Об обрезании Господнем и о свв. Василии Великом, Серафиме Саровском и Иннокентии Московском
Проповедь
29 мин.
Слово в Богоявленском соборе г. Москвы на вечерне в Неделю перед Богоявлением
Дорогие братья и сестры! Вчера мы с вами праздновали праздник в честь Обрезания Господня… Казалось бы, что особенного в этом событии, обычном для того времени и той среды, в которой родился Христос? Почему надо это отмечать, вспоминать, праздновать многие сотни лет?
Конечно, для людей того времени это не было чем-то необычным. Всякий мальчик-израильтянин обрезывался на восьмой день после рождения. Это был знак его избранничества, его принадлежности к тому народу, который имел Завет с Богом, из среды которого ожидался Спаситель мира, Мессия. Но кроме этого следует сказать, что хотя для евреев обычай обрезания имел вот это особое символическое, духовное, тайноустановительное значение Союза с Богом, принадлежности к народу избранному, но вообще, сам по себе этот обычай был распространен по всему Востоку. И в настоящее время во всех тех местах, где есть пустыня, у всех местных народов существует обычай обрезания, который имеет не религиозное, а чисто гигиеническое и чисто культурное значение. Это признак данной культуры, определенного образа жизни.
И для нас с вами, когда мы празднуем Обрезание Господне, менее важно вот это символическое значение обрезания как принадлежности к богоизбранному народу. Для нас важнее, что этот праздник показывает укорененность христианства в определенной культуре. Христианство появилось и распространяется в определенной культурной среде, в определенных исторических условиях. И христианство принимает эту культурную среду, где оно начинает распространяться, оно принимает эти исторические условия, оно не отрицает истории человечества, истории народов, среди которых оно распространяется, их культуру, их обычаи, их способ жизни. Оно воспринимает их, оно растет и развивается в этой исторической культурной среде данного народа. Оно воспринимает их, но оно и освящает их, оно преобразует их, оно трансформирует историю и культуру народов, где оно развивается, преобразует их, освящает их божественным светом, светом любви, добра, красоты и всего возвышенного. Оно как бы воцерковляет эту культуру и историческую среду. Вот в этом — большое значение для нас праздника Обрезания.
Христос пришел в определенное историческое время, в определенной исторической культурной среде, среди определенного народа. И Христос принял это, был органической частью этого общества. Он явился не как что-то очень чудное в этом обществе, не что-то сверху пришедшее и как бы упавшее в это общество — нет, Он был органической частью того народа, того общества, той культуры, той исторической среды, того времени. Но в то же время Он пришел для всего мира, для всех народов, для всех времен. Он пришел, чтобы Его благая весть, Его учение, Его дело, Его миссия спасения рода человеческого, воплощаясь, возникая и развиваясь среди определенных народов всего мира, в их культурной среде, в их исторических условиях, преобразовывали эти исторические условия и культуру в меру возраста Христова, чтобы христианство все народы, все культуры, все временные исторические условия, обычаи и способы жизни возносило к Богу, освящало, облагораживало, чтобы всех людей оно делало достойными быть сынами Божиими. В этом и состоит значение праздника Обрезания. На этом мы настаиваем, когда говорим, что Христос обрезался в восьмой день.
Вся история христианства и есть история постепенного вкоренения, вхождения христианства в культурную ткань, в историю народов, где оно появлялось, есть вхождение и восприятие этой культурной среды, как бы вобрание ее в себя и христианизация, воцерковление, освящение этой культурной среды, эпохи, страны, народа или общества, где развивалось христианство.
И вот, дорогие братья и сестры, красивым примером, очень хорошей иллюстрацией этого преобразующего влияния христианства на историю и на жизнь людей является память тех святых, которых мы с вами праздновали вчера и сегодня. Вчера мы праздновали память св. Василия Великого, архиепископа Кесарии Каппадокийской. Сегодня праздновали память преподобного Серафима Саровского. И я хочу еще к этому добавить недавно канонизированного Русской церковью Иннокентия, митрополита Московского, как хороший пример этой историчности и преобразующей роли христианства.
Вот мы имеем трех святых разных эпох, разных народов. Это разные формы святости, разные формы принятия этой культурной среды и преобразования ее.
