История Катехизации. Часть вторая. Чудом сохранившиеся фрески. Приготовление ко крещению во втором веке
Миссионерство и катехизация
66 мин.
Историк, работающий с доникейским периодом древней Церкви (до 325 года), похож на художника-реставратора, которому дали задание восстановить фрески, незначительная часть которых чудом уцелела после землетрясений под несколькими слоями последующих дорисовок. Перед этим художником стоит задача аккуратно удалить последующие наслоения, так чтобы не повредить оригинал и зафиксировать остатки древнейшего изображения, закрасив нейтральным цветом те места, которые оказались невосстановимы. Работа его, впрочем, на этом не заканчивается. Настоящему художнику требуется также по разрозненным деталям восстановить целое, ведь без этого смысл отдельных частей будет непонятен. А для этого нужно понять замысел создателя фресок и его дух и стиль. Этот труд требует как чисто технических навыков, так и творческого воображения, интуиции и желания проникнуть во внутренний мир древнего иконописца. В некоторых случаях нужно честно признаться, что понять уже ничего нельзя, а потому лучше зафиксировать подлинник, ничего не дорисовывая и не домысливая.
В моем сравнении фрески означают письменные и археологические свидетельства по истории древнего христианства; землетрясения, нанесшие непоправимый урон изображениям, означают гонения на христиан в доникейский период, вследствие которых многие архитектурные и письменные памятники были уничтожены; а последующие наслоения — это редакции позднейших переводчиков и переписчиков, по которым можно лишь предположительно восстановить оригинал. Историку, как и художнику-реставратору, требуется реконструировать общую картину церковной жизни по разрозненным, случайно сохранившимся деталям.
Этот очерк является вторым в серии статей, посвященных общей теме — история катехизации в древней Церкви. В первой статье, опубликованной в №№ 44–45 «Православной общины», речь шла об истоках катехизации, насколько о них можно судить по свидетельствам, имеющимся в Новом завете. Было подчеркнуто, что в первом веке обращение человека к вере и связанная с этим подготовка ко вступлению в христианскую общину носили характер чрезвычайно разнообразный и индивидуальный. В новозаветный период и до середины II века еще нельзя говорить о сложившемся катехуменате как о продолжительном и систематическом устном наставлении в вере перед принятием крещения.
Катехизация была важнейшим благодатным средством в передаче живой церковной традиции. Огласительная школа была мостом, соединявшим евангелие, проповеданное на базарных площадях и улицах, с внутренней жизнью Церкви. Именно в огласительной школе закладывались основания жизни с Богом. Во втором веке общая церковная организация, а с нею и подготовка к крещению, стали приобретать более определенные формы. Период приобщения к христианской жизни стал более длительным, обучение — более постепенным. Причин этому было несколько: быстрое распространение христианства по всей Римской империи, возникновение еретических школ, а также окончательный раскол с иудаизмом. Чем больше людей примыкали к новой религии, тем сложнее было сохранить единство того учения, которое апостолы проповедовали миру. Внутри быстро растущего движения стали появляться группы, в учении и практике которых было немало отклонений от апостольской вести о спасении. Передача неискаженной апостольской веры из поколения в поколение требовала как полемики с еретиками, так и кропотливой духовной работы с новообращенными. Некоторые еретические группы отличались от Церкви тем, что принимали людей в свою среду, не задумываясь о тщательной подготовке. Церковные учителя, наоборот, осуждали скорое принятие крещения (См., например, Тертуллиан, «О крещении» 18).
Организованный катехуменат стал особенно необходим после раскола молодого христианского движения с иудаизмом. Отделение Церкви от синагоги привело к тому, что ко второму веку большинство обращавшихся в христианство были выходцами из язычников. Когда читаешь Новый завет, то поражаешься тому, какого детального знания Ветхого завета его авторы ожидали от своих адресатов. Страницы Нового завета буквально испещрены ссылками на пророчества и другие места Писания. Из этого обстоятельства можно заключить, что христиане первого и начала второго веков прекрасно знали Тору и Пророков и могли легко воспроизвести отдельные места по памяти. Мы узнаем из Деяний, что после проповеди Павла в верийской синагоге о том, что предсказания пророков о Мессии указывают на Иисуса, ее члены принялись ежедневно разбирать Писания, точно ли это так. И многие из них уверовали, и из эллинских почетных женщин и мужчин немало
(Деян 17: 11). Серьезное изучение Писания было, пожалуй, главным наследием, которое было оставлено синагогой Церкви.
Для автора «Послания Варнавы», писавшего, по всей вероятности, в начале второго века к богобоязненным эллинам, посещавшим синагоги, проблема была не в том, что новообращенные были несведущи в Ветхом завете, а в том, что они знали его слишком хорошо и чересчур буквально толковали его законы ритуальной чистоты. Автор, в частности, поднимает вопрос о том, что последователи Христа являются обладателями Нового Завета с Богом. Соблюдение субботы, законов ритуальной чистоты и кошерной пищи в рамках Нового Союза упразднены («Послание Варнавы» 2). Этот Союз основан не на жертвоприношениях животных, а на крестной жертве, которую Сам Бог принес за всех людей.
«Послание Варнавы» и другие источники второго века свидетельствуют, что практика христиан стала значительно отличаться от религиозной жизни иудеев. В апостольские времена обыкновенным местом встреч христиан был иерусалимский Храм, синагоги, а также дома состоятельных членов общин. После разрушения Храма в семидесятом году первого века и после того, как христиане были постепенно изгнаны из синагог, единственным местом общих собраний христиан стали частные дома (Гипотеза, что христиане во втором и третьем веках собирались в катакомбах (то есть, на кладбищах) для регулярных богослужений, не поддерживается большинством современных ученых). Этим, разумеется, не отрицается тот факт, что христианские общины Рима и Малой Азии имели свои кладбища. Надо сказать, что разрушение Храма иудео-христиане пережили не так трагично, как их иудейские собратья. Ранние христиане вообще не связывали своих религиозных упований ни с каким определенным культовым сооружением или местом на земле. Христиане считали, что каждый верующий является богоносцем и что сердце каждого христианина есть нерукотворный храм Святого Духа (Вслед за 1 Кор 3:16–17, 6:15, 19, 2 Кор 6:16 эта мысль подхвачена в «Послании Варнавы» 4; 16; Игнатием Антиохийским, Еф. 15.3; Martyrium S. Justini 2; Тертуллианом, «Об одеянии женщин» 1). Когда после восстания Бар-Кохбы иудеи были изгнаны из Иерусалима (ок. 138 г.), для христиан это не было потрясением, ибо они были скитальцами на земле, желавшими обрести лишь Иерусалим небесный (См. 1Пет 1:1, 2:11; Фл 3:20; Евр 11:13, 13:14; 1 Клим. 1; «Мученичество Поликарпа», пролог). По парадоксальному замечанию одного раннехристианского автора: «Живут они [христиане] в своем отечестве, но как пришельцы; имеют участие во всем как граждане, а терпят все как чужестранцы. Для них всякая чужая страна есть отечество, и всякое отечество — чужая страна» («Послание к Диогнету» 5.5. Ср. 1 Пет 1:1, 2:11).
Вступление в христианскую общину отличалось от обращения в иудаизм. На Апостольском соборе (51 г.) было принято решение не требовать от прозелитов из язычников обрезания. Ритуальному погружению в воду с целью очищения, который практиковали также и иудеи, Церковь придала совершенно особое значение. Крестившийся во оставление грехов одновременно умирал для жизни ветхой, грешной, и воскресал со Христом для жизни новой, свободной от оков зла.
