Стихотворения
Имена
Жестокого неба достигли сады,
И звезды горели в листве, как плоды.
Баюкая Еву, дивился Адам
Земным, незнакомым, невзрачным садам.
Когда же на небе плоды отцвели
И Ева увидела утро земли,
Узнал он, что заспаны щеки ее,
Что морщится лоб невысокий ее,
Улыбка вины умягчила уста,
Коса золотая не очень густа,
Не так уже круглая шея нежна,
И мужу милей показалась жена.
А мальчики тоже проснулись в тени.
Родительский рост перегнали они.
Проснулись, умылись водой ключевой,
Той горней и дольней водой кочевой,
Смеясь, восхищались, что влага свежа,
Умчались, друг друга за плечи держа.
Адам растянулся в душистой траве.
Творилась работа в его голове.
А Ева у ивы над быстрым ключом
Стояла, мечтая Бог знает о чем.
Работа была для Адама трудна:
Явленьям и тварям давал имена.
Сквозь темные листья просеялся день.
Подумал Адам и сказал: — Это тень.
Услышал он леса воинственный гнев.
Подумал Адам и сказал: — Это лев.
Не глядя, глядела жена в небосклон.
Подумал Адам и сказал: — Это сон.
Стал звучным и трепетным голос ветвей.
Подумал Адам и сказал: — Соловей.
Незримой стопой придавилась вода, —
И ветер был назван впервые тогда.
А братьев дорога все дальше вела.
Вот место, где буря недавно была.
Расколотый камень пред ними возник,
Под камнем томился безгласный тростник.
Но скважину Авель продул в тростнике,
И тот на печальном запел языке,
А Каин из камня топор смастерил,
О камень его лезвие заострил.
Мы братьев покинем, к Адаму пойдем.
Он занят все тем же тяжелым трудом.
«Зачем это нужно, — вздыхает жена, —
Явленьям и тварям давать имена?
Мне страшно, когда именуют предмет!»
Адам ничего не промолвил в ответ:
Он важно за солнечным шаром следил.
А шар за вершины дерев заходил,
Краснея, как кровь, пламенея, как жар,
Как будто вобрал в себя солнечный шар
Все красное мира, всю ярость земли, —
И скрылся. И медленно зрея вдали,
Всеобщая ночь приближалась к садам.
— Вот смерть, — не сказал, а подумал Адам.
И только подумал, едва произнес,
Над Авелем Каин топор свой занес.
1943 Сталинград
Договор
Если в воздухе пахло землею
Или рвался снаряд в вышине,
Договор между Богом и мною
Открывался мне в дымном огне.
И я шел нескончаемым адом,
Телом раб, но душой господин,
И хотя были тысячи рядом,
Я всегда оставался один.
1946
Размышления Авраама у жертвенника
1
Что испытывала мать,
Стоя у порога,
Прежде, чем домой позвать
Праотца иль Бога?
2
Как звались былых времен
Дети или внуки?
Тех ласкательных имен
Кто запомнил звуки?
3
И когда пред Всеблагим
Он главой поникнул, —
Милым именем каким
Отрока окликнул?
4
Наколол, связал дрова,
Нагрузил на сына.
Исаак молчал сперва.
Смолкла и долина.
5
А потом сказал отцу:
«Есть дрова, кресало,
Что ж не взяли мы овцу,
Чтобы жертвой стала?»
6
Был ответ: «Я чту, мой сын,
Господа приказы.
Для сожженья есть один
Агнец большеглазый».
7
Поднимались по холмам.
Силу зной удвоил.
Меж деревьев Авраам
Жертвенник устроил.
8
Он разжег дрова, помог
Отроку раздеться,
И глядел он, и не мог
Вдоволь наглядеться.
9
С загорелой наготой,
С обещаньем мощи,
Был он строен, — молодой
Кедр ливанской рощи.
10
Тонкостан, верблюдоок,
Брови на излете,
И чудесно зрел росток
Крепкой крайней плоти.
11
«Я обрезал эту плоть,
Я не ждал укора.
Сам нарушил мой
Господь Слово договора.
12
Сын единственный умрет.
Как же, сверхстолетний,
Я могу родить народ,
Что песка несметней?
13
Да нужны ли мне стада,
Роды и колена,
Без тебя, моя звезда,
Мальчик мой бесценный?
14
Нет, пред Богом грешен я
Разуменьем скудным:
Разве может Судия
Быть неправосудным?
15
Нет, не глина я, хотя
Сотворен из праха,
И теперь мое дитя
В огнь войдет без страха.
16
Заповедал Судия:
«Народишь ты племя,
И твое умножу Я,
Умножая, семя».
17
Смысл словес его глубок.
Рассуждая строго,
Бог есть мысль и мысль есть Бог,
Я — подобье Бога.
18
Не равняй людей с песком,
Звездами не числи:
Мысли в образе людском,
Все мы — Божьи мысли.
19
Тлен — кресало и тесак,
Дерево сгорает.
Я есть мысль, мысль — Исаак,
Мысль не умирает.
20
Он взглянул — и обомлел:
Сын смотрел на пламя, —
Точно так же Бог смотрел,
Теми же глазами!
21
И с небес воззвал слуга,
Богу предстоящий,
И баран свои рога
Выдвинул из чащи.
1983
Время
Разве не при мне кричал Исайя,
Что повергнут в гноище завет?
Не при мне ль, ахейцев потрясая,
Сказывал стихи слепой аэд?
Мы, от люльки двигаясь к могиле,
Думаем, что движется оно,
Но, живущие и те, кто жили, —
Все мы рядом. То, что есть Давно,
Что Сейчас и Завтра именуем, —
Не определяет ничего.