Василий Великий (20—70-е годы IV века). Он прожил только пятьдесят лет. Вся жизнь и деятельность его протекала, в основном, в Малой Азии, в Каппадокии, где были очень сложные культурные условия: было местное каппадокийское население, в городах была греческая прослойка, греческий интеллигентный слой, были остатки римской администрации, т.е. латинян, и было множество торговцев восточного происхождения: евреи, сирийцы, арабы. И вот, св. Василий Великий жил и действовал в этой сложной культурной среде в очень сложное для церкви время, когда в начале IV века церковь была, наконец, признана Римской империей, т.е. государственной властью, и была не только признана, но стала постепенно, во второй половине IV века, государственной религией и получила все возможности, все привилегии, все блага признания со стороны государства и общества, когда у церкви были не только большие задачи, но были и большие средства для их исполнения. Но церковь была раздираема изнутри сложными проблемами, сложными вопросами, ибо она только что вышла из состояния нелегального, преследуемого, подпольного общества, которое было малоизвестно, вышла из этого состояния на широкие просторы всемирной истории, стала движущей силой империи и образующей силой в обществе и, конечно, сразу же столкнулась со всеми проблемами этого общества, со всеми проблемами культуры и историческими трудностями того времени.
В то время Церковь сама еще не выработала своего богословия. Веру она имела изначально, веру, которую апостолы нам завещали, получив от Христа. Но ведь эта вера подлежала еще формулировке при столкновении с культурой, наукой, цивилизацией, философией того времени. Все это ставило вопросы перед христианством, и христианство должно было ответить на них. Как, между прочим, ставит и сейчас современность эти вопросы перед нами, и еще неизвестно, — как мы на них ответим.
И вот внутри христианской церкви образовалось много всевозможного рода богословских, религиозно-философских течений, которые спорили между собой, борясь за правильность формулировок, за правильность понимания, за выработку, так сказать, богословского, научного христианского мировоззрения и формулировок христианской веры. И в этот период борьбы появилось то, что мы называем «ересь», т.е. искажение христианского учения.
И Василий Великий был в самой сердцевине этого спора, в самой сердцевине этих сложных исторических, культурных, богословских, религиозно-философских течений. Он показал себя во всех отношениях выдающимся христианским богословом, выдающимся христианским иерархом, как мы называем, великим князем церкви, великим дипломатом того времени и, вместе с тем, — великим ученым и мыслителем.
Дорогие братья и сестры! Вот мы часто, видя жизнь какого-нибудь патриарха, митрополита, особенно в прошлом, любим говорить: «князь церкви», «выдающийся иерарх». Дорогие братья и сестры! Мы забываем, что такое настоящий князь церкви, что такое настоящий выдающийся иерарх, что такое, говоря современным языком, лидер, руководитель христианства. Это не тот человек, который имеет власть и наслаждается этой властью, который имеет почет и наслаждается этим почетом, не тот, кто великолепно появляется перед народом во всем своем церковно-иерархическом величии и, так сказать, собирает на себя восхищенные и благоговейные взоры верующих. Нет!
Василий Великий был выдающимся князем церкви, руководителем, иерархом, святителем, но он был и первым слугой своего христианского общества, своей христианской общины, своей церкви, народа своего. Первым слугой! Где надо было проявлять мужество перед государственной властью, он его проявлял. Он прямо говорил императору, когда тот грозил ему ссылкой и тюрьмой: «Что ты мне можешь сделать? Лишишь имущества? — У меня ничего личного нет. Сошлешь? — Везде земля Божия. Лишишь жизни? — Так мы стремимся к Богу и общению с Ним». Когда надо было служить людям, Василий Великий организовывал больницы, приюты, странноприимницы, все то, что мы называем сейчас «социальное действие», и организовывал их не только на средства церковные, но и на средства свои собственные, какие имел, и служил ими. Он был не только руководитель, но был и служитель.
Будучи по своей природе аскетом, подвижником, молитвенником, монахом, он вместе с тем был великим ученым, который принимал всю современную мирскую науку, который ценил ее, знал ее, был учеником лучших светских профессоров того времени — языческих профессоров, которые не знали христианства и не принимали Христа, но он был у них студентом. Он брал лучшее от них для того, чтобы поставить на службу Церкви Христовой.