Значительному изменению и переосмыслению подверглись также главные обряды, ежедневная молитвенная практика и праздники. Вместо постов в понедельник и четверг, принятых у иудеев, христиане стали поститься в среду и пятницу, в воспоминание о днях предательства и распятия Христа ( «Дидахе» 8.1. Вслед за ним Didascalia Apostolorum 21. В дальнейшем текст будет цитироваться по изданию R. H. Didascalia Apostolorum, The Syriac Version Translated and Accompanied by the Verona Latin Fragments, Oxford, Clarendon Press, 1929; «Апостольские постановления» 5.3.15). Назначение поста христиане понимали в духе пророчества Исаии: Вот пост, который Я избрал: разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо; раздели с голодным хлеб твой и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его…
(Ис 58: 6–7, цитируется в «Послании Варнавы» 3). Деньги, сэкономленные на пище во время поста, следовало отдать вдовам, сиротам и другим нуждающимся (См. «Пастырь Ерма», Притча 5.1–3).
Молитвенная жизнь христиан также претерпела изменения. С самого рождения Церкви в практику христиан вошли молитвы Отцу через Сына, а также молитвы и гимны Самому Иисусу непосредственно (Откр 5: 9–10, 12). Первомученик Стефан умер именно с такой молитвой на устах (Деян 7: 59–60). Плиний Младший упоминает в своем письме императору Траяну, что христиане поют гимны Христу как Богу ( Плиний Младший, «Письма» X.96. Письмо было написано в 111 году). Подобного рода практика, как могло показаться, была значительным отступлением от строгого иудейского монотеизма. Задолго до принятия догмата о единосущии Отца и Сына, Церковь признала равенство их божественного достоинства в своих молитвах.
Вместо молитвы Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть…
(Втор 6: 4), которую несколько раз в день повторяли иудеи, христиане пользовались молитвой, заповеданной Самим Христом. Христианские учителя второго и третьего веков предписывают повторение «Отче наш» три и более раз в день («Дидахе» 8.2–3 предписывает повторять ее трижды в день. Тертуллиан («О молитве») дает ее первое подробное толкование и также советует повторять не менее трех раз в день. «Апостольское предание» 36 говорит о пятикратном повторении: перед сном, в полночь, а также в третий, шестой и девятый часы (соответствующие нашим девяти утра, двенадцати и трем часам дня) в воспоминание о часах казни Христа).
Христиане постепенно отказались от соблюдения субботы и стали собираться в день Господень — воскресенье ( Игнатий Богоносец, «Магнезийцам» 9.1; «Послание Варнавы» гл. 15. На то, что день общих собраний был фиксированным, намекает также Плиний Младший, «Письма» X.96). За отмену ограничений кошерной пищи, обрезания и субботы единогласно выступают апологеты второго века (Например, «Послание к Диогнету» 4). Пасха, праздновавшаяся иудеями в честь исхода из Египта, стала для христиан днем смерти и воскресения Христа. Освобождение из египетского плена, из рабства физического, сделалось для христиан прообразом освобождения от порабощения духовного, рабства греху ( См. «О Пасхе» Мелитона Сардийского). Пятидесятница, которая была для иудеев праздником дарования Торы на Синае, стала для христиан днем рождения Церкви и праздником сошествия Святого Духа. Вместо жертв, которые левиты приносили в Иерусалимском Храме до его разрушения, христиане стали приносить Богу чистую и бескровную жертву — евхаристию (Игнатий Антиохийский, Еф. 5.2, Трал. 7:2, Фил. 4; «Дидахе» 14).
В общих чертах христианское богослужение сохранило структуру субботних служб в синагоге: чтение Писаний, проповедь, пение псалмов и общие молитвы. Что касается Писаний, то христиане читали на богослужении как книги, принятые в синагоге, так и те, которые были написаны в первое поколение апостолов. Напомним, что новозаветный канон сформировался, за исключением некоторых книг, остававшихся спорными (предметом споров было церковное использование следующих произведений: Иак, 2 Пет, 2 и 3 Ин, Иуды, Откр, «Пастыря Ерма» и «Евангелия от евреев»), только к концу второго века.
Несколько факторов, с моей точки зрения, повлияли на формирование христианской огласительной школы во втором веке: наследие синагоги, общий контекст христианской жизни и богослужения, а также традиция апостольской проповеди. От синагоги была заимствована организация обучения вокруг чтения и толкования Священного писания, то есть, в первую очередь Торы и Пророков. В практику христиан, в отличие от иудеев, входило также чтение «воспоминаний апостолов», то есть Евангелий и Посланий (Св. Иустин, «Первая апология» 67. Ср. Тертуллиан, «Апология» 29: «Мы собираемся вместе ради того, чтобы читать книги Божьи»). То центральное место, которое книга Левит занимала в тогдашнем образовании иудеев, получили в христианской школе речения и заповеди Иисуса, переданные устной и письменной традициями.
Христианство и языческая культура
Как упоминалось в предыдущей статье, язычникам, в отличие от иудеев, требовалось кардинальное изменение всего строя их жизни при принятии христианства. В своих моральных требованиях христианство было даже более бескомпромиссным, чем иудаизм. Для язычников катехуменат был не только обращением к новому учению, но и испытательным сроком, приготовлением к новому рождению. Обращение сопровождалось не только глубокой внутренней переменой — покаянием, но и значительной реорганизацией всей жизни.
На историческом горизонте Римской империи второго века христианство было новой религией в старом мире, в котором, как казалось, все способы спасения человека были давно известны и перепробованы. По описаниям сатириков Лукиана и Петрония, некоторые искатели смысла жизни проповедовали философию удовольствия и сиюминутного наслаждения. Будем есть и пить, ибо завтра умрем!
— эта цитата, взятая апостолом Павлом (1 Кор 15: 32) из Исаии 22: 13 удачно суммировала расхожую житейскую мудрость. Пустоте и духовной расхлябанности гедонистического отношения к жизни христианство противопоставило эсхатологическую собранность: вся жизнь человека была бдением в ожидании Царствия Божьего. Гедонизм, однако, был не единственным оппонентом христианства.
Мужи посерьезнее спасались верой в римскую государственность и культуру, религиозное значение которых поддерживалось помпой официального культа. В Римской империи дела религии и политики были нерасторжимы. Как совершенно правильно повторяют все учебники по истории ранней Церкви, пренебрежение идолами было оскорблением идеалов государственности. Язычники обвиняли христиан в атеизме за то, что они не желали совершать жертвоприношений никаким богам. Главным показателем политической неблагонадежности христиан был их отказ поклоняться статуе императора. В некоторых случаях антагонизм по отношению к христианству был вызван причинами более приземленными: в тех городах и деревнях, где распространялось христианство, пустели храмы, торговля идолами останавливалась, и на идоложертвенное мясо пропадал спрос (Плиний Младший, «Письма» X.96. Ср. курьезный случай в Деян 19: 23–40).
Христианские апологеты вели острую полемику с традиционным язычеством, изобличая аморальность древних мифов и доказывая, что поклонение идолам является формой почитания, которая недостойна Бога. Тогда как храмы язычников требовали платы за вход, подаяние в христианских общинах было делом добровольным (Тертуллиан, «Апология» 29). Церковный историк Евсевий Кесарийский (ок. 260-ок. 340) рассказывает, что император Валериан (257–260) предложил христианам мир при условии, что наряду с поклонением Христу они также будут чтить и богов империи. Христиане, разумеется, не пошли на сделку («Церковная история» 7.11). Христиане, подобно иудеям, отказывались совмещать поклонение своему Богу с культом других богов.
