К началу серии публикаций по истории Русской православной церкви
Начиная публикацию серии статей о движении по обновлению церкви до и после Собора 1917–1918 гг., мы, естественно, прежде всего захотели определить время зарождения этого явления в жизни нашей церкви. Даже сама постановка такой задачи содержит в самом своем основании проблему онтологического характера, касающуюся того, как подходить к нему — как к явлению или как к процессу в Церкви. Говоря языком естественных наук, сначала необходимо определить: было ли это явление катастрофическим или эволюционным. Надо признать, что есть такая, и, к великому сожалению, чуть ли не официальная точка зрения, что обновление обрушилось на нашу церковь откуда-то извне, что оно связано с определенными личностями, конкретным временным отрезком (1922–1946 гг.) и т. д., то есть несет в себе все признаки явления «катастрофического». Отсюда, только из самого этого подхода, следует ряд выводов, один из которых состоит в том, что «обновленчество», как его, намеренно сужая тему, называют «катастрофисты», если не умерло, то во всяком случае должно умереть, что оно, как всякая чрезвычайная ситуация, требует от церкви и чрезвычайных мер.
По ходу наших публикаций мы постараемся показать читателям, что обновление — это не случайное, более того, необходимое и, конечно, эволюционное явление в жизни Церкви, которое нельзя соединять с «обновленчеством», привнесенным в нашу церковь насильственным путем — путем социальной, во многом действительно пришедшей извне, революции, действительно имеющей свои даты и своих «героев». Эти явления нельзя путать и соединять вместе, как вдох нельзя путать и соединять с выдохом.
Понятно, что нагнетание страстей по поводу того, что страшная обновленческая «катастрофа», постигшая нашу церковь, не прошла, вызывает отклик в сердцах некоторых не очень любознательных ее членов, приводит к неадекватным оценкам у представителей священства, чему свидетельством является конференция «Единство Церкви», «прославившаяся» карательными методами борьбы за единство. Не случайно один из участников определил ее стиль как «духовный большевизм». Конференция потерпела фиаско именно потому, что процесс, который имеет и свои корни, и большую историю, и будущее, нельзя остановить какими-то разовыми мерами — даже «большевистскими».
Более же продуктивным и согласным с христианскими взглядами на Церковь как Тело Христово является «эволюционистский» подход и стремление рассматривать ее как живой организм, не способный жить в отрыве от окружающей среды, в отрыве от осознания ее собственного роста и пути, который есть Новый Завет. Понимаемое так обновление, как характерное и специфическое явление в жизни Церкви, отмечающее этапы этого пути, прослеживается во всей истории Церкви. Думаем, что с полным основанием можно назвать обновлением Церкви такие основополагающие явления, как разработка и внедрение в ее жизнь учения о Святой Троице и единосущии Ее Лиц; монашества и монастырского устава; литургическая деятельность свв. Василия Великого и Иоанна Златоуста; перевод Священного писания на славянский язык свв. Кириллом и Мефодием, но в такой же мере и перевод тех же книг на русский язык, осуществленный под руководством свт. Филарета и т. д.
Не всегда (и это, в частности, вытекает из анализа Книги правил и истории Вселенских соборов) новшества в Церкви имели положительный характер. Можно назвать такие яркие примеры, как иконоборчество или разделение Церквей, к ним же с полным основанием можно отнести и «обновленчество» с его «разбойничими» соборами, подчинением государству, партии и, конечно, ГПУ и КГБ и т. д. На это нельзя закрывать глаза, но нельзя и не учитывать того, что все они инициировались извне Церкви. Они были результатом того, что в ней как раз и не происходило обновления, то есть не было адекватного ответа на изменяющиеся внешние и внутренние факторы ее жизни. Таким образом, об обновлении можно говорить не только как о свойственном, но и как о необходимом явлении в жизни Церкви.
В Церкви остается непреходящее. Если же не остается, как это было с идеями обновления, «насильственно» вытесненными из нее, то удивительным образом возвращается. Сколько раз в истории христианства Церковь обращалась к вопросу родного языка? Сколько раз говорилось о служении мирян и сколько о важности общинной жизни? Этот ряд можно продолжить, но о нем еще будет речь, когда мы предоставим слово тем, кто ощутил, прожил и даже выстрадал эти непреходящие потребности Церкви.
Когда же пришло время обновления, для которого мы сознательно не определили начальных границ, но лишь центр, которым должен был быть у него, по идее его отцов, Поместный собор 1917–1918 гг.? Если мы признаем, что обновление — явление эволюционное, то начала его следует связывать не с первым упоминанием этого слова, не с первыми публикациями, не с чьими-то именами или организациями, но с причинами несоответствия богочеловеческой сущности и пути Церкви ее человеческим грехам и историческим условиям, которые оно должно было нейтрализовать*. Это принципиально важно, поскольку в противном случае, как это и делают некоторые церковные историки и недобросовестные публицисты, обновление представляется не более как блажь соскучившейся по новшествам относительно небольшой группы белого духовенства. Эти сторонники «катастрофизма» настраивают своих читателей воспринимать Церковь как нечто пассивное и неживое.