Среди этих многочисленных столкновений внутри христианства, среди многочисленных ересей он не был строгим, фанатичным ревнителем своих убеждений, как некоторые из нас желают изобразить себя: мол, кто думает так, как я, только тот православный, а кто чуточку в сторону, тот еретик, и я с ним не имею общения. Он не был таков!
Он искал Православие, истинное Христианство везде и всюду, даже там, где есть заблуждения. Он искал эти крупицы истины и старался заблудших, тех, кто искажал истинное Православие, истинное понимание Христианства, привлечь к себе, старался показать им настоящий путь, был братом им. Не был врагом, не клеймил их еретиками, а был братом! Он общался с каждым, чтобы всех привлечь на истинную стезю, на путь Церкви Божией, путь истинного Христианства, заповеданного апостолами.
Вот таким был Василий Великий. Вы знаете, от него осталась литургия, которую мы служим, от него остались многочисленные богословские писания, которые и в настоящее время являются источником для нашего богословия. Но важно то, что в своей культурной среде, в которой он жил и действовал, он смог найти те самые лучшие средства, взять из этой культурной среды все самое лучшее и поставить это на службу народу Божию, поставить это на службу Церкви Божией, на службу Богу, освятить, воцерковить, христианизировать это.
Дорогие братья и сестры! Но это воцерковление, это освящение, эта христианизация всей жизни данной культуры, данного общества, данной страны, народа и государства, никогда не удается, если не бывает связано с преображением, изменением, освящением, воцерковлением, христианизацией каждой отдельной личности человеческой, каждого отдельного человека.
В этом и есть трагедия исторического христианства, в том, что оно провозгласило высокие общественные идеалы — создание идеального христианского общества, идеальной христианской культуры — и вместе с тем не сумело преобразовать, воспитать, христианизировать каждого отдельно взятого христианина.
И поэтому христианство как общественная сила, образующая все человечество в единое святое христианское идеальное общество и культуру, в сущности говоря, не удалось. И оно трагически не удалось. Ибо оно не сумело скомбинировать, соединить два элемента: общественный идеал и личную святость. У нас всегда было так: или люди в личном порядке старались быть святыми, жить святой богоугодной жизнью, и тогда уходили от общественных идеалов, или люди предавались общественному идеалу и тогда забывали про личную святость. А вот примером такого призыва церковного, Христова зова к личной святости во имя общественных идеалов, к личной святости, которая является необходимым условием всякого христианского успеха в общественном делании, является преподобный Серафим Саровский.
Вот он был удивительным святым, святым, которого трудно даже представить, трудно даже живописать другим, потому что он, пройдя весь подвиг монашеского делания, все виды монашеского отшельничества — столпничество, затворничество, все виды христианской возвышенной совершенной устремленности к Богу, и потом — духовничество, когда он был открыт для советов, для воздействия на людей, пройдя все это, он всю свою жизнь был удивительно ровен, удивительно одинаков, несмотря на разнообразие его подвигов. Всегда он был необычайно благостный, необычайно ласковый, необычайно радостный, необычайно веселый. Это удивительно! Со всеми, с кем он говорил, к кому он обращался, у него не находилось других слов, как «радость моя»: «Христос воскресе, радость моя!» Всем он говорил: «Стяжи умиление» и молился перед иконой Божией Матери, которая называется «Умиление». А что такое умиление? Умиление, дорогие братья и сестры, — это такое чувство, которое, к сожалению, редко у нас бывает. Радость бывает часто, веселие бывает часто, а умиление… Умиление — это способность радоваться, ликовать, способность быть в необычайно благостном настроении тогда, когда нет основания к этому. Человек радуется, когда имеет причины для радости, человек веселится, когда случается что-то веселое. А умиление — это способность, это особенность души, когда человек постоянно радуется, постоянно благостен, постоянно как бы по-пасхальному настроен, тогда, когда нет оснований, когда видимых причин для этого нет, когда, наоборот, все видимые причины и обстоятельства жизни противоречат этому, толкают к горю, к отчаянию, к плачу, к раздражению, к гневу, — а человек способен умиляться.