Старый мир относился ко всему новому с подозрением. Христианство второго века было религией без пышных храмов, без статуй богов, без жертвоприношений и шумных городских процессий. В глазах римских чиновников религия, не имевшая этих культовых атрибутов, не могла быть религией вовсе, а скорее походила на тайное общество. Отношение властей к христианам колебалось от равнодушного к враждебному. Надо отметить, что организованных гонений на христиан во втором веке не было — у императоров были более важные заботы. Христиан не отлавливали специально, хотя за публичное исповедание христианства грозила смертная казнь уже при Нероне (64 г.). Атмосфера враждебности, окружавшая христиан в языческом мире, во многом препятствовала проповедям на площадях и перед широкой аудиторией и делала менее открытые формы евангелизации совершенно необходимыми.
Другим путем, сулившим приобщение к божественным тайнам, а также острые ощущения, были мистерии. В отличие от государственного культа, посвящение в мистерии было делом сугубо индивидуальным. Многое в содержании и процедуре посвящения остается для нас загадочным, так как организаторы мистерий старались скрыть его под ореолом таинственности. В некоторых случаях обряду посвящения предшествовал период приготовления, включавший интенсивный пост и ритуальные очищения. Обряд посвящения мог иметь несколько ступеней. Так, например, митраические мистерии, популярные в Риме во втором веке нашей эры, включали прохождение через семь этапов очищения или врат, венчавшееся единением с божеством. В основе дионисических и орфических мистерий лежал миф об убийстве, расчленении и воскресении божества (Дионис, Осирис, Аттис) или обожествленного героя (Орфей). В экстатическом ритуале этих мистерий каждый участник переживал смерть и воскресение к новой жизни в непосредственной близости с божеством. По старой греческой поговорке, научиться чему-либо значит перестрадать-пережить это (См. Аристотель, фраг. 45(15) 1483а19. Ср. Эсхил, «Агамемнон» строки 160–180, 250). Пожалуй, ближайшая современная аналогия опыта мистерий — это посещение комнаты страха в луна-парке или, для вкусов более утонченных, «переживание» музыки Вагнера.
Одни мистерии, подобно элевсинским, предлагали желающим рождение от богини. Другие обещали священный брак с Великой Матерью Кибеллой, культ которой основался в Риме еще в 204 г. до нашей эры. Третьи, подобно дионисическим, сулили участвовавшим в них дамам мистический брак с Дионисом, обыкновенно сопровождавшийся вакханалией. Участники мистерий Митры поедали тело бога, надеясь приобрести таким образом бессмертие. Вообще, желание приобрести бессмертие характеризовало духовные поиски многих в эллинистическом мире («Воспоминания» Псевдо-Климента начинаются с того, что автор задается вопросом о реальности личного бессмертия и, не найдя определенного ответа в школах философов, обращается в христианство. Этот документ был составлен в четвертом веке, скорее всего по материалам более раннего источника, принадлежавшего христианской секте эбионитов второго века). Мистерии Сераписа назывались не иначе как трапезами господними, то есть обедами, на которых присутствовал сам бог. Многие верили, что посвященные в мистерии становились друзьями богов, освобождались от влияния демонических сил и имели большие шансы на счастливую жизнь в Аиде. Боги эллинов, в отличие от Бога христиан и иудеев, не были ревнивы и позволяли одному человеку быть одновременно посвященным в несколько мистерий. За установленную плату можно было повторить посвящение несколько раз.
В глазах христианских учителей второго века мистерии были не меньшим злом, чем официальный культ. Положение усугублялось тем, что при полном различии смысла происходящего, ритуал в некоторых случаях имел внешние черты сходства с христианскими таинствами. Так, например, Иустин Философ (ок. 100 — ок. 165) в своей первой апологии, адресованной императору Антонию Пию, замечает, что крещение в Церкви можно спутать с ритуальными омовениями у язычников, которые те совершают перед принесением жертв (1 Апол 62). В мистериях Митры используются хлеб и вода, над которыми произносятся заклинания. Злые демоны, по мнению Иустина, специально подстроили дело так, чтобы человек несведущий спутал обряд посвящения в мистерии Митры с евхаристией ( «Первая апология» 66. Ср. Тертуллиан, «Предписание против еретиков» 40). Осознавая тот факт, что между мистериями и христианскими таинствами были элементы внешнего сходства, апологеты второго века спешили отмежеваться от всех форм поклонения языческим богам, включая мистерии (См. Тертуллиан, «О крещении» 5; Ориген, «Против Цельса» 6.23–24). Христианские таинства ничего общего не имеют с пьяными оргиями и сексуальной разнузданностью, которыми обычно сопровождались мистерии. Тогда как мистерии сулили острые ощущения и отличались изощренностью «спецэффектов», христианские таинства были подчеркнуто просты и целиком направлены на внутреннее преображение человека. Христианские таинства являлись частью общей церковной жизни, а не единичным экстатическим опытом, который предлагался каждому в отдельности. Приготовлением к христианским таинствам были искреннее покаяние, вера, молитва, дела любви и праведная жизнь, тогда как устроители мистерий в большинстве случаев не предъявляли к своим адептам никаких моральных требований.
Для тех, кто имели время и желание задумываться над смыслом существования, была открыта дорога в философские школы. Большинство таких школ было основано каким-нибудь авторитетным учителем. Так, например, философ Эпиктет, известный своими выступлениями на улицах и базарных площадях Рима, открыл стоическую школу в Никополисе Эпирском. Фигура и авторитет учителя имели большое значение. Молодые люди из высшего света мечтали получить философское образование у ног одного из таких учителей. Слово «философия» в употреблении эпохи эллинизма означало как чисто теоретическое знание, так и практическую мудрость. Философский образ жизни предполагал некоторую моральную высоту и превосходство в сравнении с нравами толпы. Обучение в философской школе призвано было ответить на вопросы «что делать?», «как жить?», «как стать достойным гражданином полиса?» В задачу образования входило формирование характера. Римские стоики считали этику предметом наиболее достойным философского исследования, а философскую школу называли госпиталем души.
Это не означает, разумеется, что римский практицизм целиком победил склонность греков к умозрению. Философия, как ей и подобает, поднималась к вершинам умозрения, в особенности в так называемом среднем платонизме, восставшем в середине первого века до нашей эры из пепла скептицизма новой Академии. Спекулятивная философия была для платоников неразрывным образом связана с добродетельной жизнью и политикой.
Одной из удивительных сторон философского климата второго века является глубочайший интерес к религиозным вопросам. Философ, по расхожему убеждению, был другом богов. Многие философские школы считали за правило хорошего тона бранить эпикурейцев за отрицание богов и божественного провидения. Неопифагорейцы не делали различия между занятиями философией и религиозной жизнью своей общины. Для платоников созерцание божественных идей было вершиной человеческого познания и, следовательно, целью обучения в философской школе. Например, философ первого века до нашей эры Плутарх Херонейский, симпатизировавший платонизму, находил возможным совмещать свои занятия философией с профессией жреца при дельфийском оракуле. Государственные чиновники считали атеизм явлением социально вредным, и даже самые скептические умы были убеждены в том, что отрицание традиционного язычества ведет к дурным последствиям в морали и политике.
