Богословское образование в писании и у св.отцов
Христианское образование и воспитание
21 мин.
Что такое богословие?
На семинаре богословских школ, посвященном вопросу богословского образования, уместно задать себе основной и первостепенный вопрос: что такое богословие? Как писание и отцы Церкви понимают задачу богослова?
Обращаясь к Библии мы сразу же сталкиваемся с поразительным фактом: нигде в ветхом и новом заветах мы не встречаем слов «богословие», «богослов» или «богословствовать». Это просто не библейские понятия. Мы можем также заметить, что никто из Двенадцати, избранных Христом, не получил образования в богословской школе.
Только постепенно понятие «богословие» проникает в христианскую речь. Апологеты второго века с подозрением смотрели на это слово, так как для них оно прежде всего означало построения языческих религиозных мыслителей. В одном случае, однако, оно используется в христианском смысле Афинагором Афинским, и означает веру во Святую Троицу. Только Климент Александрийский и, в гораздо большей степени, Ориген установили христианское употребление слова «богословие». Знаменательно, что также в Александрии появилась и первая серьезная богословская школа—знаменитая огласительная школа, возглавлявшаяся Пантеном, затем Климентом и Оригеном, и наконец епископом Дионисием Александрийским. Позже, в византийский период, центр богословского образования перемещается в академию Константинополя.
Отмечая, что «богословие»—не библейское слово и лишь постепенно входит в христианский словарь, мы можем заметить и еще одну вещь. Когда это понятие используется греческими отцами, оно имеет заметно иной смысл, чем сегодня. Например Евагрий Понтийский, ученик великих Каппадокийцев и отцов пустыни, замечает в известном изречении: «Если ты богослов, то будешь молиться истинно; и если истинно молишься, то ты богослов». Богословие, утверждает св. Диадох, епископ Фотики (V век), «подает душе величайшие из даров… соединяя ее с Богом в нераздельном общении». Для св. Петра Дамаскина богословие—это наиболее возвышенная из восьми ступеней духовного созерцания, эсхатологическая реальность будущего века, которая выводит нас за пределы нас самих в «восторженном экстазе».
Как показывают эти три примера, богословие значило для отцов гораздо больше, чем для нас сегодня. Конечно, как и для нас, оно означало упорядоченное изложение христианского учения, с использованием силы человеческого разума; поскольку он есть дар Божий и им не должно пренебрегать. Но для них богословие означало также, что куда более важно, видение Бога во Святой Троице, видение, в которое вовлечен не только рассудок, но вся человеческая личность, включая интуитивное духовное понимание (nus) и сердце (kardia), в библейском и святоотеческом, а не в современном смысле этого слова. Иными словами богословие (teologia) есть не что иное, как созерцание (teoria). Оно предполагает живое общение с живым Богом и неразрывно связано с молитвой. Не существует истинного богословия, которое не было бы частью богослужения; всякое подлинное богословие является литургическим, доксологическим и мистическим.
Святоотеческое понимание богословия замечательно резюмировано современным греческим богословом Христосом Яннарасом: «В православной Церкви и в предании, богословие имеет совсем другое значение, чем то, которое ему придается сегодня. Это Божий дар, плод внутренней чистоты христианской духовной жизни. Богословие отождествляется с видением Бога, с непосредственным видением личного Бога, с личным опытом преображения творения нетварной благодатью». Таким образом, продолжает он, богословие—это не «теория мира или метафизическая система», а «выражение и формулировка церковного опыта… не интеллектуальная дисциплина, а опытное участие, общение».
Здесь есть несколько ключевых слов, к которым мы в дальнейшем будем все время возвращаться: дар, благодать, личный опыт, участие, общение, внутренняя чистота, преображение, созерцание Бога.
