«Всемирная отзывчивость» или изоляционизм?
К вопросу о русской самобытности и о включении России в достойный контекст мировой историиВыступление на конференции «Россия в Третьем тысячелетии. Диалог мировоззрений». Н.Новгород, 15–16 июня 1999 г.
1. 200-летний юбилей А.С. Пушкина — лучший контекст для нашей темы, хотя эта тема не нова. На ее почве ломались копья издавна, во всяком случае с века пятнадцатого. После татаро-монгольского ига и падения Константинополя перед Россией, а тогда еще единой Русью, встала проблема преемственности и единства с мировыми центрами и включенности ее в контекст мировой истории, и при этом полной самореализации. Мифы о «Третьем Риме» и «Святой Руси» надо рассматривать прежде всего в этом контексте. Не случайно они не были забыты и в дальнейшем.
Конфликт стяжателей с нестяжателями, многое в эпохе царей Ивана Грозного и Бориса Годунова, Алексея Михайловича и Петра Великого, в истории споров духовных лидеров нижегородцев Никона и Аввакума, не говоря уже о более поздних временах, также невозможно понять вне контекста поисков Россией себя и своего места в мировой истории, определявшейся в те века более всего в Европе.
Русь и Россия немыслимы без больших пространств. Значит, наша страна — это всегда особый «мир». И вопрос лишь в том, может ли он осуществить себя сам, может ли он быть самодостаточен? Внутри себя этот мир всегда многообразен и открыт, и это — характерная черта русских и русского вообще. Но как быть с миром внешним, который очень часто был настолько иным и непонятным, что выглядел прежде всего враждебным? Да обычно он таковым и являлся, ибо для него Россия точно так же была слишком иным и непонятным миром, внушавшим инстинктивный страх. В этом случае провозглашенная Ф.М. Достоевским «всемирная отзывчивость» русского характера может быть легко замкнута лишь на себя, только на свой «мир», который тогда и начинает мыслиться как самодовлеющее целое, у которого нет союзников, кроме своих же армии и флота. К этому у русских издавна была своя склонность, которая своей крайней позицией не могла не вызвать реакции — крайнего космополитизма, к которому у многих русских есть такая же природная склонность, что и понятно, ведь все хороши, пока с ними не начнешь иметь одно дело. И вот одна лишь внутренняя всемирная отзывчивость русских легко и наивно переходила лишь во внешнюю. Это особенно легко, если у себя все всегда плохо, а у других, где нас нет, все всегда хорошо.
В пушкинские времена Петр Чаадаев, любивший Россию, соблазнялся ее историей, оторванной от мирового процесса и от церковной вселенскости, которую он находил в Католичестве. Пушкин ему возражал и выводил смысл нашей истории из идеи охранения, но не себя, а того же самого мирового процесса, протекавшего в разных, как католических, так и протестантских, странах Европы. Он пытался всем и всему найти свое место и свой смысл, соотнесенный с открытой ему волей Божьей, заключавшейся в проповеди свободы и справедливости. Это сделало его первым большим русским пророком, от которого и пошла, по выражению Т. Манна, «святая русская литература», восполнявшая чисто церковный путь Богопознания. Дело Пушкина продолжали М. Лермонтов, отчасти Н. Гоголь, потом Ф. Достоевский и отчасти Л. Толстой. На них вырос Н. Бердяев и многие другие, поднявшие на себя великий крест русского религиозно-философского возрождения конца XIX—первой половины XX вв.