Не только из их работ, но даже и из трудов достаточно глубоких историков вытекает, что обновление началось с обращения 32-х священников к митрополиту Антонию Вадковскому в 1906 г., а уже в облике «обновленчества» было прекращено государством. Нам представляется существенным сказать о том, что это не так: обновление было средством исцеления, а не самоцелью или чьим-то изыском. И можно ли по лекарствам судить о болезни, и не главное ли установить сначала диагноз? Хотя бы для того, чтобы не повторить грех, за который заплачено очень дорогой ценой. Даже самый поверхностный взгляд на нашу литературу, которая всегда отличалась тонкой чувствительностью к духовной стороне жизни, дает нам серию циклов, отражающих отношение к церкви общества, показывающих симптомы наступавшей болезни: «бурсацкий», священнический, нигилистический, социалистический и, наконец, — революционный. И в этом свете иначе воспринимается обращение 32-х — как, возможно, запоздалое средство вернуть русским людям Церковь, поднять ее над всеми водоворотами истории, которые уже наступили или грозили российскому обществу. Очень важно также отметить, что, слава Богу, в нем, наряду с отходом от Христа, формировалось и встречное мощное движение, поэтому и «Союз церковного обновления», и подготовка Собора 1917–1918 гг. имели живой и естественный отклик в церкви и обществе. Этот период как-то забывают, но он дал замечательный и обильный всплеск в литературе, причем более всего в богословской и философской публицистике, отмеченной, кстати, замечательным вкусом, литературным мастерством и даром слова.
«От избытка сердца» писали миряне — светские богословы, философы, историки, даже юристы, можно без конца перечислять замечательные имена: Хомяков, Чаадаев, Гоголь, Достоевский, Трубецкой, Аксаков, Лопатин и многие, многие другие. Конец прошлого века — это уже начало золотого века мирянского богословия.
Это мощное движение конца прошлого века, вообще богатого гигантами духа и культуры, было благодатным продолжением критического момента в истории нашей церкви и общества, приходившегося на его 40–60-е годы, когда интеллигенция России очень мучительно решала для себя вопрос: оставаться ей в церкви или нет? От этого же периода и от этого же «пытания времени» пошли в мир и «терния» — революционные демократы, «будившие» друг друга, по образному выражению Ленина, вплоть до него самого, и выбравшие путь безверия.
В это же время формировалась личность очень одаренного, но в наше время недостаточно известного в широких церковных кругах философа и поэта В. С. Соловьева. Формировалась очень сложно, особенно в юношеские годы, через отход от церкви, через очень трудное, но сознательное и искреннее возвращение к Богу. Ему удалось довольно полно передать состояние Российской церкви конца прошлого века. В статье, которую мы приводим ниже, содержится такой взгляд на историю нашей церкви, из которого однозначно выводился «диагноз» ее болезней, а значит, и пути лечения, возвращения ей богочеловеческой сущности. Конечно, не один Вл. Соловьев писал об этом, можно привести немало имен достаточно известных публицистов, в том числе и отошедших от церкви, но никто, как нам кажется, не сказал этой горькой правды так неравнодушно и при этом изнутри церкви. Впрочем, не только это послужило поводом выбрать его произведение для начала наших публикаций. Главным все-таки было признание огромного авторитета, который имел Вл. Соловьев среди тех представителей российской интеллигенции, которые не искусились несостоятельностью (иначе не одержали бы верх «революционные демократы» всех мастей) церкви и, не найдя в ней поддержки, готовили ее обновление в своих кругах. Только в начале нашего века идеи обновления смогли укорениться в среде передовой части клира, будучи уже сформулированными. Роль Вл. Соловьева здесь огромна, даже после его смерти его последователи продолжали жить, как бы неся его подвиг, служа Церкви своими талантами, идя в том направлении, которое задал русской интеллигенции он. Это не пустые слова. Познакомившись с приведенной ниже статьей, читатель убедится в почти пророческом даре этого философа, сумевшего определить и назвать основные вехи обновления, включая Поместный собор, начинавшийся, правда, уже под залпы «разбуженной» революционными демократами революционной катастрофы. То, что предсказанный Вл. Соловьевым Собор состоялся позже этого триумфа безбожия, показывает еще одну черту церковного обновления — оно не просто должно быть, но должно быть вовремя. Собственно, и «обновленчество» было ничем иным как запоздавшим обновлением, обновлением не вовремя. Для него же есть сроки, которые церкви нельзя переступить необновленной, то есть неготовой, подобной тем неразумным девам из евангельской притчи, которым божественный Жених ответил: Истинно говорю вам: не знаю вас». Итак, бодрствуйте…
(Мф 25: 12,13).