Если богословие означает все это, то мы вправе спросить: а такой ли это предмет, который можно было бы изучать в университетах и академиях? Можем ли мы проводить по нему экзамены, присуждать ученые степени и давать студентам дипломы, ставить оценки и выделять «первых», «вторых» и «третьих»? В любом случае ясно одно—если богословие и должно изучаться в университетах и академиях, то профессора и студенты должны все время помнить золотое правило св. Григория Богослова: мы должны богословствовать «по способу рыбарей, а не Аристотеля».
Четыре признака богословия
Хотя слово «богословие» и не встречается в Библии, есть много мест писания, в которых выражена природа богословия. Посмотрим некоторые из них:
1. «Бога не видел никто никогда; единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин 1: 18)
2. «Ныне же, познавши Бога, или лучше, получивши познание от Бога…» (Гал 4: 9)
3. «Теперь мы видим как-бы сквозь тусклое стекло, гадательно» (1 Кор 13: 12)
4. «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф 5: 8)
5. «Остановитесь и познайте, что Я Бог» (Пс 45: 11)
Эти пять отрывков можно свести к четырем ключевым словам: Дар (harisma), Тайна (misterion), Очищение (katarsis), Безмолвие (isihia). Давайте рассмотрим их по порядку. (Последующим изложением я весьма обязан исследованию профессора Константина Скутериса «Значение понятий »богословие", «богословствовать» и «богослов» в учении греческих отцов и церковных писателей до Каппадокийцев".)
1. Дар
Богословие—это дар от Бога, свободный и незаслуженный дар, дар благодати. Вполне обоснованно современник и друг св. Максима Исповедника, св. Фалассий Ливийский говорил о «желании из желаний, благодати богословия». Иными словами, богословие не просто наше человеческое проникновение в жизнь Бога, но скорее наш ответ на божественное откровение (Ин 1: 18). Не столько мы ищем и исследуем Бога, сколько Бог ищет и испытывает нас. Для светской учености человек выступает как познающий, но в богословии—он познан Богом (Гал 4: 9).
Таким образом, богословие скорее основано на божественной инициативе, чем на человеческой: Бог никогда не бывает пассивным объектом знания, Он всегда активный субъект. То же самое можно сказать и по-другому: богословие есть мудрость—не школьное исследование и изучение, но премудрость. Но истинная премудрость—это всегда сам Христос, живая и личная истина, «Божия сила и Божия премудрость» (1 Кор 1: 24). Христос сам есть богословие: он единственный подлинный богослов, а мы богословы лишь по дару, который получаем от него. Истинный богослов—это всегда «наученный Богом» (teodidaktos).
Этот момент хорошо выразил Ориген. Богословие, говорит он, это «эманация», «истечение» и «сияние» от Бога. «Не в наших силах считаться достойными духовного ведения… Это Он, богословствуя, провозглашает истины о Боге своим истинным ученикам; а мы, идя по следам, которые они оставили в своих писаниях, обретаем исходную точку, с которой сами устремляемся в богословие». Подобным же образом Дидим Слепец называет богословие «силой», «славой» и «энергией» Бога.
Это по меньшей мере означает, что богословие предполагает личную веру. Человеческий разум действительно нужен, если мы хотим богословствовать последовательно, но наш разум может быть применен плодотворно только внутри веры. Credo ut intelligam, провозгласил Ансельм Кентерберийский: «Верю, чтобы понимать»—а не иначе!
2. Тайна
Св. Василий Великий и св. Григорий Богослов регулярно используют фразу «тайна богословия». И здесь необходимо вспомнить истинный богословский смысл слова «тайна». «Тайна»—это не просто нерешенная задача или хитрая головоломка, но нечто, что действительно открывается нашему пониманию, но никогда не открывается исчерпывающим образом, потому что уходит корнями в бесконечность Бога.