200-летний юбилей Пушкина стал наглядным примером единства всех здоровых сил русской нации и всего российского общества. Но удивительное дело! Пушкина равно до небес превозносили и все нездоровые силы той же нации и того же общества: крайне правые и крайне левые, националисты и космополиты современной России единым хором, хотя и в разных партиях, славили одного и того же умершего молодым человека. Те, кому Пушкин не подал бы руки, тоже пытаются опираться на него. Так, например, рупор черно-красно-коричневых сил, телепередача и журнал «Русский дом», посвятили юбиляру целые часы и полосы. А агрессивно-националистическая и откровенно изоляционистская газета «Русский вестник» (№ 18–19 за 1999 г.) постоянно, как и «Русский дом», кооперирующаяся с «Черной сотней», обществом «Радонеж», Союзом «Христианское возрождение», Союзом православных братств, Союзом православных граждан и т.п., не стеснявшаяся еще недавно на своих страницах называть русский язык языком «спекулянтов, наркоманов и сутенеров», а также языком «банщиков в Сандунах» (см. статью Ю. Исатова «Готовят новый раскол?» в № 1 за 1994 г.), на первой полосе под большим пушкинским портретом поместила слова Ф.М. Достоевского: «Повсюду у Пушкина слышится вера в русский характер, вера в его духовную мощь, а коль вера, стало быть, и надежда, великая надежда на русского человека», продолжив эту тему на трех полосах статьей некоего Н. Богданова «Судьба Пушкина в контексте русской истории», заканчивающейся знаменательными словами: «Никакому Западу, никаким европейцам, никаким диким племенам Пушкин не нужен, хотя некоторые поклонники его таланта и удостоили его звания «всемирного поэта». Нет, он — русский поэт. И умрет вместе с Россией». И далее идут слова, с которыми можно согласиться, правда, вероятно, в другом контексте и смысле: «200-летие со дня рождения А.С. Пушкина — один из рубежей для возрождения России. Насколько это удастся — покажет время». Теперь этот вопрос — камень преткновения для многих.
2. Уникальная целостность пушкинской личности — пример для всех, в т.ч. всех русских и всех христиан. Мы живем в разорванное, нецелостное время, выявляющее наступление секуляризации на наши души и ставшее даже характерной чертой современной мировой эпохи постмодерна. Поэтому неудивительно везде видеть явления кризиса и упадка: и в области духа, и души, и тела, требующего для себя все больше материальных благ при уменьшающейся самоотдаче.
Но традиционные церкви, общества, люди и нации не просто разлагаются на составные части, они начинают испытывать борьбу этих частей между собой. Все чаще жестко ставится вопрос: «или — или» там, где нужно говорить: «и — и». Ради одной части некоей целостности требуется жертвовать другой. Идея русской самобытности противопоставляется идее включения России в какой бы то ни было контекст мировой истории. Ради первой требуется жертвовать второй, что ведет как раз к изоляционизму, а то и к новым формам нацизма, что противоречит самой избранной идее. А ради мировых масштабов нашей современной жизни требуется жертвовать всем русским, национальными интересами, историей, культурой, памятью и духовным опытом народа. Но ведь жертвуя русским, мы невольно должны будем забыть и о русской «всемирной отзывчивости», пусть и придавленной в нашей жизни так же, как и все другое подлинное и глубокое. И тут ясно, что ни к чему доброму, ни к чему, кроме бескачественного и безликого космополитизма, мы в итоге на этом пути не придем.
Наверное, уже стало общим местом утверждение, что как русский квасной и нагаечный патриотизм, ничего дальше своего носа не видящий и ничего «не своего» не ценящий, так и космополитизм, спекулирующий русской доверчивостью и открытостью, являются антирусским, антинародным и антихристианским, антиправославным явлением. И то, и другое — большой соблазн и большая опасность для будущего нашего народа, нашей церкви и родины. Эти явления изменяют нашим традиционным ценностям, их иерархии, связям и отношениям. Они не могут решить проблему возрождения России, русской самобытности и включения России в достойный контекст мировой истории.
3. Обе крайности должны быть обличены нашим народом, церковью и обществом как ложные пути и экстремизм. Хотя мы и помним о том, что корни обоих явлений сидят глубоко в прошлом и настоящем, что оба явления не будут вполне искоренены и в обозримом будущем, нам надо бороться не со злыми, а как учит нас Евангелие Иисуса Христа, Сына Божьего, со злом. Нам придется вспоминать свои самобытно-русские корни внешней и внутренней «всемирной отзывчивости». Они тоже могут быть найдены и в прошлом, и в настоящем, их тоже нельзя будет никому выкорчевать в обозримом будущем. Во всяком случае, до тех пор, пока русские будут себя ощущать и будут духовно и культурно существовать как великая нация, великий народ. Ведь для России и русских быть им — значит быть открытыми ко всем, значит давать всем авансы доверия и любви, независимо от прошлых перипетий и нынешних противоречий, несмотря на различия вер, культур, характеров, типов жизни и социально-политического и экономического устройства. Иначе где наша христианская вера, где положительное отличие нашего Православия, которое не может быть ничем иным, как открытостью к Богу и ближним по искренней, а не политизированной или корыстной любви к ним.