Однако ни один религиозный философ не чувствовал себя комфортно в рамках старых мифологических представлений о богах. Стоики первыми взялись за аллегорическое толкование гомеровских мифов, из которых они пытались воссоздать нечто вроде поэтической астрономии и физики. Согласно общепринятому в философской среде мнению, поэты представили богов слишком человекоподобными, а иногда даже приписывали им страсти и действия, которые ставили богов ниже людей. Стоики, пифагорейцы и платоники были согласны в том, что мифы нужно понимать в переносном смысле и что множество богов является выражением единого божественного начала. Общее движение философской мысли от политеизма к монотеизму, от мифа к моральной аллегории и от кровавых жертвоприношений к более духовному пониманию культа было несомненно. Философы, впрочем, были далеки от того, чтобы взяться за реорганизацию официального культа.
Христианский апологет и мученик второго века Иустин Философ (ок. 100 — ок. 165) обратился в христианство после длительных философских исканий, которые он описал во второй главе своего «Диалога с Трифоном иудеем». По его мнению, «философия ведет нас к Богу и является величайшим приобретением, наиболее ценным перед Богом». Иустин начал свое образование в стоической школе. Первый учитель Иустина оказался, впрочем, безразличен к богословским вопросам. По этой причине Иустин оставил стоика и обратился к перипатетику. Через несколько дней после начала занятий сей приспешник философии Аристотеля потребовал платы. Иустин посчитал такое требование недостойным философа и, оставив его, направился в школу пифагорейца, о котором был немало наслышан. Пифагореец встретил Иустина вопросом: «Знаешь ли ты музыку, астрономию и геометрию? Как же ты собираешься познать вещи, которые ведут к счастливой жизни?» По мнению пифагорейца, богословствовать мог только человек достаточно образованный и культурный. Иустин усомнился в необходимости таких подготовительных курсов и решил попробовать счастья у платоников. Проучившись некоторое время у платоников, он, окрыленный перспективой созерцать божественные идеи, уже мечтал о том дне, когда сам Бог предстанет его умному взору.
Однажды, бродя в одиноких раздумьях по берегу моря, Иустин повстречал пожилого человека, разговор с которым перевернул его жизнь. Их диалог, по воспоминаниям Иустина, очень быстро перешел к вопросу о познании Бога. Как убежденный платоник, Иустин утверждал, что созерцание Бога открыто уму, приготовленному к этому познанием невещественных идей и добропорядочной жизнью. Собеседник возражал, что этого недостаточно. Познание Бога не дается одними усилиями ума стать более богоподобным. Познание Бога дается по вере в Его откровение. Познание Бога возможно только при непосредственном действии Святого Духа в сердце верующего, Духа, просвещающего ум к пониманию Писаний. Иустин признается, что он тут же почувствовал, как после слов старика «пламя было зажжено в душе [его]; и любовь к пророкам, а также к тем, кто были друзьями Христа, завладела [им]» (Диал 8.1). Таким образом, первым шагом к вере, первым этапом катехизиса, для Иустина была встреча со святым человеком и его свидетельство о Боге и о Христе. Пример мучеников был красноречивее слов и также убедил Иустина в искренности христианской веры (2 Апол 12.1). Отметим, что ни о каком «школьном» христианском образовании Иустин в своих автобиографических воспоминаниях не упоминает.
Иустин обрел в христианстве «единственно надежную и полезную (sЪmforon) философию» (Диал 8.1) и не снимал мантии философа до конца жизни (Последнему обстоятельству, на мой взгляд, придается в литературе незаслуженно большое значение. Укажем на то, что и Тертуллиан носил свой философский pallium (плащ, мантию) вместо более приличествовавшей ему тоги, что однако не мешало ему презирать философию. См. его «О паллии» 6). Его следует считать автором мнения, излюбленного апологетами, как древними, так и современными, согласно которому учения греческих философских школ, будучи причастны божественному Логосу, содержат в себе семена истины. Их главный дефект заключается в том, что они не обладают полнотой истины (2 Апол 13). Во всей же своей полноте истина о Боге, счастье и предназначении человека открылась только в христианстве.
Для того, чтобы говорить с язычниками на понятном им языке, христиане должны были найти то проявление языческой культуры, которое было наиболее близким к христианству. У христиан, как мы видели, было не много точек соприкосновения с язычниками. Во-первых, христиане разошлись с иудаизмом по вопросу о почитании Христа и к середине второго века перестали казаться иудейской сектой в глазах язычников. Во-вторых, христиане были крайне нетерпимы к идолопоклонству, связанному с официальными культами империи, считая его не просто религией ложных или несуществующих богов, но вредоносным закабалением человечества демоническими силами. В-третьих, весть о Боговоплощении и искуплении, которую несло в мир христианство, ничего общего не имела с тем, что предлагалось участникам мистерий. Таким образом, философия потенциально могла служить единственной общей почвой для диалога христианства с миром языческой культуры.
Если принять во внимание тот факт, что христиане стремились отмежеваться от иудаизма, официального культа и мистерий, становится вполне понятно, почему некоторые апологеты второго века, за неимением лучшей аналогии, называли христианское учение философией. Понятие философии было одновременно и достаточно емким, чтобы вместить не только чисто теоретическое знание, но и вопрос о жизни с Богом, и достаточно респектабельным, чтобы расположить слушателя. «Наша философия сначала процветала среди варваров, — пишет Мелитон, епископ Сардийский († ок. 190), императору Марку Аврелию, — после чего она распространилась среди подвластных тебе народов при твоем предшественнике Августе и стала знаком благословения твоей империи» (Мелитон, фраг. 2). В глазах эллинов христианство было «варварской философией». Тем, кто только знакомился с христианством, катехуменат представлялся школой среди других философских школ.
Разумеется, христианский катехуменат второго века был не просто введением в одно из философских учений времени. Подчеркнем, что далеко не все христианские учителя второго века относились к языческому образованию терпимо. Например, апологеты второго века Татиан (ок. 160-?) и Тертуллиан (ок. 160-ок. 225) с негодованием порицали занятие философией и другими школьными дисциплинами, принятыми у язычников, как развращающее добрые нравы. По их представлениям, эллинской мудрости не было места в расписании занятий христианской школы. Только божественное откровение содержит истину о Боге, в то время как философия является матерью ересей и ошибок. Ограждение христианства от лучших проявлений культуры впоследствии привело к тому, что оба ригориста откололись от самой Церкви и организовали свои секты, которые просуществовали недолго.
Большинство учителей Церкви осознавали, что полное отмежевание от эллинистической культуры является слишком узким взглядом на христианское образование и грозит христианству интеллектуальным самоубийством. При этом они хорошо осознавали опасности ассимиляции. Все учителя были согласны в том, что катехуменат был прежде всего подготовительным этапом к принятию таинства крещения, ко вступлению в Церковь. Церковь же была литургическим собранием верующих, не похожим ни на один из институтов эллинизма.
Катехизация как общение со святыми
В 
изменившейся ситуации формы катехизации, превалировавшие в апостольский век, отходили на задний план: бродячие проповедники, переходившие из города в город, стали играть менее заметную роль и уступили место авторитетным учителям на местах. Классной комнатой часто служила гостиная, расположенная во многих случаях на верхнем этаже в доме у одного из состоятельных членов общины (Деян 20:7). Как сообщает церковный историк Евсевий Кесарийский, такой didaskale‹on в Риме мог открыть любой христианский учитель. Так, например, встречавшийся уже нам Иустин Философ пришел в Рим и учил «всякого, приходящего к нему и желавшего узнать слово истины», в горнице, в доме некоего Мартина около Тимиотинийских терм (Martyrium S. justini et Sociorum, 2).