Далее, богословие является тайной потому, что, как говорит св. Фалассий, «оно превосходит наш ум», пытаясь выразить в человеческих словах то, что лежит далеко за пределами всякого человеческого понимания. По словам протоиерея Иоанна Мейендорфа богословие есть «одновременно созерцание Бога и выражение Невыразимого». Или, как сказал Т.С. Элиот,—"набег на невысказываемое". «Всякое богословское утверждение,—замечает св. Василий,—ускользает от понимания говорящего… Наше понимание слабо, а язык наш еще более немощен». Согласно великим Каппадокийцам, если богословие забывает о неизбежных пределах человеческого понимания, заменяя невыразимое Слово Божие человеческой логикой, оно перестает быть тео-логией и опускается до уровня техно-логии.
Вот почему наше богословие всегда выражается «как-бы сквозь тусклое стекло, гадательно» (1 Кор 13: 12). Мы вынуждены прибегать к антиномии и парадоксу, потому что распространяем человеческий язык за пределы его применимости. Чтобы охватить, хотя и не вполне адекватно, полноту божественной истины, нам приходится делать утверждения, которые, как кажется, противоречат друг другу. Не без причины кардинал Ньюмен описывает упражнение в богословии как «высказывания, взятые назад с плодотворным результатом».
Поскольку область богословия в этом смысле есть божественная тайна, наш богословский дискурс должен одновременно быть и отрицающим и утверждающим, т. е. как апофатическим, так и катафатическим. Мы балансируем нашими утверждениями и отрицаниями, и эти отрицания дают нам возможность через молитву и служение достичь сияющего мрака Синая. Богословие, которое лишено апофатического измерения, превращается именно в «технологию», в каппадокийском смысле этого термина. Мы не должны смотреть на катафатический и апофатический подходы как на альтернативы, каждая из которых самодостаточна. Нет, они не исключают друг друга, но взаимозависимы,—не последовательны, но одновременны. Каждый из этих подходов предполагает другой, и невозможно подлинное богословие, которое не было бы одновременно катафатическим и апофатическим. Утверждение и отрицание—это части одного движения.
3. Очищение
Так как богословие—это созерцание Бога, а увидят Его чистые сердцем (Мф 5: 8), то подлинное богословие невозможно без очищения (katarsis). Хотя богословие всегда остается даром Божией благодати, этот свободный дар требует нашего полного содействия, добровольной синергии: «Мы соработники (sinergoi) у Бога» (1 Кор 3: 9). Все богословие в этом смысле «богочеловечно». Наше содействие состоит из нашего обращения, открытия наших сердец Божией любви, из всецелого преображения нашей жизни через вхождение Духа Святого. Богословие есть всеобъемлющий «образ жизни». Не может быть никакого истинного богословия без личностного устремления к святости; подлинные богословы—это святые.
По этой причине представляет очевидную опасность говорить о богословии, тео-логии, как о «науке», как если бы оно было подобно гео-логии или зоо-логии. Несомненно, даже в геологии или зоологии необходима личностная вовлеченность; действительно, можно заметить, что всякий наблюдатель есть часть эксперимента. Но в геологии или зоологии обычно достаточно собирать объективные факты с максимальной точностью, а затем анализировать эти факты, используя интуицию и научную честность. Личная нравственность геолога или зоолога здесь несущественна.
В богословии это уже не так. Оно охватывает всю человеческую личность и требует от каждого радикального преобразования. Конечно, богословие тоже «научно» в том смысле, что оно также нацелено на точность и интеллектуальную строгость. Хотя поведение многих христиан заставляет думать противоположным образом, мы не служим Царству Божиему посредством неясности, туманного и ленивого мышления. Именно дьявол любит запутанность и неточность, в то время как проявления Духа Святого отмечены прежде всего ясностью и прозрачностью. Но в богословии точность и интеллектуальная строгость никогда не достаточны сами по себе. От нас еще требуется, и это важнее всего, личное общение с Богом и любовь к Нему.
Евагрий Понтийский подчеркивает это, сравнивая богослова со св. евангелистом Иоанном на Тайной вечери:
Грудь Господня—ведение Бога;
кто возляжет на ней, будет богословом.
