Мой путь к Богу и в Церковь
Свидетельства
11 мин.
Предисловие
Этой публикацией редакция журнала открывает новую рубрику — «Свидетельства», где будут помещаться материалы о том, как наши современники обретают веру. Приглашаются все желающие поделиться своим опытом на страницах нашего журнала.
Заголовок
Приходится признавать, что мой приход к Богу не был результатом сознательного и последовательного духовного поиска, а в очень большой степени обусловлен случаем.
Родители воспитывали во мне уважение к вере как к традиции, не больше. Я выросла вполне благополучным, более-менее удачливым, умеренно счастливым человеком. У меня не было серьезных несчастий или разладов. Не слишком рано, но, пожалуй, все-таки слишком легко простилась с детским максимализмом и привыкла вносить поправку на несоответствие желаемого реальности. То, что люди живут не чисто и что чисто жить, вероятно, невозможно, радости не вызывало, но принималось как факт. А с церковью это вообще лежало в разных плоскостях. Церковь для меня — это были храмы и иконы, которые нравились или нет, непонятные обряды, еще более непонятные люди, часто чем-то обделенные, как мне казалось, — судьбой, здоровьем, умом или удачей, находившие себя в иллюзиях. Правда, среди верующих бывали люди столь явно выдающиеся, что даже очень развитое самомнение не могло записать их в обделенные. Это был щелчок по носу, но ни приближаться к таким людям, ни даже наблюдать их со стороны сколько-нибудь долго мне не доводилось.
Когда я пробовала читать Библию, особенно евангелия, то всегда испытывала благоговение. Алмазы мудрости здесь сверкают так ярко, что авторитетность евангельской этики я признавала безоговорочно, однако, как-то ухитрилась «не заметить» в Евангелии Господа. Все, что касалось веры, было для меня колоритом, условностью, символическим языком. Кроме того, многое было непонятно (а спросить, разумеется, было не у кого) и вообще читать было трудно. Я занимала ту странную позицию, которая характерна для многих моих знакомых: никто не скажет, что Библия — это плохо; наоборот, безусловные атеисты считают, что — хорошо, что в ней правда. Только Бога, конечно, нет. И Христос, если вообще существовал, был скорее всего безумцем, считая себя Божиим Сыном. Я не только не понимала подлинности, жизненной конкретности Евангелия, но даже не приложила серьезных усилий, чтобы хотя бы попытаться освоить то, что составляло основу жизни многих поколений людей.
С годами постепенно нарастало ощущение опустошенности, сначала неосознанно, в виде усталости от повседневности. Позже я поняла, что это ощущение усиливается, и его источник в том, что «все суета». Однако повседневность не давала времени искать того, что не суета. Ведь были такие важные в своей конкретности проблемы, да и вообще поиски смысла жизни в тридцать лет просто смешны. Поэтому сама мысль о суетности превращалась в кокетство, и я не осознавала, что действительный драматизм бессмысленности и есть тот яд, который отравляет мне и жизнь, и душу.
Необходимо отметить еще вот какой момент. Среди людей моего поколения и моего круга сложился своеобразный стиль общения, явившийся, по-видимому, следствием нашей двуличной действительности (надеюсь, ушедшей в прошлое). Искренняя мысль, высказанная вслух, на серьезную тему, на тему нравственности, считалась проявлением плохого вкуса. Царил дух иронии, скепсиса, вышучивания всего на свете, резонерства. Часто это была защитная маска, но, может быть, еще чаще маска срасталась с лицом, рождая закрытость и изолированность. Это настолько входило в привычку, что почти любое проявление чувства вызывало ощущение неловкости и отвращения как признак отсутствия ума. Я не хочу обобщать, вышесказанное наверняка не касается всех. Но это существует, и я была (да и остаюсь, наверное, во многом) жертвой и носителем этики анекдота. Надо ли говорить о том, какие плоды приносит холодное высокомерие!
Вот что в общих чертах представляло «место действия», когда начали происходить события, перевернувшие мою жизнь. У меня родился и начал подрастать сын. Совершенно необычайная вещь — наблюдать развитие «новенького», нового сознания с нулевой точки. Это и твоя собственная жизнь, потому что мне кажется, что даже физиологическая связь с ребенком не рвется полностью в момент рождения. Тебе известно каждое его физическое и психическое движение. Действительно живешь его жизнью, но при этом еще видишь эту жизнь со стороны, с позиции взрослого сознания и опыта. Как будто тебе дается еще одна попытка начать сначала. И вновь вопросы бытия и отношения с миром встают перед тобой, но теперь с большей остротой, бескомпромиссно, со всей полнотой ответственности. С другой стороны, ребенок открывает тебе сердце для абсолютно неведомой раньше радости, иррациональной в своей простоте, удивляющей и необъяснимой, нанося сокрушительный удар привычному скепсису.
