Православная миссия сегодня и завтра
Исход каждого века, а тем более тысячелетия по Рождестве Христовом, поневоле становится вехой для исторического христианства, временем особого духовного напряжения, оживления усилий дать выраженный, точный и по возможности исчерпывающий «отчет о своем уповании». Сознание необходимости подводить итоги, понять, кто же мы, претендующие на избранничество народа Божия перед лицом очередного поворота истории, заставляет внимательнее, чем обычно, вглядеться в содержание той жизни, которую мы сами ведем.
Всякий, вероятно, согласится с тем, что современным христианам, как никогда ранее, приходится искать нестандартные решения практически во всех сферах церковной жизни, причем даже там, где все, кажется, давным-давно устоялось и не подлежит пересмотру. Так, вряд ли ожидался «литургический штурм», произведенный к слову во многом благодаря усилиям русских богословов, острее, в силу специфических обстоятельств, почувствовавших насущность прорыва к первичным смыслам богослужения, в особенности евхаристического.
На глазах меняющееся лицо мира, в котором Церковь живет, требует сегодня особенного и постоянного внимания, чтобы бурный водоворот событий не поглотил никогда не теряющие значимости «последние» вопросы бытия и с ними самого человека, для которого они только и могут иметь значение. Но Церковь должна всегда иметь их в центре и своей внутренней жизни, так как именно в наше беспокойное время очень легко дать привычке заслонить исторически отшлифованными формами самое жизнь. Тогда воздушные, но неудалимые покровы экзистенциальной тайны незаметно превращаются в отпугивающую непроницаемую завесу, и то, что совершилось «за жизнь мира», может скрыться от глаз современника, кажется, особенно мучительно тоскующего по первозданной чистоте и ясности.
Потребительство и технологизм — два кита уходящего века, в особенности второй его половины, откровенно противостоящие и даже враждебные духу служения и творчества, — делают мир агрессивно индифферентным к подвигу Христову, к возрастанию образа Божия в Его подобие, т. е. к подлинным ценностям человечества.
Равнодушие вкупе с теплохладностью — вот две гримасы, жестоко уродующие лицо мира; отчаяние и тоска — их оборотные стороны. Церковь сегодня несет историческую ответственность перед Богом и миром за то, что именно она остается единственным действенным средством открыть и сохранить человеку надежду на то, что эти гримасы могут выправиться, а мировая скорбь преодолима, невзирая на ее вселенский масштаб и изощренно эстетизированную, но дьявольскую привлекательность.
В нынешнем мире, уже даже перешедшем от апатии к новым, хотя часто и ненасильственным, гонениям на Живую Истину, необходимо вновь открывать Христово Евангелие, возобновлять и утверждать миссию Церкви Господней.
И здесь, однако, очевидна специфика времени. Миссия как внешне новое событие, как возвещение еще неведомого уже как бы состоялась. Парадокс же состоит в том, что мир почти не знает Христа. Поэтому сегодня главной миссионерской задачей, очевидно, следовало бы считать воспоминание и реанимацию живого опыта Церкви, особенно ее общин, объединенных духом Воскресения Христова, жизни преизбыточествующей.
То, что для миссии свободного географического пространства уже не остается — факт неоспоримый, ведь когда-нибудь какие-нибудь миссионеры появлялись практически всюду. Но, как известно, даже от самых удачных миссионерских опытов остались сегодня едва различимые следы. Так, ныне практически незаметно некогда выдающееся влияние святителя Стефана Пермского среди современных зырян: мало что напоминает и на Алтае, пожалуй, о самой замечательной странице русского миссионерства, вписанной в его историю архимандритом Макарием (Глухаревым) и его самоотверженными последователями.
Это нерадостное наблюдение ведет нас к тому, чтобы признать глубокую правильность тезиса из доклада Александра Кырлежева: «Миссионерская территория сегодня — это души людей». Стоит только прерваться в самой экзистенциальной сердцевине человека вопрошанию о смысле бытия, а значит, и о личном пути творческого преодоления будничности мира сего, как сама жизнь в первооснове своей начинает ускользать, взывающий к Небесам голос «окультуривается» и гасится в пустоте повседневной, суетной, хотя и христианской по виду, хлопотливости.
Дух, движущий современным миром, говорит еще и о цейтноте, в котором находятся нынешние христиане. У нас нет больше времени готовиться, давно пора оживать, возвращаться к жизни сегодня, чтобы жизнь реально вошла в права высшей ценности завтра.