Богословие включает в себя тесную близость, как у Возлюбленного ученика со Спасителем. А св. Максим Исповедник пишет даже более смело и выразительно: «мистическое богословие» предполагает «любовный экстаз» (ertikos ekstasis), выхождение из себя со всеобъемлющим желанием живого Бога. Без этого «экстаза» вы можете быть отличным геологом, но не богословом. Богословие без личного причастия—это только псевдо-богословие. Слова св. Диадоха: «Ничего нет скуднее ума, когда он без Бога берется философствовать о Боге»—это предупреждение, которое все мы, претендующие на то, чтобы обучать богословию или изучать его, должны принять всерьез!
Путь очищения, на который призывается стать любой богослов, предполагает, в частности, следующие три вещи:
1. Началом является покаяние, meta-noia, изменение ума. Оно должно быть понято в том глубоком смысле, который придал ему митрополит Даниил Молдавский: «… не только пробуждение и изменение ума, но и кризис, который приводит к пере-ориентации личности или сообщества»—т. е. не меньше, чем радикальное изменение личности. Это покаяние одновременно является и началом, и тем, что продолжается всю нашу земную жизнь, не прекращаясь вплоть до последнего вздоха: подобно авве Сисою из «Речений отцов пустыни» мы тоже должны сказать на смертном одре «Не знаю, положил ли я хотя бы начало покаянию».
2. Очищение требует от нас аскезы (askesis), аскетического усилия в максимально широком смысле. Св. Григорий Богослов говорит: «Ты хочешь стать богословом?… Храни заповеди… Деяние есть основа для созерцания». Если мы собираемся богословствовать, говорит св. Григорий Нисский, наша жизнь должна соответствовать нашей вере: не существует «православия» (ortodoxia) без «праводелания» (ortopraxia). Эта аскеза, ведущая нас к отречению от нашего эгоистичного «я» и к смирению, не индивидуальна, а церковна, и предполагает жизнь в общине, основанную на таинствах Крещения и Евхаристии. Как выразил это Алексей Хомяков: «Никто один не спасается. Спасающийся же спасается в Церкви, как член ее, и в единстве со всеми другими ее членами».
3. Наконец, не может быть никакого продвижения по пути богословского очищения без молитвы. Молитва и богословие связаны существенным образом. Вспоминая слова благоразумного разбойника на кресте: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое», св. Модест Иерусалимский (VII век) называет эти слова богословием; и существенно, что они одновременно и исповедание веры, и молитва. «Если истинно молишься, то ты богослов»—это выражение Евагрия должно удержать христиан от высказываний типа: «я не богослов» (что они часто делают), потому что сказать так в действительности означает сказать: «Я не молюсь и не особенно этого хочу».
Будучи частью молитвы и служения, истинное богословие всегда доксологично. Богословствовать, в том смысле, как понимали это отцы, значит славить Бога в хвалении и молитве, самим стать живым гимном хвалы к Богу. По словам Константина Скутериса, «целостная личность, проживающая таинство нового творения—наученная через »здравые догматы" и «очищенная»—становится непрекращающимся гимном и постоянной хвалой Богу". В этом смысле богословие, как отмечает св. Григорий Нисский, объединяет нас с ангелами, которые по преимуществу заняты славословием. Богословие, по словам св. Диадоха, «делает душу соучастницей ангелов в их служении».
Если богословие включает в себя все это, то мы вправе спросить себя: Кто же среди нас имеет дерзновение начать богословствовать? Кто из нас осмелится назвать себя богословом? Св. Григорий Богослов конечно похвалил бы нас за нашу осторожность в этом отношении:
Философствовать о Боге можно не всякому,—да, не всякому. Это приобретается не дешево и не пресмыкающимися по земле! Добавлю еще: можно философствовать не всегда, не перед всяким и не всего касаясь, но должно знать: когда, перед кем, и сколько.