Вот это — удивительная способность преподобного Серафима. И недаром он молился перед иконой «Умиление» и всегда говорил всем, часто повторял: «Радость моя, стяжи, т.е. приобрети, умиление». Или говорил также: «Стяжи мирный дух, стяжи умиление, — и тысячи вокруг тебя спасутся». Потому что умиление, этот мирный дух, это радостное восприятие даже несчастья, даже боли, даже безобразия, даже зла — это действует на других, как бы сообщается другим.
Я хочу, дорогие братья и сестры, вам прочитать один раздел из воспоминаний о прп. Серафиме, прочитать его собственные слова, потому что если я скажу вам, то у многих из вас возникнет сомнение, насколько верно я воспроизвел их. Ибо это будет звучать очень необычайно, а между тем, это прп. Серафим говорил. Он говорил: «Веселость — не грех, она отгоняет усталость. А от усталости ведь уныние бывает. А хуже уныния ничего нет. Оно все приводит с собой, уныние. Вот и я, как поступил в монастырь, на клиросе тоже бывало, и такой-то веселый был, радость моя». На клиросе был веселый, в монастыре! «Бывало, как приду на клирос-то, братия устанут, ну, уныние и нападет на них. А я и веселю их, они и усталости не чувствуют. Ведь дурное что говорить ли, делать ли — нехорошо. А в храме Божием не подобает делать дурное. А сказать слово ласковое, приветливое, веселое слово, чтобы у всех пред лицом Господа дух всегда веселел, а не был бы унылый, — вовсе не грешно. Нет нам дороги унывать, потому что Христос все победил, Адама воскресил, Еву освободил, смерть умертвил!»
Это удивительные слова, дорогие братья и сестры, слова, которые показывают, что прп. Серафим имел этот первохристианский дух радости, постоянного веселия, постоянного умиления, постоянной ласковости. Оттого он и призывал всех стяжать это умиление, стяжать, приобрести эту радость, потому что этим приобретается самое важное, как он говорил, — стяжание Духа Святаго. Вот, я прочитаю вам еще его собственные слова: «Молитва, пост, бдение и всяческие другие дела христианские, сколько ни хороши они сами по себе, однако не в делании их состоит цель нашей христианской жизни, хотя они и служат необходимыми средствами для достижения ее. Истинная же цель нашей христианской жизни состоит в стяжании Духа Святаго, Духа Божия. Добро, ради Христа делаемое, не только в жизни будущего века правду подательствует, но и в здешней жизни преисполняет человека благодати Святаго Духа».
Дорогие братья и сестры, вот этот идеал, эту конечную цель выдвигал прп. Серафим перед каждым христианином, перед каждым человеком. Радость, ласковость, умиротворенность, одухотворенность, умиление, веселие, — с тем, чтобы стяжать Духа Святаго. И при этом, он говорил, стяжание Духа Святаго — это не там, на небе, где оно будет полным, а оно начинается уже здесь, на земле. Он звал людей к преображению уже здесь, на земле, к преображению, которое начинается в жизни каждого человека силою и действием Святаго Духа. Тот теосис, то обожение, которое, по учению древневосточных отцов и учителей церкви, является целью, конечным итогом всякого человека, всякой человеческой святости, уподобление Богу — оно уже здесь начинается, уже в жизни каждого человека должно начинаться.