Чтобы он рос грамотным человеком, я начала рассказывать ему о Библии. Очень осторожно, чтобы не давить его с детства какой-либо идеологией. Но сын воспринял все по-своему. Ему трудно было разобраться в моих оговорках типа «есть люди, которые считают (а есть и те, которые не считают), что существует Дух, все сотворивший; что есть мнение о происхождении человека не от обезьяны». Сын еще не страдал раздвоенностью и не привык глушить в себе очень простое детское знание о единственности истины. Поэтому он принял Бога в свое сердце и «показал» Бога мне. Когда ребенок в свои четыре года сказал: «Бог есть», я вдруг ясно увидела, что это так и есть, и что все просто.
Тут я снова вернусь немножко назад, рискуя утомить читающего своими рефлексиями. Глядя на меня прежнюю, наверное трудно было бы себе представить более «неподходящего» для Бога человека. Не перестаю удивляться, что Бог вошел в мою рационалистическую жизнь. Каким-то образом (наверное, от родителей шел этот знак «плюс» перед православием, хотя и без понимания) сложилось представление, что верить — хорошо. Но я даже не примеряла эту возможность к себе, поскольку вера казалась все-таки счастливым заблуждением, «золотым сном». Кроме того, для меня вообще не характерно принятие чего-либо на веру, а ко всяческим параявлениям я всегда относилась с большим недоверием. Поскольку разницы между верой и суеверием я не видела, то в глубине души, возможно, и хотела бы быть верующей, но груз предыдущего опыта (предрассудков, как теперь ясно) казался слишком тяжелым. Только один путь убеждения существовал для меня — путь аргументов и логики.
Ребенок стоял вне авторитетов. Он настолько (по определению) не мог бы меня убедить ни в чем обычным путем аргументов, что случилось чудо. В силу явной разницы «весовых категорий» и невозможности интеллектуального соревнования мой рассудок «проспал» ситуацию. Клапан рационализма не сработал. Когда сын просто и уверенно сказал мне: «Бог есть», я ясно ощутила, что не нужно разгребать гору аргументов, которую, я думала, разгрести не удастся. Горы не было, путь был короток. Это трудно описать, это было озарение, и оно меня потрясло. Естественно, такое состояние не длилось долго, но я его запомнила. Я не бросилась сразу в церковь, ведь мои представления о церкви были очень предвзятыми, а о Церкви с большой буквы я и не подозревала, и все-таки помнила о своем открытии.
Дальше следовала цепь случайностей. В Ясеневе, где я живу, открылась православная гимназия общества «Радонеж», я стала водить туда сына на факультативные занятия по «Основам духовной культуры». Все было не так просто, многое отталкивало. Кроме чисто рассудочного желания дать сыну хорошее воспитание, с православными не связывало ничто. Мы говорили на разных языках. И все-таки я чувствовала, что правда где-то здесь. Я решила принять крещение. Если бы меня тогда спросили ? зачем, я не смогла бы ответить, не смогла бы назвать словами свои новые чувства. Потому что если дух и готовился родиться, то оболочка была прежней, рассудок, отметающий всякую «мистику», был на страже. Посоветоваться, как я думала, не с кем (а на самом деле я просто не была готова говорить на такие темы). Это было легкомысленное решение, и я была наказана: событие крещения вполне соответствовало моему духовному состоянию. Надо мной совершили непонятное действо, ни о чем не спросив. Исполнив все, как мне велели, я чувствовала себя потерянной и обманутой. Сейчас вспоминать об этом горько. В то же время я четко поняла, что дело серьезно. Что нужно, наконец, разобраться.
И тут произошла еще одна случайность. У меня есть очень хорошие приятельницы на работе, с которыми по воле обстоятельств я в то время мало общалась, а до того общалась тесно и относилась к ним очень тепло. Как-то, зайдя к ним по делу и услышав какой-то обрывок разговора, я рассказала о гимназии и сказала, что в одиночку путь к вере сейчас невозможен и что мне нужен учитель и проводник. Для меня это было смело, потому что я считала, что говорю это убежденным атеистам. И каково же было удивление, когда оказалось, что люди, которых я хорошо знала, проходят оглашение. Мне предложили попробовать этот путь.
Можно сказать, когда я пришла на оглашение, я еще не верила. Странно было бы верить в то, чего не знаешь. Я относилась к тем, кто не против. Продвижение вперед поначалу было очень трудным, особенно ревностно я берегла свободу, боялась идеологического околпачивания и воспринимала все довольно настороженно. Но к счастью, я вовремя почувствовала, что в таком стремлении сохранять независимость и «объективность» на самом деле присутствует сильнейшая зависимость от уже сложившегося мироощущения. Настолько сильная зависимость, что я не могу воспринять другой опыт и услышать других, несмотря на уважение и желание выслушать. И тогда я сказала себе, что человек свободный и уверенный в своем чутье к правде не станет постоянно прикрываться «мнением» как щитом, и начала упорно и терпеливо слушать.
Я не случайно не могла написать об этом раньше — не осознавала происходившего, и когда говорила: «Хочу верить», это было не вполне так. Это теперь я хочу верить. Пришла радость, пришел свет, с которыми я никогда не расстанусь.
Л.М.