Преемственность в передаче учения была чрезвычайно важна. Апостольская преемственность была в первую очередь живым общением святых, посредством которого епископская власть передавалась из поколения в поколение. Так, например, величайший богослов второго века, св. Ириней (ок. 130-ок. 200), епископ Лионский, будучи еще мальчиком, внимал проповедям св. Поликарпа (ок. 69-ок. 155), епископа Смирнского, который, в свою очередь, сидел у ног св. Иоанна Богослова. Ириней вспоминает:
Я помню события тех дней более отчетливо, чем те, что произошли недавно, ибо то, что мы узнаем, будучи детьми, растет в душе и соединяется с нею. Я могу описать даже то место, на котором блаженный Поликарп сидел и рассуждал, как он приходил и уходил, характер его жизни, его фигуру, его разговоры с людьми. О том, как он рассказывал о своей беседе с Иоанном и прочими, кто видел Господа, как он вспоминал их слова, и о том, что они рассказывали ему о Господе, и об их чудесах, и об их учениях, и как Поликарп получил их от свидетелей Слова Жизни, и как он передал все, согласно Писаниям. Даже тогда я слушал об этих вещах с большим желанием, по данной мне милости Божьей, и делал заметки о них, но не на бумаге, а в сердце. И всегда, по благодати Божьей, я размышлял о них ( Воспоминания сохранены Евсевием Кесарийским, «Церковная история» 5.20.5–7).
Так как события жизни Спасителя были в недавнем прошлом, а канон Священного писания в известной нам форме к середине второго века еще не сложился, устная традиция играла немалую роль при передаче апостольского учения. Папий (60–130), епископ Иерапольский, подчеркивает важность живой церковной памяти:
Когда приходил кто-либо из последователей старцев, то я спрашивал его о том, что рассказывали Андрей, или Петр, или Филипп, или Фома, или Иаков, или Иоанн, или Матфей, или любой другой из учеников Господних, и о том, что говорил Аристион, или пресвитер Иоанн. Ибо я считал, что знания, полученные из книг, не помогут мне так же как то, что сообщается живым и пребывающим голосом (Выдержки из сочинений Папия дошли до нас благодаря Евсевию, «Церковная история» 3.39.4).
Тот факт, что беседа со святыми играла важнейшую роль в христианской жизни вообще, и в катехизации в частности, совершенно оставлен без внимания в современных исследованиях по истории катехизации. Два первых систематических катехизиса, дошедших до нас из послеапостольской эпохи, «Учение двенадцати апостолов» («Дидахе») и «Послание Варнавы», советуют искать ежедневного общения со святыми («Дидахе» 4.2; «Послание Варнавы» 19.10). «Послание Варнавы» прибавляет: «люби, как зеницу ока, того, кто изъясняет тебе слово Господне» (19.9). Отношение между учителем и учениками было глубоко личным. Оно было основано на доверии, искренности, не терпящей двоедушия, взаимном служении и делах любви. Как отличаются от такого отношения к образованию некоторые современные академические модели, принятые во многих семинариях на Западе, столь часто делающие процесс передачи знаний совершенно безличным!
О том, что катехизация была органической частью молитвенной жизни Церкви, мы узнаем из «Апостольского предания». Этот документ, приписываемый св. Ипполиту Римскому (ок. 170 — ок. 236), ученику св. Иринея Лионского, является драгоценнейшим источником наших знаний о повседневной практике и жизни римской церкви в конце второго века. «Апостольское предание» разбирает вопрос о катехизических занятиях в разделе «О временах молитвы»:
1. Пусть каждый верующий и верующая, встав ото сна на рассвете, прежде чем приступить к работе, умоют руки свои и помолятся Богу, и после идут на работу.
2. Но если [в это время] будет наставление в слове, пусть каждый сочтет более предпочтительным пойти туда, рассуждая, что он слышит Бога, говорящего устами наставляющего. Ибо молясь вместе со всей Церковью, он сможет избежать всех зол этого дня. Человек богобоязненный должен считать для себя большим упущением, если он не пойдет туда, где проводят обучение, в особенности, если он умеет читать.
3. И если есть учитель, то пусть никто из вас не опаздывает в церковь, где проводится обучение. И тогда будет дано говорящему произнести то, что будет полезно услышать всем. И вы получите пользу от тех знаний, которые Святой Дух сообщит вам чрез наставляющего, и вера ваша будет утверждена услышанным. И он сообщит вам о том, что нужно делать в вашем доме. Каждому следует прилежно ходить в церковь, где изобилует Святой Дух («Апостольское предание» 35.1–3).
По тем дням, когда общего наставления не проводилось, «Апостольское предание» рекомендует самостоятельное чтение Писания дома ( «Апостольское предание» 36.1). Ипполит подчеркивает, что христианское образование не менее харизматично, не менее духоносно, чем молитва или пророчество: Сам Бог говорит устами катехизатора. Ипполит настаивает на том, чтобы верующие регулярно посещали занятия.
В древнейшей церковной практике поучение в слове было неотъемлемой частью литургической жизни. Церковная жизнь без постоянного наставления в слове была просто немыслима. Участие в таинствах без глубокого понимания происходящего было недопустимо. Научение, молитва и участие в таинствах были связаны неразрывно. Во многих случаях одна и та же комната в домашней церкви служила и для катехизической школы, и для совместных трапез, и для евхаристии. Недостаток сведений заставляет нас довольствоваться в этом вопросе одними предположениями.
В 1931 г., при раскопках в сирийском городе Dura Europos (Дура-Европос — ред.), была найдена домашняя церковь. Эта церковь, являющаяся самым древним памятником христианской церковной архитектуры, дошедшим до нас, представляет из себя типичный жилой дом, полностью переоснащенный для богослужебных целей в тридцатых годах третьего столетия (О существовании таких домов указывает Псевдо-Климент, «Воспоминания» 4.6; 10.71). Здание представляло из себя внутренний дворик (1), окруженный с трех сторон комнатами, а с четвертой стороны — портиком. Стена между приемной (2), расположенной в южной части здания и юго-западной комнатой (3) была удалена с целью освободить место для богослужения. Полученная от соединения двух комнат зала могла вместить 50–60 человек. У восточной стены залы стояло седалище (dias), c которого читал проповеди епископ. Одна дверь залы выходила во внутренний дворик, тогда как другая дверь вела в комнату поменьше (4). Эта комната, по предположению ученых (это предположение высказывает, например, R. Krautheimer. Early Christian and Byzantine Architecture, New York, Penguin Books, 1986, с. 7), во время богослужений служила притвором, из которого катехумены, не принимавшие участия в евхаристии, могли слышать происходящее (это обстоятельство будет объясняться ниже). В остальное время это помещение, способное вместить 30–40 человек, по всей вероятности служило классной комнатой для проведения огласительных занятий. О том, как выглядели классные комнаты, ничего определенного сказать нельзя. Возможно, что следуя иудейской практике, ученики сидели на полу. Северная дверь притвора вела в комнату, в которой совершалось крещение (5). В западную стену этого маленького баптистерия была встроена ванна, глубиной в половину человеческого роста, под балдахином. На стенах баптистерия сохранились фрески с изображениями грехопадения Адама и Евы, битвы Давида и Голиафа, беседы Иисуса с самаритянкой у колодца, исцеления хромого, хождения по водам, Пастыря доброго, а также прихода жен-мироносиц ко гробу. Как видим, здание в Dura Europos позволяло катехизировать, крестить и причащать под одной крышей.