Философствовать о Боге можно не всем; потому что способны к сему люди испытавшие себя, которые провели жизнь в созерцании, а прежде всего очистили, по крайней мере очищают, и душу и тело.
«Не всем… не перед всяким»: но тогда насколько современный университет, или даже современная семинария, являются подходящим местом, где можно обучать богословию и изучать его? Мой скромный опыт свидетельствует, что большинство университетов, а слишком часто и современных семинарий, не являются средоточием святости.
Нас может, однако, вдохновить трехчастное различение, предложенное св. Григорием Паламой. Он говорит, во-первых, о святых, то есть о тех, которые имеют полный личностный опыт Богопознания. На второе место он помещает тех, которые хотя и не имеют такой полноты, но доверяют святым. И, наконец, есть те, которые не имеют ни опыта, ни доверия к святым. Первая группа, святые, это, по Паламе, истинные богословы. Вторая группа, те, кто доверяет святым, тоже могут быть хорошими богословами, хотя и на низшем, втором уровне. Третья же группа—это плохие богословы, или, говоря точнее, не богословы вовсе.
Это то, что меня успокаивает. Я знаю, как далеко мне до святости, но я хотя бы могу пытаться быть богословом во втором смысле: Я могу доверять святым и могу искать свидетельств жизни и словам святых. Богословие на этом втором уровне возможно даже в современном светском университете: со школьной точностью мы можем передавать послание святых. Это именно то, что я пытаюсь делать в Оксфорде.
4. Безмолвие
То, что было сказано о богословии и молитве, подводит нас к четвертой теме: не может быть богословия без исихии, без внутренней тишины, молчания сердца. «Остановитесь (sholasate) и познайте, что Я Бог» (Пс. 45: 11), богословие, как знание Бога,—не только разговоры о Боге, но слушание Его,—предполагает тишину, остановку (sholi), молчание (isihia). Продолжим цитату из св. Григория Богослова: «Когда же можно? Когда бываем свободны от внешней тины и мятежа, когда ум не сливается с негодными и блуждающими образами… Ибо действительно нужно остановиться, чтобы разуметь Бога.»
Иными словами, истинное богословие—это мистическое богословие. Никто не выразил это лучше Владимира Лосского:
Богословие и мистика отнюдь не противополагаются; напротив, они поддерживают и дополняют друг друга. Первое невозможно без второй: если мистический опыт есть личностное проявление общей веры, то богословие есть общее выражение того, что может быть опытно познано каждым… Итак, нет христианской мистики без богословия и, что существеннее, нет богословия без мистики. Не случайно предание Восточной Церкви сохранило наименование «Богослов» только за тремя духовными писателями: первый из них—св. Иоанн Богослов, наиболее «мистичный» из четырех евангелистов, второй—св. Григорий Богослов, автор созерцательных поэм, и третий—св. Симеон, называемый «Новым Богословом», воспевший соединение с Богом. Таким образом мистика рассматривается… как совершенство, как вершина всякого богословия, как богословие «преимущественное».
Радостное удивление
Нужно только добавить еще одну вещь. Дар, тайна, очищение, безмолвие—все это нужно, но равно существенна и радость. Мы должны посвящать себя богословию со страхом Божиим, но также, как настаивает св. Диадох, с радостью сердца. Нет оснований богослову быть суровым и угрюмым. В рассказе об обращении Киевской Руси, послы князя Владимира в богослужении разных народов, которых они посетили, не нашли именно радости. И то, что привело их к обращению в православие, было как раз радостное удивление во время Божественной литургии в Великой церкви св. Софии в Константинополе. Итак, как богословы, давайте сегодня взращивать это радостное удивление, и тогда мы обнаружим, что наше свидетельство приносит плоды, далеко превосходящие наше воображение.
Перевод с английского Сергея Апенко