Да, и русский изоляционизм, и космополитизм могут иметь как светский, так и церковный характер, носить как советские, так и дореволюционные черты. Но задача духовного обновления и возрождения должна ощущаться как наша общая задача. Как мне представляется, для ее решения нужно искать и находить гармонию во взаимопроникновенности двух главных задач: во-первых, внутреннего качества русской жизни и внешней ее открытости, и во-вторых, внутренней ее открытости и обретения Россией своего особого внешнего лица. Все вместе позволило бы нам найти как свою самобытность без рабствования кому-либо или чему-либо в прошлом, настоящем и будущем, так и включиться в достойный контекст мировой истории без потери аутентичности пред Богом и людьми. Тогда лицо России не стало бы напоминать маску, оно под собою имело бы прочную личностную основу, порождающую живой и вечный ангельский русский лик. И не важно, будет он называться Святой Русью или нет, важно, что он в действительности, всегда не тождественной идеалам, сможет ею стать.
Вечный образ России и русского народа, как и церкви Русской, не может быть обретен иначе. Тогда снова вернутся и благородные типы русских людей, дававшие миру великих святых, поэтов, композиторов, ученых и народных вождей, типы, потерянные в веках, и особенно после 1917 г. (см. Н. Бердяев. Духи русской революции).
4. В заключение подведем итог сказанному. Россия, русский народ и Русская церковь, по нашему глубокому убеждению, нуждаются в существенном обновлении, или, если угодно, возрождении. В возрождении и обновлении всего лучшего, что было заложено в них Господом. Но надо осознать, что эта задача имеет множество своих темных двойников, способных завести лишь в тупик изоляционизма или потери самое себя. На первое работает всякого рода церковный и мирской фундаментализм и филетизм, нетолерантность и любовь лишь к себе и к своим или по внешности своему. На второе — всякого рода космополитизм и модернизм, как и подменяющее собою подлинное обновление обновленчество (об этих категориях подробнее см. в моем докладе на международной конференции «Живое предание», организованной Свято-Филаретовской московской высшей православно-христианской школой в Москве в октябре 1997 г., материалы которой только что изданы (Свящ. Георгий Кочетков. Об опасных тенденциях в современной церковной жизни. // Материалы Международной богословской конференции «Живое предание». М., Свято-Филаретовская школа, 1999. С. 76–104).).
Чтобы избежать тупиков в процессе духовно-национального и общественного возрождения, нужны одновременно традиционные и обновленные качества нашей жизни.
Наверное, самое главное — это столь часто попиравшаяся и попираемая в нашем духе, сознании и действии личностность. Причем, с полным сознанием того, что это качество не столько означает какую-либо претензию для себя, сколько возможность для каждого человека, каким бы индивидуумом или бездарем он сейчас ни был или ни казался. Сейчас мы отменили смертную казнь, но эта естественная для всех после двухтысячелетней христианской истории норма еще не стала достоянием нашего сердца и ума. Любовь и благоговение к святыне образа Божия в каждом человеке могут стать единственной основой для возрождения каждого человека в соответствии с его достоинством и призванием. Личностность — динамическая задача, ибо человек не рождается личностью, а ею становится по мере познания тайны Бога и Человека. Полное решение этой задачи укоренено в вечности и принадлежит тому Богочеловечеству, которое, вслед за Владимиром Соловьевым, мы называем Церковью с заглавной буквы, Церковью как мистическим Телом Христовым — единым святым, вселенским, соборным и апостольским.