Этапы катехизации
Как я отмечал в предыдущей статье, разделение катехизации на этапы носило в новозаветной практике в первую очередь педагогический характер. Твердую пищу не следовало принимать тем, кто не отведали еще молоко. От катехизаторов требовалась чуткость и умение донести до учеников то, что они способны вместить. Христианские учителя заботились, чтобы взрослые люди принимали крещение сознательно. Ведь крещение должно было знаменовать в жизни человека большую перемену: оно было облечением во Христа, погребением со Христом и воскресением к жизни новой, новым рождением. По глубокому замечанию Иустина Философа, в то время как рождение от биологических родителей, совершенно не зависело от нашего выбора, второе рождение — крещение — совершалось, в противоположность ему, не по необходимости, а по доброй воле. В крещении человек переставал быть рабом необходимости, рабом демонических сил, рабом греха и становился сыном свободы и света.
Иустин сообщает, что после прохождения обучения в его школе «те, кто убеждены и верят в истинность нашего учения, и исповедуют свое согласие жить в соответствии с ним, принимают крещение» ( Иустин, «Первая апология» 61). Обратим внимание на то, что приобщение к христианской истине предполагало покаяние и сознательное решение жить по заповедям. Непосредственно перед принятием крещения следовал период интенсивного поста и молитвы, который верные (то есть крещеные христиане) совершали вместе с катехуменами. Крещение в ранней церкви было коллективным событием, делом всей Церкви, а не частным семейным обрядом. Вообще, обычай молиться и поститься за другого человека или вместе с ним был широко распространенным в древней церкви ( Иустин, «Первая апология» 61. Ср. «Дидахе» 7.4; «Апостольское предание» 25.1; Псевдо-Климент, «Воспоминания» 3.67. «Дидахе» 1.3 цитирует следующую устную традицию слов Иисуса: «Поститесь за гонящих вас». Ср. Мф 5: 44).
Лаконичность Иустина, а также молчание других авторов второго века не позволяют сделать никаких выводов о том, состояла ли катехизация в середине второго века из строго различаемых друг от друга этапов. Иустин только сообщает, что в его школу мог приходить всякий желающий, а вот креститься могли только те, кто обратился к христианской истине и принял решение жить по ней. Обучение в школе Иустина было, по всей вероятности, достаточно длительным, хотя ни о последовательности, ни о содержании катехизации Иустин прямо не сообщает.
Весьма вероятно, что многие приходили из любопытства. Важнейшим толчком на пути к Церкви был пример святых: пример христианской любви и сострадания, пример мучеников, который так поразил самого Иустина. Некоторые, может быть, приходили поглазеть на то, как звери в амфитеатре будут раздирать христиан, а уходили глубоко потрясенные непоколебимостью их веры. Император Антоний Пий в фильме по мотивам пьесы Бернарда Шоу «Андрокл и лев» произносит: «Каждый раз, когда один христианин умирает на арене, двое новообращенных покидают амфитеатр». Путь в Церковь, как в тогдашнем языческом обществе, так и в сегодняшнем, был для взрослого человека глубоко индивидуальным.
Другим документом, проливающим свет на то, как могла происходить катехизация к концу второго века, является «Апостольское предание», на которое я уже имел случай ссылаться выше. Это произведение было написано св. Ипполитом Римским (ок. 170-ок. 236) в 215 г. Ипполит, согласно традиции, был учеником св. Иринея Лионского и одним из авторитетных христианских учителей в Риме. Некоторое время он находился в оппозиции к папе Каллисту Римскому (217–222) и даже организовал свою школу, стоявшую на более ригористической позиции в отношении к практике покаяния, чем римская церковь. Согласно традиции, Ипполит был возвращен в лоно Церкви перед своей мученической кончиной на сардинских каменоломнях. После его смерти ученики и почитатели воздвигли ему памятник, который некоторое время стоял на кладбище у Via Tiburtina. Статуя изображает человека, сидящего в величественной позе учителя, читающего проповедь (см. фотографию). На седалище выгравированы: престол, то есть стол, за которым Ипполит совершал евхаристию, а также список написанных им произведений. Статуя Ипполита была найдена в 1551 г. Ее подлинность не подлежит сомнению. Сегодня статуя находится у входа в Апостольскую Библиотеку в Ватикане.
Насколько универсальной была практика школы Ипполита судить трудно. Судя по обилию переводов, «Апостольское предание» имело значительное влияние на церковную организацию и литургическую жизнь в Сирии и Египте в третьем и четвертом веках (Отрывки греческого оригинала «Апостольского предания» дошли до нас в виде цитат, которые приводятся в более поздних произведениях. Имеются также более значительные фрагменты латинского перевода, относящегося к концу четвертого века. Более полные переводы дошли на арабском, саидском (диалект коптского), бохайрском и эфиопском языках. См. G. Dix. The Treatise on the Apostolic Tradition of St. Hippolytus of Rome, Bishop and Martyr, London, SPCK, 1968, с. XLIV-LI). Gregory Dix, указывая на отсутствие интереса к «Апостольскому преданию» в Риме, а также учитывая сомнительное церковное положение Ипполита, заключил, что рассматриваемый документ пользовался скромным успехом в западной части Римской империи. Действительно, не следует преувеличивать влияние «Апостольского предания» на практику катехизации во всей Церкви. Ведь, например, огласительная школа египетской Александрии была более древней и совершенно самостоятельной. Она дала целую плеяду выдающихся учителей и, как мы увидим в следующей статье, во многом отличалась от римской (Ипполит) и североафриканской (Тертуллиан) школ своей большей терпимостью к языческому образованию. Для нас, однако, очень важно то, что Ипполит не был самостоятельным богословом и отличался крайним консерватизмом. Отметим также, что дисциплинарные требования Ипполита во многом совпадают с теми, которые в это же время Тертуллиан защищал в Карфагене.
Хотя полную панораму церковной жизни во втором веке восстановить невозможно, «Апостольское предание» является той чудом уцелевшей фреской, которая позволяет нам получить хотя бы примерное представление о последовательности практики катехизации в Риме. Последующее обсуждение в этой статье будет касаться преимущественно традиций Рима и Северной Африки, тогда как Александрийской школе будет посвящена следующая статья.
«Апостольское предание» содержит первое подробное описание поэтапной катехизации. Согласно Ипполиту, катехизация делилась на три этапа (заслуга в выделении трех этапов катехизации в «Апостольском предании» принадлежит B. Capelle. «L’introduction du catйchumenat а Rome», Recherches de thйologie ancienne et mйdiйvale, 1933, с. 129–154. Подчеркнем, что из письменного руководства можно почерпнуть только теорию, а не действительную практику катехизации):
(1) предварительный опрос желавших записаться в число audientes (слушающих);
(2) испытательный срок и обучение, с последующим возможным принятием в число electi (избранных);
(3) заключительный интенсивный этап обучения, венчающийся крещением и принятием в сообщество верных.