И мы знаем, как это проявлялось у прп. Серафима. Мы имеем записи Мотовилова, человека, который общался с прп. Серафимом много лет и был исцелен им, человека интеллигентного, знающего духовную жизнь, который дословно, доподлинно записал эти переживания. И Мотовилов записал нам, как он прошел с прп. Серафимом этот путь стяжания Святаго Духа. Он не понимал, что это значит — «стяжание Святаго Духа», в чем оно проявляется. И тогда прп. Серафим показал ему — взял его за плечи и сказал: «Что ты сейчас чувствуешь? Мы уже сейчас с тобой в Духе Святом!» И посмотрел Мотовилов на лицо прп. Серафима — и оно светится необычайно. И спрашивает Серафим: «Что ты у меня видишь?» — «Я вижу такой свет, который я не могу переносить». Спрашивает прп. Серафим: «А что ты сейчас чувствуешь?» (А это было зимой, был глубокий снег и мороз, они были в лесу). «Я чувствую, — он говорит, — необычайную умиротворенность, необычайный покой, тишину и радость в душе моей». И тогда прп. Серафим спрашивает: «А что ты еще чувствуешь?» И Мотовилов здесь описывает все те чувства преображения, которые были испытаны им, человеком, таким, как и мы, но вознесенным, благодаря прп. Серафиму, действием Святаго Духа до этой степени обожения, до этого теосиса, до этого стяжания Святаго Духа. И он описывает, что он чувствовал невыразимую сладость, невыразимую радость, теплоту невероятную. Тогда Серафим сказал: «Ну, как ты чувствуешь теплоту? Ведь кругом снег и мороз, и снег, который падает с неба, на нас не тает». «Да, но я чувствую себя так, как будто бы я в бане». Серафим и говорит: «Так вот, это и есть внутреннее стяжание Святаго Духа, это Царство Божие среди нас». «Ну, а запах какой ты чувствуешь, такой, как в бане?» «Нет, такого запаха я не чувствовал еще в моей жизни. Он наполняет меня необычайной радостью и наслаждением». «Вот это и есть, — сказал он, — чувство стяжания Святаго Духа».
Дорогие братья и сестры! Это, конечно, чрезвычайное переживание, исключительный, может быть, опыт, которым прп. Серафим показал Мотовилову, что значит стяжание Святаго Духа. Но это и есть то, что является целью каждого из нас: через внутреннее преображение достичь вот этого стяжания Святаго Духа.
И, наконец, я хочу кратко сказать вам еще о третьем святом, которого мы сегодня не празднуем, но которого Русская церковь только что канонизировала, т.е. причислила к лику святых, об Иннокентии, митрополите Московском и Коломенском. Он был почти современником прп. Серафима. Если прп. Серафим родился в 1759 и умер в 1833 году, то Иннокентий, митрополит Московский, родился в 1797 году и умер в 1879 году — здесь, на московской кафедре.
Дорогие братья и сестры, я говорил о вкоренении христианства в культурную, историческую среду каждого народа и общества, где христианство появляется, с тем, чтобы преобразовать, христианизировать, воцерковить, освятить его. Я вам приводил в пример Василия Великого, как совершалось им воцерковление греко-римской культуры того времени в устроении христианского общества. И я говорил, что это общество потому не удалось, что христианство не сумело воцерковить каждого отдельного человека, освятить и преобразить его так, как показывал нам преподобный Серафим, — путем ласки, путем стяжания Святаго Духа, постоянного мира в душе, умиления, просветления, внутренней жизни. Но вместе с тем на христианстве и христианине лежит еще и третья задача, без исполнения которой тоже не будет полноты христианства.
Итак, воцерковление культуры и народа в общественном смысле; воцерковление каждого отдельного человека в его личной святости; а кроме того — свидетельство о слове Божием, свидетельство о Благой вести перед всеми людьми, чтобы и других приобщить к этому спасительному пути, чтобы и других научить той общественной и личной святости, к которой призван христианин. Поэтому дело свидетельства, дело проповеди, дело миссионерства есть дело не только всей Церкви, но и каждого христианина во все времена, и в настоящее время.
И вот примером такого служения Церкви Божией является как раз святитель Иннокентий Московский. Он родился в конце XVIII века в Сибири, в бедной семье клирика. Прошел нормальный путь сыновей клириков того времени: окончил духовную семинарию, — тогда это было обязательно, в другие школы детей духовенства и не принимали, это было своего рода сословное образование. Прошел этот обычный путь, женился и стал обычным священником у себя в Сибири, ничем не выделяясь: ни ученостью, ни ревностью, ни святостью. Имел старую мать, жену, ребенка. И вдруг надо было поехать — набирали людей для проповеди в Америку, на Аляску. И никто не хотел ехать туда. Настолько не хотели, что духовенство, которое туда назначалось, убегало в солдаты, а в солдаты тогда можно было угодить на 20 лет и больше, это была самая тяжелая служба. Люди горевали и плакали, когда попадали в солдаты, а духовенство убегало туда само! Шло лучше в солдаты, чем ехать в эту Америку, потому что край был дикий, народ был еще дикий, условия для жизни были очень суровые: необычайные холода, отсутствие каких бы то ни было удобств да страшная опасность от язычников, незнание их жизни, незнание их языка, чужая обстановка, — своего рода вечная ссылка, пожалуй, даже хуже.