В благополучном мире человек по странной закономерности все чаще ловит себя на том, что покой — главное, казалось бы, завоевание цивилизации — утрачивается. За ним приходится гоняться, чтобы в итоге обрести двойника — временную отрешенность, часто соседствующую с бессилием. Мир не может долго оставаться таким, каков он есть сейчас, — значит, грядут перемены, новые парадигмы существования. Какими они будут и какой ценой дастся новое планетарное лицо — могут ли эти вопросы не тревожить тех, кто должен «идти и научить все народы…»?
Строго говоря, у христиан нет даже выбора — слишком ясны в своей простой сути современные реалии, слишком многое уже сказано и понято человечеством за время их стремительного становления.
Христианство — путь жизни, противостоящий пути смерти. Это фундаментальное откровение должно обрести созвучие современности, интонацию, способную всколыхнуть индифферентного внешне к Истине и сокровенным смыслам современника.
Впрочем, есть формальная альтернатива. Можно предпочесть самоизоляцию в хорошо для этого оборудованном и тщательно охраняемом заповеднике правильного жительства. Если счесть подобную перспективу желательной, то тогда логично было бы стремиться лишь к тому, чтобы никакое постороннее веяние не колебало бы его устоявшейся мнимой гармонии, а заведись в нем какая болезнь, то изводить ее надо немедленно и вместе с носителем, иначе ничего нельзя гарантировать. Если ищущий смысла и правды и добредет до такого заказника, ему в лучшем случае посоветуют: «Делай, как благословят, и будешь спасен».
Тут стиль жизни — круговая оборона, образ мысли — поиск внешней угрозы, общее настроение — настороженность и подозрительность. Возможно, кому-то и показано временно прожить с ощущением близкой опасности, но странно было бы видеть в жизни осажденной крепости исполнение сокровенных чаяний.
Нельзя, правда, не иметь в виду, что слишком велик соблазн поддаться этому внешне очень простому разрешению всяческих трудностей. Мир надежно раздваивается на свое и чужое, а там — и своих и чужих, и подкупающе ясно различается место, где должна пролегать великая стена. Для самоуспокоения разве что стоит рекрутировать за ограду побольше единомысленно правых и, значит, счастливых? Любопытно, что и псевдомиссия, и антимиссия в первую очередь связаны с вербовкой — то ли пасомых, то ли функционеров, а то и вовсе… боевиков.
Христианство же прозрачно и потому открыто всякому. Оно не предписывает первостепенной необходимости осваивать определенный стиль поведения, а наоборот, дает возможность всякому, проникнувшись тем, что Христос есть Путь, Истина и Жизнь, обретя начаток жизни вечной, самому искать свой стиль, личный образ следования за Учителем.
Учение Христово способно собрать воедино множество исторических и психологических слоев и форм своего осуществления, оно не терпит только одного — глухоты одного уровня к другому, десятого века к первому, ума к воле, плоти к духу, образа к смыслу, оно исключает барьеры и заслонки внутри себя, признавая только один вид преград — те, что заграждают дорогу злу.
Христос не жил за других, Он умер за всех на Кресте и воскрес ради того, чтобы отныне всякое подлинно живое усилие не пропадало, всякое проявление духа созидания не проходило незамеченным: кто не собирает со Мною, тот расточает
(Мф.12:30). Сегодня это собирание могло бы и должно было бы означать выход Церкви за собственную ограду. Ее призвание ныне не столько в том, чтобы вобрать в органику своего бытия человека, вошедшего в храм, сколько в том, чтобы самой дойти до каждого жаждущего и привести его к Живоносному Источнику. Для этого требуется умение убеждать в том, что длительный и непростой по рельефу путь пройти необходимо, что иной возможности обрести подлинное основание собственного бытия не существует, а главное, что Церковь, если заглянуть за ее культурно-исторический фасад, — это все то же зеленеющее древо, питаемое водой из того же кладезя, к которому она зовет утомленных блужданиями путников. Она, Церковь, — «мир как красота», и именно этой красоты многие сейчас ищут, часто вовсе не подозревая, что ее неисчерпаемые запасы совсем рядом. Как выразился современный православный богослов, «молодежь ищет сейчас общения со стихиями: море, горы,… потому что они хотят быть живыми. И мы должны выражать христианство именно как жизнь, которая меняет смысл смерти».
Христиане могут помочь технологически живущему миру вглядеться в его собственные первоосновы, в том числе и для того, чтобы суметь найти подходящее место всякому техническому новшеству. Являя миру свою действительную собранность во Христе, христиане могут вернуть и искусству, и науке надежду увидеть свет, который скрылся из виду, кажется, навсегда, — они отнюдь не приговорены лишь констатировать невозможность обрести в себе полноту.
