Чудесное избавление от смерти в 1920 году
Великая и неисповедимая милость Божественного Промысла обильно проявилась в моей личной жизни, о которой, если я не буду возвещать, то горе мне, как неблагодарному рабу. Излившаяся благодать спасительного Промысла не должна остаться тайной, так как все это совершилось на глазах многочисленной монашествующей братии и при таких обстоятельствах, где человеческая мудрость и сила не в силах спасти и продлить жизнь.
Был 1920 г. В январе месяце сего года я был мобилизован Советским правительством для отбывания воинской повинности. Мне в это время со дня рождения был 21 год. Будучи мобилизован, я был отправлен в г. Курск. По выяснении там нашего отношения к воинской службе, я намеревался немедленно возвратиться в славную Глинскую пустынь. 22 февраля рано утром я, тайно от других, оставил г. Курск и для удобства путешествия избрал путь по шпалам железной дороги. В этот же день я прибыл на станцию Льгов, где в ближайшем селении попросился переночевать. На следующий день рано утром я отправился в дальнейший путь, не имея с собой ни крошки хлеба. Изнуренный от пути и голода, я зашел в ближайшее селение попросить хлеба. Но на мою мольбу хозяин ответил горьким укором, и я со скорбным чувством о немилосердии современных христиан продолжал путь далее.
К вечеру я пришел на станцию Корянево. Хотя я и узнал, что поезд на г. Рыльск отправляется только в 9 часов утра, все же не решился оставаться ночевать здесь, так как проситься на ночлег у местных жителей значило получить в ответ тяжелый укор, а потому я решил тут же вечером отправиться на Рыльск по путям железной дороги.
Выходя со станции Корянево, я намеревался купить себе хлеба, но его не оказалось, потому что было время неурожая, голода и страшных его последствий. У торговцев съестными продуктами были некоторые продукты, но они были все мясные, а между тем была третья неделя Великого Поста, и я не решился нарушить пост.
Так рассуждая, я двинулся в путь по шпалам. Вдруг я заметил, что откуда-то впереди меня появился старичок-крестьянин, в серой свитке с корзиной в руках. Он подошел ко мне, вынул из корзины два еще теплых пирожка и, подав их мне со словами: «Возьми, ты кушать хочешь», поспешно удалился. Я взял эти пирожки и обратился поблагодарить его, но его уже не было…
Тогда я с благодарностью Богу съел пирожки и продолжал свой путь. Я достиг г. Рыльска в 11 часов вечера. Будучи первый раз в этом месте, я стал стучать в двери станции с просьбой приютить меня или указать мне дорогу на г. Рыльск. Однако в ответ из-за дверей услышал несколько грубых непонятных слов. Была темная, сырая, весенняя ночь. Дрожа от холода, сырости и голода, утомленный ходьбой, я склонялся ко сну. Несмотря на поднявшийся лай собаки, я пробрался в соседний коридор и лег на сыром каменном полу. Холод и голод лишили меня необходимой теплоты для сна, но все же я заснул, хотя и ненадолго. Очень скоро я встал. Холод пронизывал меня насквозь. Новая попытка заснуть не удалась, я не мог дольше лежать в таком холоде и сырости.
И, несмотря на темную ночь, я снова отправился в путь. Не зная дороги, я скоро сбился с нее. Был густой туман. Растаявший от дневного весеннего солнышка снег изгладил следы дороги, и я очутился среди непроходимой массы кочек и болот. Оказавшись в столь затруднительном положении, я решил вернуться обратно на станцию. Но, увы, вместо станции я оказался на островке среди разлива воды. Таких островков было много вокруг меня. Блуждая по ним и переходя с одного на другой по колено в воде, я дошел до самого Сейма. Сейм уже был наполнен весенней водой, и поэтому я был лишен возможности переправиться на другой берег. Долго я обдумывал свой план переправы через Сейм. Я даже становился на большую оторванную льдину с тем, чтобы на ней с помощью палки переправиться на другой берег. Но льдина от тяжести моего тела всякий раз тонула и не повиновалась мне. Я был готов снять с себя одежду и, укрепивши ее на спине, броситься вплавь, но Спасительный Промысел Божий дал мне образумиться и укрепиться надеждой на скорый рассвет, который вскоре и наступил.