Этап предварительный: собеседование
Перед принятием в число audientes со всеми желающими поступить в огласительную школу проводили предварительное собеседование (scrutinarium). До «Апостольского предания» о подобном собеседовании, которое в четвертом веке стало широко распространенным, мы ничего не слышим. Иустин, как мы помним, принимал в свою школу всех желающих, в то время как в школу Ипполита вольные слушатели не допускались. Возможно, что Иустин просто умалчивает о подобных деталях в своей «Первой апологии», написанной между 148 и 161 годами и адресованной императору-язычнику. Однако более вероятно, что в середине второго века предварительное собеседование не проводилось и что оно было введено позднее, к концу второго века.
На предварительном собеседовании задавались вопросы о характере жизни каждого из приходивших. Предполагалось, что каждый из желавших пройти катехизацию располагал поручительством знавших его христиан. Роль этих поручителей, или, выражаясь более современным языком, крестных родителей (восприемники), была чрезвычайно важной в процессе обращения. Ведь именно с помощью таких «домашних евангелизаторов» будущие христиане совершали первые шаги к вере. Обратим внимание на то, что поручители в древней церкви были в первую очередь у взрослых, а не у детей. Вполне естественно, что у детей поручителями были их биологические или приемные родители («Апостольское предание» 21.4. Вопрос о месте крестных родителей в древней церкви недавно привлек внимание католических богословов в связи с литургическими реформами Второго Ватиканского собора. См. M. Dujarier, «Sponsorship». Adult Baptism and the Catechumenate, New York, Paulist Press, 1967, с. 45–50. Автор совершенно верно критикует как «литургическую ложь» современную практику использования фиктивных крестных родителей, выбранных в последнюю минуту перед крещением (см. с. 46–47).
Если приходивший был из рабов, то необходимо было, чтобы его господин мог за него поручиться. Если же господин не мог дать рабу положительную рекомендацию, то раб не допускался к катехизации (16.4). Если раб принадлежал язычнику, то с него брали обещание, что он будет подчиняться своему господину, дабы не спровоцировать гонение на церковь (16.5). Если рабыня была чьей-то наложницей, то она могла быть допущена лишь в том случае, если жила только со своим господином (16.23). Если человек состоял в браке, то от него требовалось сохранять супружескую верность (16.6). От одинокого человека требовалось либо вступление в брак, либо воздержание (16.7). Если кто-либо имел наложницу или наложника, то от них требовалось вступить в брак согласно римскому закону. В противном случае они не принимались в число audientes (16.24).
Последнее требование порождало большие трудности. Дело в том, что римский закон не признавал как полноценный никакой союз, в который могли бы вступить раб или рабыня. Такой союз оставался на положении contubernium’a, то есть конкубината, и не мог претендовать на то, чтобы стать matrimonium’ом, то есть законным браком. Смысл этого требования «Апостольского предания», таким образом, сводился к тому, что свободный человек, вступавший в такой брак, должен был либо отпустить раба или рабыню на свободу, либо хранить супружескую верность, несмотря на отсутствие каких-либо социальных препон к прелюбодеянию.
Помимо этих моральных требований также имелся список запрещенных профессий. К таким профессиям относились: содержатель публичного дома (16.10), проститутка или содомит (16.20), люди, имеющие отношение к гладиаторским боям, надсмотрщик над дикими зверями в амфитеатре (16.15), жрец, идолопоклонник (16.16), маг (16.21), астролог, заклинатель, толкователь снов, изготовитель амулетов, то есть занимающийся магией (16.21–22). К тем, кто находились на воинской службе, применялось странное требование: им запрещалось исполнение смертной казни, а также принесение воинских клятв (16.17). Как Ипполит предполагал выполнение подобного условия остается загадкой. Впоследствии оно было заменено на более мягкое в «Апостольских постановлениях» — трактате по церковному устройству, получившему широкое распространение в конце четвертого века. «Апостольские постановления», обильно заимствовавшие материал из «Апостольского предания» Ипполита, останавливаясь на христианских обязанностях воинов, просто приводят в качестве указания слова Иоанна Крестителя из Евангелия от Луки: никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованьем
(Лк 3: 14, цитируется в «Апостольских постановлениях» 8.32).
Другой безусловно запрещенной профессией было ремесло актера (16.12). Современному неправославному читателю подобный запрет покажется весьма странным. Следует принять во внимание, что эллинистический театр, который был детищем древнегреческого театра, находился в сфере попечения богов империи. Тертуллиан обсуждает это обстоятельство в своем трактате «О зрелищах», который был написан как возражение тем христианам, которые считали посещение амфитеатра занятием вполне невинным. Отметим, что это произведение было адресовано катехуменам. Тертуллиан признает, что Библия не упоминает греческий театр, а следовательно и не запрещает посещать его (3, 20). Однако, отмечает Тертуллиан, следует вспомнить, что греческий театр имел изначально культовое предназначение и был храмом Венеры и Вакха. Искусства находились под покровительством муз, Аполлона и Минервы (10). Кроме этого, актерская игра предполагает притворство, что, по мнению Тертуллиана, противоречит христианской морали (23).
По тем же причинам под запретом находились принимавшие участие в спортивных играх в цирке и амфитеатре. Скачки, например, были сферой попечения Меркурия и Нептуна. Каждое соревнование открывалось жертвоприношением этим богам. Кроме того, спортивные состязания в некоторых случаях требовали публичного появления нагишом, порождали нездоровые страсти и сопровождались членовредительством («Апостольское предание» 16.14–15; «О зрелищах» 14–16). Окидывая широким взглядом эти моральные требования, можно сделать вывод, что они являются ничем иным как последовательным применением ко всем сторонам жизни решения Апостольского собора, запретившего, согласно традиционному толкованию, идолопоклонство, прелюбодеяние и убийство (Ср. Тертуллиан, «О скромности» 2. Большинство доводов Тертуллиана не относится к современному театру, хотя некоторые его опасения оправданы и сегодня).
Некоторые профессии, по представлениям Ипполита, были позволительны при определенных условиях. К таковым относились скульптор, художник, и, что самое удивительное, Ипполит прибавляет к ним без всяких объяснений школьного учителя (16.11, 13). Как объясняет Тертуллиан в своем произведении «Об идолопоклонстве», эти профессии предосудительны для христиан потому, что все они тесно связаны с почитанием богов империи. По мнению Ипполита, скульптору и художнику было позволительно оставаться при своем ремесле при том условии, что они не будут участвовать в изготовлении идолов. Понимая, что требовать от скульптора в языческом мире не лепить идолов это все равно, что просить солдата не воевать, Тертуллиан просто-напросто запрещает христианам как становиться скульпторами, так и солдатами.
Профессия школьного учителя была, по Тертуллиану, запретной для христиан также по причине идолопоклонства (см. «Об идолопоклонстве» 10). Преподавание литературы и астрономии было тесно связано с изучением классической мифологии. Занятия в школах для детей и подростков продолжались почти целый день, что компенсировалось обилием праздников, большинство из которых носили религиозный характер. Тертуллиан отмечает, что, например, «Минервалии» и «Сатурналии» сопровождались жертвоприношениями, непосредственными участниками которых были школьные учителя.