Но что все это могло бы означать в плоскости практической для миссии Церкви? Думается, что прежде всего должен быть изменен образ жизнедеятельности и сам облик основной структурной единицы — церковного прихода. Из традиционного, в котором люди могут годами и десятилетиями не знать имен друг друга и даже не интересоваться ими, он должен был бы постепенно превращаться в место встречи обретших и ищущих Истину сознательных его членов, где преодолевается одиночество и торжествует дух общения в любви. Приход должен стать «окном» Церкви в мир, а это означало бы, что он становится местом христианского собрания, которое готово присоединить к своему общению всякого, кто этого всерьез пожелает.
То, что здесь говорится о перспективах переустройства церковно-приходской жизни, представляет собой выдержки из опубликованного в 36-м номере журнала «Православная община» доклада его главного редактора священника Георгия Кочеткова, прочитанного на международной конференции. Кажется, что реализация таких предложений могла бы стать средством пусть не безболезненного, но необходимого перехода к новому образу жизни прихода. Приход, готовый к миссионерской деятельности, зиждется на духе общения. Он может быть явлен в приходе, но не за счет прихода как такового.
Здесь уместно привести замечание автора другого доклада, опубликованного в том же номере журнала, архимандрита Виктора (Мамонтова): «Приход не может заменить общину». Дух общения дышит в собирательном, жертвенном движении христиан друг к другу, а оно возможно только при условии их постоянных усилий. Надо долго и упорно учиться быть вместе, обретать не рабскую, а творческую зависимость друг от друга, утверждая своей любовью действительную ценность и уникальность каждого чада Божия.
Такая атмосфера может стать реальной силой, преобразующей традиционный приход в живое, открытое к миссии учреждение. Идеальной в так понятом соотношении приход-община видится ситуация, когда одна или несколько небольших общин составляют приход. Община как сообщество христиан, стремящихся быть вместе в радости и простоте сердца
(ср.Деян.2:46), всегда была и образом жизни самой Церкви, пристанью для всякого странствовавшего в поисках живой Истины. Церковь, возвещающая победу Христову, открыта внутри себя и одновременно являет эту свою открытость миру. И если ее жизнь — возвещение, то это прямо предполагает миссию Церкви в мире, еще не знающем Бога и потому не знающем и духа жертвенного и радостного общения.
В свою очередь отсутствие миссии говорило бы об угасании духа общения и в самой Церкви, т. е. об очень серьезном нестроении в ней. Показателен в этом отношении эмоциональный комментарий епископа Белгородского и Старооскольского Иоанна на отказ некоторых архиереев прислать своих миссионеров на их первый после революции съезд со ссылкой на отсутствие таковых: «Значит, в этой епархии нет архиерея, клириков и мирян».
Мы нередко являемся свидетелями боязни соприкасаться с любой иной религиозной традицией или духовной практикой, стремлением к самоизоляции и даже склонностью к ксенофобии. Словно забыты апостольские слова — боящийся несовершенен в любви
(1Ин.4:18). А может, кто-то рассудил так, что можно быть православным, не будучи учеником Христовым. Что ж, тогда тщетно напоминать им слова Господни: Идите, научите все народы…
(Мф.28:19), только еще святитель Иннокентий Московский предостерегал, рассуждая в духе апостола Павла: «Горе тому, кто призван и поставлен благовествовать — и не благовествует».
В самом деле, не делясь тем, что получил в дар от Господа, не умножая таланта, на что можно рассчитывать, кроме озлобления и окаменения собственного сердца, которое заставит его обладателя ощетиниваться при виде всякого незнакомца, якобы оберегая то, что уже давным-давно и так по-существу отнято за ненадобностью?
Напротив, дух подлинной миссии — «миссионерская приветливость», о которой вдохновенно говорил прп. Макарий Алтайский, позволяет благоговейно ценить завещание Христово, так как главное желание настоящего миссионера в том, чтобы оно действительно стало достоянием «всех народов». В его сердце поэтому нет места страху при встрече с самым экзотическим и маловдохновляющим религиозным движением, потому что для него, невзирая на неблагоприятные свои особенности, это будет встреча с человеком, «жаждущим испить чистой воды».
«В современном мире, — сказал в заключение своего доклада на упоминавшейся выше конференции протоиерей Димитрий Григорьев, настоятель Никольского кафедрального собора в Вашингтоне (США), — стирается грань между исконно верующими людьми и новоприходящими, между традиционными христианскими землями и новыми территориями. Христиане теперь всюду окружены людьми, совершенно оторванными от церковных традиций. Поэтому опыт миссии полезен всюду». Добавим разве только то, что миссия, несомненно, становится и важнейшей духовной потребностью современных христиан. Надо, чтобы торжествовала любовь, ибо совершенная любовь изгоняет страх
(1 Ин.4:18). Бог есть Любовь
(1 Ин.4:16), и если Бог с нами, кто против нас?
(ср.Рим.8:31).