Где-то пропел петух, который дал мне понять, что недалеко есть селение. Ходя вдоль берега, я время от времени стал своим ослабевшим голосом взывать о помощи, но объятое крепким предрассветным сном селение меня не слыхало, и помощь все не шла. Начинало светать. Через туман я стал понемногу слышать и видеть движение неопределенных фигур и стук ведер. Это начиналась ранняя работа женщин-хозяек, они брали воду в береговых колонках и промоинах. Черпая воду, они заметили меня и говорили между собой: «Смотри, лошадь, что ли, блуждает на том берегу реки?»
Но по мере рассвета они ясно определили, что ходит человек, нечаянно попавший на острова и теперь ожидающий переправы на берег. Один из христолюбцев оказал мне милосердие, приехав на лодке, и мы переправились.
Многие удивлялись, спрашивали, как я мог попасть туда, ведь рукава Сейма наполнены водой. Узнав у моего перевозчика дорогу в монастырь, я через город пошел к нему.
В монастыре я остановился у о. Кессария, который принял меня с братской любовью. Я попросился у него немного отдохнуть. После приятного сна он накормил меня братским супом, который принес с трапезы, и напоил чаем. На другой день после чая я зашел в храм и в краткой молитве воздал благодарение Христу Спасителю и Его угоднику Святителю Николаю за сохранение моей жизни и за удержание от самонадеянного поступка. Однако все это было лишь началом проявлений Благодати спасающего и сохраняющего нас Промысла Божия.
Имея при себе хлеб, данный о. Кессарием, я отправился в дальнейший путь — в Глинскую пустынь, идя большим шляхом. Я не мог понять, почему сейчас в моей памяти живо и ясно предстает пройденная мной жизнь и все продуманное в ней. Кроме того, в памяти стали появляться картины и события из жизни Христа Спасителя и Его Божественного домостроительства. Все эти воспоминания вызвали во мне чувство благоговения, благодарения и молитвы. Я невольно задавал себе вопрос — не случится ли сегодня что-либо роковое в моей жизни?
Совершив путь в 45 верст, я еще к раннему вечеру пришел на Шалыгинскую горку, с которой в первый раз опять увидел славную Глинскую пустынь, которая своей белизной на фоне зеленых садов казалась похожей на только что расцветшую величественную лилию, а ее колокольня напоминала корабль, приставший к тихой лесистой пристани. Да, это поистине была пристань и спасительный корабль, который в продолжение многих лет стоял у пристани. Много, много житейских бурь разбилось в брызги и пену о священные стены. Якоря корабля были крепки. Это были облагодетельствованные старцы, которым открыта была от Господа судьба венценосцев и близость упадка благочестия. Да, сколько скитальцев юдоли земной отправил этот корабль на Тот берег, где вечная жизнь и блаженство. Сколько разбитых неудачами, суетой ложного мира жизней нашли в нем покой и правду.
В эту святую обитель стремилась и моя истерзанная, расстроенная и исстрадавшаяся душа. Приближаясь к пустыни, я на пути к мельнице встретил препятствия. Это были размоины, но все же за счет своих больших и крепких сапог я перешел их. Придя на мельницу, я встретился с братией, которая обрадовалась моему внезапному возвращению. Тотчас пригласили разделить с ними чай и обогреться, а также и переночевать по случаю невозможности переправы в монастырь. Дорога идет недалеко от реки через топкий и низкий луг. Во время разлива невысокая речная насыпь затоплялась и смывалась, поэтому сообщение с монастырем становилось опасным и трудным. Братия с мельницы стала мне говорить: «Сейчас пройти в монастырь нет никакой возможности, так как вода с каждым часом и минутой прибывает, а ехать на телеге в эту пору никто уже не решится…»
С самых детских лет и до сего события я никак не мог согласиться с тем, что есть для меня что-то невозможное
Я не был удовлетворен этим ответом. Я никак не мог согласиться с тем, что пройдя такой длинный путь, почти у стен монастыря я должен оставаться до следующего дня. Тут я должен признаться, что с самых детских лет и до сего события я никак не мог согласиться с тем, что есть для меня что-то невозможное. Самонадеянность, быстрота и твердость ощутимо и всецело овладели мной. Обдумавши план, я спросил у своих, нет ли у них лодки. Они мне ответили, что лодка есть, но худая и показали ее мне. Это меня не остановило. Я попросил у них каких-нибудь клочьев и принялся чинить дыры лодки. Насколько это было возможно, я исправил лодку. На мою просьбу о весле они дали мне длинный шест, настоящего весла не оказалось. На все предостережения братии я ответил: «БОГОМ МОИМ ПРОЙДУ СТЕНУ!» — с этими-то словами я оттолкнул лодку и оказался на реке. Отправляясь в плавание, я поднял свой подрясник повыше и опоясался поясом, чтобы было более удобно работать шестом, маленькую черненькую котомочку, в которой было Святое Евангелие и Миссионерские заметки да одна пара белья, прикрепил себе к поясу.