Смерть есть то, чего мы не минуем.
Время — то, что в памяти мертво.
И тому не раз я удивлялся,
Как Ничто мы делим на года;
Ангел в Апокалипсисе клялся,
Что исчезнет время навсегда.
1975
В нищей хате
В нищей хате, в Назарете…
Сологуб
Женщины в синих рубашках стоят у колодца.
Светится скупо внизу Назарет.
Вечер сухою и колкой прохладою льется.
Но кое-где еще глиняный город нагрет.
Женщина с полным кувшином спускается к хате.
Плотник ячменные хлебы испек.
Уголь истлел в очаге, а над люлькой дитяти
Через открытые двери сгустился восток.
Было б неплохо купить для светильника масло,—
Где там: гроша не найдут бедняки.
Но, чтоб младенец без страха заснул, чтоб не гасла
Нищая хата, слетелись в нее светляки.
1985
Новый Иерусалим
Как прекрасен, о Господи,
Твой Новый Иерусалим!
Река стягивает его стан
Блистающим кушаком,
Конец которого под висячим мостом уходит
Далеко, быть может, за Ливан.
Более ровно его окружает
Оборонительный пояс,
И на могучей, родной, славянской заре
Вавилонская мотопехота
Кружится в своих металлических
Изящных, самодвижущихся повозках.
Как чиста подмосковная даль,
Как прекрасна высокого плача
Березовая стена.
Ты собрал, о Господи, людей полевых,
Ремесленных, посадских людей,
И внушив им догадку построить
Новый Иерусалим на Истре,
Ты видел перед Собою,
Ты, который видишь все, а Сам никому не виден,
Старинный далекий город
С пророками и царями,
С храмом и виноградниками,
Видел и Себя Самого,
Въезжающего в этот город по узкой,
Азиатской пыльной дороге,
На тихом, ласковом ослике,
И как там,
Ты разбил жителей Нового Града
На колена.
Вот колено сосен — пастырей духовных,
Колено елей-звездочетов,
Колено дубов — воинов бронегрудых,
Колено трав полевых бессильных,
Колено трав полевых целебных,
Колено цветов — знатных прихожан,
Колено цветов — безвестных тружеников,
Колено бабочек — щеголих,
Колено волков — серых видений Каина,
Колено ланей, чье изображенье — на Твоей книге,
Колено волов, бездумно жующих своих соплеменников
Траву и цветов-смиренников,
Колено птиц, которым Ты присвоил
Крылья серафимов,
И колено птиц,
Которых Ты щедро наградил
Серебряными шекелями
Своей несравненной гортани.
А там, за антеннами,
Над кровлями с детства запуганных людей,—
Там в самом деле коровник?
Там в самом деле колхозный амбар?
Там в самом деле здание сельсовета?
Там в самом деле котельная
Дома отдыха фарисеев?
Разве там — вдали — под перистыми облаками
Не высится недавно отстроенный
Храм Нового Иерусалима,
Храм, возведенный нашими окованными руками?
Как прекрасно, о Господи,
Созданное Твоими работниками,
Даже музей, в котором болтают,
И никто не молится Твоему образу.
И, может быть, даже колено,
Которого не знал старый Иерусалим,
Пьяное, сплошь плоть, сплошь прах,
Тоже может стать прекрасным,
Если Ты вдохнешь в него душу и простишь его…
Не кровосмесительным, наговорным
Злым зельем чернокнижников,
А чистой, целомудренной кровью зари
Напоены облака, и река, и вода родника,
И широка, широка заря
Над Новым Иерусалимом.
1987
Неопалимовская быль
Как с Плющихи свернешь,— в переулке,
Словно в старой шкатулке,
Три монахини шьют покрывала
В коммуналке подвала.
На себе-то одежа плохая,
На трубе-то другая.
Так трудились они для артели
И церковное пели.
Ладно-хорошо.
С бельэтажа снесешь им, вздыхая,
Колбасы, пачку чая,
В самовар огонечку прибавят,
Чашки-блюдца расставят,
Дуют-пьют, дуют-пьют, все из блюдца,
И чудесно смеются:
«С полтора понедельника, малость,
Доживать нам осталось.
Скоро Пасха-то.— Правильно, Глаша,
Скоро ихня да наша».
Ладно-хорошо.
Мальчик жил у нас, был пионером,
А отец — инженером.
Мягкий, робкий, пригожий при этом,
Хоть немного с приветом:
Знать, недуг испытал он тяжелый
В раннем детстве, до школы.
Он в метро до Дзержинской добрался
И попасть постарался,
Доложил: «Я хочу, чтоб вы знали:
Три монашки в подвале
Распевают, молитвы читают
И о Боге болтают».
А начальник: «Фамилия? Клячин?
Хитрый враг будет схвачен!
Подрастешь — вот и примем в чекисты,
Да получше учись ты».
Трех, за то что терпели и пели,
Взяли ночью, в апреле.
Три души, отдохнув, улетели
К солнцу вербной недели…
Для меня, вероятно, у Бога
Дней осталось немного.
Вот и выберу я самый тихий,
Добреду до Плющихи.
Я сверну в переулок знакомый.
Нет соседей. Нет дома.
Но стоят предо мною живые
Евдокия, Мария,
Третья, та, что постарше,—
Глафира, Да вкусят они мира.
Ладно-хорошо.
1988
* Печатается по: Семен Липкин, Письмена. Стихотворения, поэмы. М., «Худож. лит-ра», 1991.Семен Липкин*