Выходило, что если взрослым христианам нельзя становиться учителями, то детям непозволительно и учиться. Тертуллиан предвидит этот вопрос и отвечает, что знакомство с языческой культурой допустимо лишь как необходимое зло. Так как катехуменат был рассчитан на взрослых, то предполагалось, что обучением детей должны были заниматься их родители. Во всяком случае, домашнее христианское образование должно было предшествовать школьному языческому. Лишь после того, как ребенок усваивал, чем вера в Бога отличается от идолопоклонства, он мог изучать, скажем, греческих классиков. По замечанию Тертуллиана, такой ребенок, зная, что учителя, сами того не подозревая, предлагают ему яд, примет его, но не будет пить. Вывод Тертуллиана о вреде даже начального школьного образования логически приводил к культурной изолированности его паствы. Не удивительно, что влияние каких-либо форм классического эллинистического образования на огласительные школы в Риме и Северной Африке было минимальным. Изучение мирских дисциплин в христианской школе не предполагалось вовсе (в Александрии, как мы увидим в следующей статье, дело обстояло совершенно иначе. Там была впервые сделана попытка создания христианского университета). И это несмотря на то, что сам противник языческой культуры и враг свободного философского исследования, (выпады Тертуллиана против философии как матери всех ересей, смотри в «Предписании против еретиков» 7; «Апологии» 46. Ср. Ипполит, «Философские замечания») Тертуллиан получил блестящее образование в риторической школе, был знатоком римского права и одним из образованнейших людей своего времени.
Ипполит был менее радикален в своих выводах, чем Тертуллиан. В огласительной школе Ипполита учителям позволялось оставаться в том случае, если они не имели другой возможности зарабатывать себе на хлеб. Отметим, что «Апостольские постановления», которые были редакцией «Апостольского предания», сделанной в четвертом веке, вовсе не упоминают художника и школьного учителя в списке запрещенных профессий. Тот факт, что Ипполит и Тертуллиан решили поместить школьного учителя в число сомнительных профессий, говорит о том, что в их школах царил дух антагонизма по отношению ко всякому проявлению мирского знания. Для христиан было чрезвычайно важно провести границу между Церковью и обществом, между царством Бога и царством кесаря. Некоторые, подобно Ипполиту и Тертуллиану, видели отношение между христианством и эллинистической культурой в черно-белых тонах, и на это у них были свои основания.
Языческая поп-культура, если ее можно так назвать, была для ранних христиан не просто чем-то нейтральным. Она воспринималась в основном со знаком минус, то есть как служение ложным богам, как гибельное порабощение природы человека демоническими силами. Христиане верили в то, что этот мир со всеми его сиюминутными удовольствиями проходит, что Римская империя во всем ее тщеславном блеске в скором времени встретит свой конец. Апологеты, подобно Иустину, пытались найти точки соприкосновения — и находили их в платонической и стоической философии, в гармонии государственного порядка, даже в эллинистическом образовании. Но все эти важные апологетические приемы вовсе никак не умаляли радикальности той благой вести, которую несло христианство.
Спрашивается, чтó же заставляло язычников отказаться от идолопоклонства, с которым был тесно связан их быт и социальный строй? Чтó понуждало их отказаться от стольких наслаждений, «присущих телу», и променять свою сексуальную свободу на какие-то немодные и несовременные ограничения? Ради чего можно было отказать себе в удовольствии посещать гладиаторские бои или глазеть на зверей на арене? Ради чего стоило рисковать своим социальным положением, престижной и прибыльной профессией и даже самой жизнью?
Для человека верующего ответ напрашивается сам собою: божественное провидение приводило человека в Церковь. Но даже и человек далекий от христианства удивится тому, как небольшие группы людей, разбросанные по всей империи, сумели уцелеть вопреки гонениям и пережить не только мистерии и философские школы, но и стать свидетелями краха самой Римской империи, и со временем вырасти в мировую религию! Любое описание, апеллирующее лишь к ряду исторических случайностей, а также к благоприятной перемене политического климата в послеконстантиновскую эпоху (то есть в четвертом веке), с целью объяснения последующего распространения христианства, выглядит малоубедительно. Для того, чтобы объяснить как христианство победило все религии Римской империи, нужно сначала понять как оно выжило в то время, когда за посещение «воскресной школы» грозила смертная казнь. А между тем именно этот период мы и рассматриваем.
Удивительная сила и притягательность благой вести заключалась в силе и притягательности Христа и в продолжающемся благодатном действии Святого Духа. Личность Христа, Его любовь, Его крестная жертва, весть о Его воскресении и о грядущем суде над миром были для язычников либо чем-то глубоко отталкивающим и чуждым, либо сотрясающим до основания все существо. Христианство мучеников и исповедников не было пресным. Кровь мучеников, по словам Тертуллиана, была семенем христианской веры. Церковь росла и пополнялась новыми членами, вдохновленными примерами мучеников («Послание к Диогнету» 6.9, 7.8; Тертуллиан, «Апология» 50.13). О том, что пример мучеников был для катехуменов сильнее слов, свидетельствует сирийский документ третьего века, Didascalia Apostolorum (Учение апостолов — ред.):
Если будем призваны к мученичеству, то будем же сохранять веру во время допросов, и терпеть страдания, и радоваться, когда обижают нас, и не будем печалиться, когда нас преследуют; ибо, поступая так, мы не только сами избежим адских мук, но и покажем пример новообращенным и катехуменам ( Didascalia Apostolorum 19.5)
«Апостольское предание» делает оговорку, что в том случае, если катехумены будут схвачены за исповедание Христа и преданы смертной казни, сама их мученическая смерть будет крещением кровью («Апостольское предание» 19.2. Ср. Киприан, письмо 73.22). Катехумены попадали в списки преследуемых наряду с верными и назывались христианами еще до принятия крещения. О том, что такие случаи были, свидетельствуют деяния мучеников. Так, например, «Мученичество Перпетуи и Фелициты» повествует об обстоятельствах смерти «молодых катехуменов» Ревоката, Сатурнина и Секундула на арене карфагенского амфитеатра в марте 202 г. Другой мартиролог третьего века рассказывает о том, как Рогациан Нантский был схвачен и приговорен к смерти за исповедание Христа еще не будучи крещен (Ruinart, Acta Primorum Martyrum Sincera, 323).
Тем, кто имели поверхностное знакомство с христианством, моральные требования, которые выдвигало «Апостольское предание» на собеседовании, могли показаться непонятными и неожиданными. Для того, чтобы не потерять человека навсегда, необходима была пастырская прозорливость, которую нельзя вычитать из учебников. Иустин сообщает, что он учил всех, кто приходил к нему, без всяких предварительных опросов. Очевидно, что необходимы были разные формы. Школа Ипполита, в которой царил дух морального ригоризма, устанавливала более серьезные вступительные требования.
Можно предположить, что «собеседованию», описанному Ипполитом, должен был предшествовать период ознакомления с христианством, о котором наши пособия сообщают только намеками. «Ищи ежедневно общения святых», — говорят «Дидахе» и «Послание Варнавы». Желавшие стать катехуменами знали о Христе понаслышке, по домашним разговорам. Многие слышали о том, что христиане поклоняются Богу, Творцу неба и земли, и что рассказы о деяниях этого Бога записаны в «варварских книгах», которые являются у них предметом особого почитания. Что, наряду с Творцом, христиане также поклоняются и Его Сыну, Который, как они уверяют, сошел с небес, стал человеком по имени Иисус, был распят около ста лет назад при императоре Тиберии и воскрес из мертвых. Сын Божий вернется в мир во славе и будет судить всех по делам их. Все это христиане также объясняют, ссылаясь на пророчества, имеющиеся в «варварских книгах». Скорее всего, приходившие на первое собеседование знали этот минимум, иначе трудно было бы объяснить их интерес.
(Продолжение следует)