Братия мельницы, поднявшись на высокую террасу, стояла у перил и, не сводя глаз, следила за моим плаванием. Солнце было уже на закате. Река с многими голыми ольхами и вербами была вся в полном разливе, напоминая собой бушующее море. Моя лодка начала быстро наполняться водой, проникавшей через щели. Все это было еще терпимо, но тут лодка попала на промоину, которая образовалась от обилия воды в этом месте. До этого лодка плыла по воде, текущей поверх льда, который еще не поднялся и не поломался. Глубина этого слоя воды была почти в аршин. В промоину, куда попала моя лодка, впадала глубокая канава, идущая с дальнего скита. Эта канавка при весенней воде превращалась в реку, получался быстрый и шумный круговорот. Попав на это опасное место, моя лодка затрепетала, как перышко, и, набравшись воды, стала тонуть. Опрокинув меня, она перевернулась вверх дном. Быстро выбравшись из-под нее, я залез на ее горб, т.е. на верх опрокинутой лодки, в надежде, что так я переправлюсь на берег, но она, опрокинув меня еще два раза, с водной быстрины пошла под лед.
На все предостережения братии я ответил: «БОГОМ МОИМ ПРОЙДУ СТЕНУ!» — с этими-то словами я оттолкнул лодку и оказался на реке
Я очутился среди моря бущующей воды, которая понесла меня до конца промоины с быстротою спущенной стрелы. Схватившись за край льда, я пытался взобраться на него, а там, я думал, хотя и по пояс в воде, смогу добраться до кучи конопли, которая вымачивается соседними крестьянами в прибрежье этой реки. Но когда я раза два усилился взобраться на верх льда, то у меня для этого не хватило уже сил. Но все же в третий раз я уже из последних сил сделал последнюю попытку… В этот самый момент огромная льдина, принесенная водой, защемила меня за сапоги и потащила под лед. Я успел только крикнуть отчаянно: «Ой!» Несомый льдом, я чувствовал, как моя голова в большой монашеской шапке беспрестанно ударяется об лед. С самого того момента, когда я пошел под лед, я не терял присутствия духа и сознания. Первые мои мысли подо льдом были таковы: «Вот, Тихон, конец тебе и твоим делам и желаниям! Как горел ты желанием приобрести познания и что-то совершить, а вот теперь на тебе исполняются слова Давида: «…И погибнут в тот день вся помышления твоя!..»
При этих мыслях мне стало очень тяжело, к тому же я старался крепиться, чтобы не набрать в рот воды. Я вспомнил слова людей, говоривших, что для утопленников самая легкая смерть, но почему же мне так невыносимо тяжело?! И, не выдержав больше, я открыл рот и нос, в которые хлынула грязная и холодная вода, сразу наполнившая меня. Отяжелев, я почувствовал, что к чему-то прислонился и сел, поджав под себя ноги. Очутившись в таком положении, я сознавал, что нахожусь в пасти смерти, но робости и страха я не испытывал. Сидя так, я вспомнил слова Христа Господа, сказанные Им Своим ученикам на прощальной беседе: Истинно, истинно говорю вам: о чем ни попросите Отца во имя Мое, даст вам… просите и получите…
(Ин 16:23–24)
Крепко веруя в эти слова, я стал молиться Богу: «Господи Боже! Ради жизни возлюбленного Твоего Сына Господа нашего Иисуса Христа, спаси меня!» Я надеялся на спасение, но в то же время и не смущался при мысли, что если Господь и не пошлет мне теперь спасение, то значит лучше для меня умереть здесь, чем жить, а не потому, что он не услышал молитвы моей.
«ГОСПОДИ, СПАСИ МЕНЯ!»
Молился я также и Богородице — заступнице рода христианского, Предтече Господню Иоанну, Святителю Николаю Чудотворцу, Великомученице Варваре, Великомученику Дмитрию, Святителю Иоасафу, епископу Белгородскому, и преподобному Серафиму Саровскому.