Из этого проистекает то, что нашей общей задачей должно быть и восстановление, возрождение и обновление нашей церковности. Не обязательно только в обрядово-каноническом, юридическом и юрисдикционном, а может быть даже сакраментально-мистериальном смысле, а в том же мистическом смысле, требующем воплощения Духа Христова в нас и вокруг нас — во всей нашей жизни. Никогда не будет в историческом времени так, чтобы все люди без исключения вошли во внешнюю ограду Церкви, но приобщиться внутренней жизни Церкви, а значит и жизни Христа — в полноте и совершенстве Бога и Человека, — возможно так или иначе всем. Пусть в этом тоже есть элемент, выводящий нас за пределы истории, т.е. укорененный в вечности, но это задача, которую ставит по совести всякий человек на земле. Ее осуществлению в России и должна посвятить себя Русская церковь, как и всякая церковная человеческая организация. Не в этом ли заключается главная суть ее служения Богу, Отечеству и всякому ближнему?
Из такого понимания связи между всеми людьми проистекает великая ответственность всех за всех, некая недавящая взаимная порука за каждого, кому Бог предоставляет возможность жить на земле. Нет ответственности без любви, нет любви без этой ответственности. «Люби человека и в грехе его», — говорил Ф.М. Достоевский. Это завет нам всем от старого и безвозвратно ушедшего времени. Это девиз того «белого иночества» (по выражению архиеп. Сан-Францисского Иоанна (Шаховского)), того «монастыря в миру», который, по воле Христа, никого не берет из мира сего, но каждого сохраняет от зла. Этот девиз так же еще должен быть услышан русским народом в будущем, как не так давно многие в нем услышали призыв «жить не по лжи». Здесь, наверное, уместно было бы вспомнить и старый воспитательно-образовательный, педагогический принцип: где нет рамок, там нет и ответственности. Однако как ни важен вопрос адекватности цели средств ее достижения, мы сейчас не можем на нем останавливаться, поскольку это уже совсем другая тема.
Интересно, что в нашей русской культуре заложен как всеобщий еще один христианский принцип: принцип служения всех и каждого, по своему дару и таланту, на своем месте. Как настаивал на этом, думая об исправлении дел в государстве Российском, Н.В. Гоголь в своей «переписке с друзьями»! Мы и сейчас говорим о военной и медицинской, или пожарной службе, но забыли смысл этого слова. В Православной церкви тоже много говорится о служении и богослужении, хотя тоже не всегда вполне сознательно. А ведь в некотором смысле можно сказать, что все Христианство есть Служение. Если не впадать в крайности, можно утверждать, что в церкви действует одновременно иерархический, предполагающий особый порядок старшинства в ней, принцип и принцип неиерархический, выраженный в Священном писании Нового Завета еще апостолом Петром, в 5-й главе 1-го своего Соборного послания: Все вы (в церкви — и пастыри, и паства) подчиняйтесь друг другу
. И Христос, как известно, пришел не для того, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать жизнь Свою как выкуп за многих
.
Так что же такое служение? Это не просто «дар и ответственность», так замечательно соединенные и противопоставленные известным современным церковным писателем о. Владимиром Зелинским. Это в точном переводе на русский язык — жертва. Так что важнейшая наша задача служения выливается в столь же важную и так же напрямую связанную с даром любви и свободы человека задачу жертвенности. Жертвенности истинной, т.е. добровольной. Жертвенности не вообще чего-то кому-то, а собою и своим, по любви к Богу и человеку. Тогда становится ясно, почему иногда еще говорят, что все Христианство есть любовь к Богу и человеку и вера в Бога и человека.
А это предполагает истинное общение веры и любви, общение человека с Богом и человеком. Отсюда и последняя наша духовная и вообще экзистенциальная задача — жить в общении друг с другом, как и с Богом, после встречи с ними, не по примеру нового колхоза или киббуца, где царит в той или иной форме «сборность» людей, а по примеру Церкви, в которой в нормальном случае царит «соборность», по известному противопоставлению Н.А. Бердяева.
Кто скажет, что такая «общинность» — не коренная русская тема? Размышления над этой темой уже привели в сер. XIX века в России к явлению А.С. Хомякова, и значит, к обновлению и возрождению православного учения о Церкви (экклезиологии). Они же привели, пусть так же непростым путем, и к глубоким размышлениям о русском народе, его истории и призвании…
Мы вновь стоим перед теми же вопросами. Нам вновь надо уходить от одного в прошлом, приходить к другому в нем и нащупывать новые пути нашей новой жизни в возрождающемся русском народе, в возрождающемся нашем отечестве и в возрождающейся нашей Церкви!
12 июня 1999