Вспомнил, что я недавно исповедовался и приобщился Святых Тайн Христовых.
Помощи все еще не было…
При мысли, что мой безжизненный и разлагающийся труп всплывет на поверхность, я, чтобы люди узнали, что я скончался с верой в Распятого Христа, сложил пальцы для крестного знамения и, перекрестившись со словами: «Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем!» — оставил сложенные пальцы, крепя их на левом плече, и в таком положении ожидал своего разлучения с телом.
При мысли, что мой безжизненный и разлагающийся труп всплывет на поверхность, я, чтобы люди узнали, что я скончался с верой в Распятого Христа, сложил пальцы для крестного знамения и, перекрестившись со словами: «Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем!»
«Жив ли я?» — подумал я и, чтобы утвердиться в этом, стал ощупывать сложенными пальцами плечо, но плеча я почти не чувствовал, и рука моя едва повиновалась моим усилиям. Я уже не чувствовал ни холода, ни тяжести, но только ожидал нового мира! Вдруг от какого-то толчка я наклонился и, почувствовав тошноту, моментально был выборошен на поверхность. Плывя, я видел, как заходящее солнце бросало свои последние светло-багровые лучи на облака и на разлившееся море воды. Плывя, я не чувствовал ни холода, ни тяжести, я не тонул. Мне в голову приходила мысль: «Не бред ли это или, может быть, сон?» Чтобы увериться в этом, я протянул руку к кустарнику, мимо которого несла меня вода. Схватился руками за ветки, но ветки оборвались, я снова схватился, но они опять оборвались, я схватился в третий раз и на этот раз удержался и остановился. Тут я сразу почувствовал тяжесть собственного тела, холод и мокроту воды, которая проникала во все части моей одежды. Держась за веточку, я ухватился за две и за все вместе. Для крепости нагнувши их, стал на них ногами, а за другие, соединенные вместе, стал держаться руками.
Хотя пристань моя в редком лозовом кусточке была малонадежная, но я все же немного успокоился и стоял по колени в воде на веточках, которые при неосторожном повороте могли сломаться, и я бы опять поплыл по водам. Собравшись с духом, я стал ослабевшим голосом звать на помощь и услышал с мельницы ответ:
— Ты жив? — Жив, — ответил я.
— Ну, крепись, спасен будешь!..
Услышав эти слова, я стал крепиться. Солнце уже совершенно зашло, и наступила тьма. Поднялся сильный холодный ветер, который все на мне заморозил. Руки и ноги от изнеможения и холода онемели, отказываясь повиноваться движениям, которыми я хотел сохранить в себе теплоту, необходимую для сохранения жизни.
Не меньше моего крушения испытала и мельничная братия. Она, видя, как я на их глазах с последним звуком «ой…» ушел под воду, страдала душой и горько раскаивалась в том, что пустила меня на опасной лодке, да еще в такую позднюю пору. И вот вдруг они слышат мой голос, взывающий о спасении, умоляющий о помощи.
Отец Измаил, проникнутый истинно Христовой любовью, тотчас решил пренебречь всеми опасностями и пешком по размытой гребле пробраться в монастырь, сообщить о случившемся и подать скорую помощь. Переправа его совершилась благополучно. Придя в монастырь, он рассказал отцу архимандриту, настоятелю пустыни, о случившемся. Отец архимандрит Нектарий сейчас же поручил отцу Авелю дело спасения утопающего брата. Последний со свойственной ему быстротой и умением снарядил лодку с братией. Но плыть по реке было невозможно — лед, идущий навстречу, мог дать лишь новых утопленников. Тогда решено было запрячь телегу и отправить лодку к ближайшему берегу, т.е. к месту моей пристани. Так и сделали. Но когда на телеге была привезена лодка и спущена на воду, то она не смогла двигаться: мешали пни, покрытые водой, они не давали почти никакой возможности проникнуть к реке.
Тут из монашеской братии выделилось четыре инока, которые решили во что бы то ни стало спасти брата или самим погибнуть за его спасение. Это были отец Ювеналий, отец Савин, отец Нифонт, отец Астион. Отец Астион сел у руля и стал управлять лодкой, отец Савин сел на носу и держал в руках два больших фонаря, а отец Ювеналий и отец Нифонт были гребцами.
Насколько опасно и трудно было держаться на моем кустике, только один Господь знает! Томительно и длинно было для меня ожидание помощи. Сколько искренних молитвенных воплей моей страдающей души пронеслось до престола Божия, сколько обещаний, при воспоминании о которых трепещет и теперь мое неблагодарное сердце, — все это было произнесено на слабеньком лозовом кусточке!
Время тянулось медленно. С мельницы не слышно было укрепляющего голоса, а виднелся только слабый огонек фонаря. Видны были огоньки берега, где братия с нетерпением ожидала моего спасения.
Время все шло, я уже лишился голоса. Я приходил к уверенности, что если и придется братии спасти меня, то только для того, чтобы мне умереть в стенах монастыря, ибо все испытанное и случившееся со мной не в силах будет понести мое расстроенное здоровье.
Но вот, наконец, я увидел, что какие-то два фонаря чуть заметно движутся все ближе и ближе. Я даже услышал голос, говоривший мне: «Тихон, раздевайся…»
Как горьки были мне эти слова. Неужели, думалось мне, так тяжело и невозможно приехать, что требуется еще этот последний опасный шаг? Но по мере их приближения, я услышал их призыв: «Тихон, чаще отзывайся…» Я стал напрягать последние силы, чтобы хоть слабым голосом дать знать, куда плыть пловцам, которые быстро направили свою лодку к моему кустику. Когда лодка пристала ко мне, то я сам уже не мог поставить в нее ноги, и только с помощью отца Савина я встал в лодку и скоро был привезен на берег.
Братия, узнавши, что я жив, в радости благодарила Бога. Не успел я стать на берег, как два каких-то дюжих монаха, набросив на меня шубу, подхватили под руки и почти бегом направились в братскую больницу. Снявши мокрую одежду и получивши возможную в монастырской больнице помощь, я уснул. Сон мой был спокойный и крепкий. Проснувшись наутро, я не чувствовал ни малейшей боли, и, когда я явился на глаза настоятеля, он, смотря на меня с удивлением, сказал:
— Тихон, ты ли это?!
Выслушав все подробности о случившемся, он воздал благодарение Богу за спасение и милость, проявившуюся на мне, и сказал мне:
— Смотри же, не забывай того, что обещал Богу!
Монашеская братия почти вся была уверена, что я не буду жить, но, благодарение Богу, я по-прежнему здоров и благополучен.
Время с момента потопления до прибытия лодки к берегу длилось четыре с половиной часа. Я был привезен в больницу около одиннадцати ночи.
Исповедую, что я был спасен Силою Божиею по молитвам Пресвятой Богородицы и Святых, к которым обращена была моя молитва подо льдом!
Я по милости Божией был спасен, а котомочка моя оторвалась от пояса и погибла. Но вот через три месяца со дня этого события монастырские послушники ловили рыбу и у берега ближней мельницы, которая от места события отстоит более версты, своей подсадой вытащили со дна реки большой комок грязи. Когда стали его рассматривать, то оказалось, что в нем небольшая котомочка. Они сразу догадались, что это та, о которой говорил Тихон, что она погибла, оторвавшись от пояса. Очистив ее от ила, они представили ее мне. Когда я ее развязал, то Евангелие предстало открытым и занесенным илом на том самом месте, где Христос Господь сказал Марфе: Я есмь воскресение и жизнь. Верующий в Меня, если и умрет, оживет
. (Ин 11:25) Очистив его от грязи и высушив, я снова его переплел, и эта маленькая котомочка является вещественным неопровержимым свидетельством силы веры во Христа Спасителя. И действительно, если бы не сила имени Христова, то и я был бы найден занесенным илом, но не очищенным, а преданным земле, как должная дань ей.
Все сказанное мной является только тем, что было мною испытано в действительности.
Исповедую, что я был спасен Силою Божиею по молитвам Пресвятой Богородицы и Святых, к которым обращена была моя молитва подо льдом!
Причина, побудившая меня передать подробно о случившемся со мной, есть Слава Божия, ибо не мое благочестие, которого я не имею, заслужило эту милость спасения, а единственно благодать и милосердие Божие дали мне жизнь.
Я надеюсь, что своим рассказом о сем благодарении Божием хотя бы немного облегчу свою неблагодарность к Богу за Его Милосердие!
БОЖЕ! КАК ДИВНЫ И ВЕЛИЧЕСТВЕННЫ ДЕЛА МИЛОСЕРДИЯ ТВОЕГО!!!
Курск, 19 октября 1926 г.
Пермь, ноябрь 1940 г.
(переписано) Рига, март 1972 г.