И вот, когда все так убегали, отказывались, отказался тоже и Иван Вениаминов. Но когда ему сказали, что это нужно для Церкви, тогда он перекрестился и сказал: «Поедем». И взял старую, больную, умирающую мать, взял жену и годовалого сына и отправился в эту дикую, неведомую, страшную страну, ничего не зная об этой стране, не имея никакой миссионерской подготовки. Не так, как это делается на Западе: проходят школы, изучают язык, готовятся к миссионерству, едут, имея средства, пользуются покровительством общества, государства, миссионерствуют, и мало приобретают. А Иван Вениаминов поехал ну ни с чем. Только с желанием послужить делу Божию, с желанием просветить этот народ. И упорством своим, преданностью своей он изучил многочисленные языки тех племен: индейцев, эскимосов, которых он просвещал, изучил в самых трудных, просто невозможных условиях: ни словарей, ни грамматик не было — это потом, после него все это создавалось. И он стал жить среди этого народа, стал им проповедовать, и был такой ласковый, такой услужливый, такой хороший, такой жертвенный, что этим взял он тех самых эскимосов и индейцев.
Взял так, что они стали обращаться ко Христу, стали креститься, создалась большая паства, в результате чего он был вызван в Петербург, хиротонисан в архиерея и послан обратно епископствовать. И епископствовал он на большом пространстве Аляски, Америки, — всего западного побережья, начиная от самого севера до Сан-Франциско, до Калифорнии и на Приморье — до Амура. Одним словом, это была громаднейшая территория, которую он изъездил вдоль и поперек, и это при том, что тогда не было ни поездов, ни самолетов, ни машин, ничего же не было! Были просто сани, олени или собачьи упряжки, и снег, и мороз, и смерть в любое время. Изъездил он эту страну вдоль и поперек, обратил ее в христианство, и когда в результате этого церковь его отозвала и как бы в воздаяние за его бесчисленные миссионерские заслуги сделала митрополитом Московским в 1867 г., то он с горестью и со слезами расставался со своей паствой, и умер здесь, в Москве, будучи московским пастырем, но думая о тех бесчисленных душах новообращенных христиан, которых он наставил на путь истинный, просветил и ввел в Церковь.
Дорогие братья и сестры! Вот этого святителя сейчас церковь наша причислила к лику святых, ибо он сделал для просвещения своим жизненным подвигом больше, чем любой другой русский святитель. Он был настоящим апостолом, таким, каким был Николай Касаткин, архиепископ Японский, причисленный Русской церковью к лику святых, каким был Герман Аляскинский, старец, который тоже был основателем, начинателем христианизации Америки и первым просветителем Северной Америки. Вот эти люди, эти святые являются для нас воплощением, примером, иллюстрацией того, как в личной святости можно так стяжать Духа Святаго, чтобы быть в состоянии свидетельствовать другим, — и их свидетельство было действенно, и они обращали ко Христу тысячи, десятки, сотни тысяч, если не миллионы.
Дорогие братья и сестры! Когда я сказал вам о значении Обрезания, о примерах христианской святости свт. Василия Великого, прп. Серафима, свт. Иннокентия, митрополита Московского, то, естественно, перед нами должен был возникнуть вопрос: а что же мы? Мы что, являемся только почитателями их святой памяти? Мы только обращаемся с молитвой к ним о их заступничестве перед Богом, о даровании нам милости? Или мы сами, своей собственной жизнью начнем этот великий подвиг стяжания Духа Святаго, подвиг стяжания умиления, стяжания примирения с людьми, чтобы тысячи вокруг нас спасались, подвиг постоянной радости и духовного веселия и, наконец, подвиг свидетельства нашей жизнью, нашим словом, нашим характером, нашим делом перед неверующими, которых вокруг нас миллионы? Не надо ездить в Америку или еще куда-нибудь, здесь мы должны быть свидетелями так, чтобы и мы могли приобщить их к действию Святаго Духа, приобщить их к истине Христовой.
Дорогие братья и сестры! И вот в нынешнем апостольском чтении и в евангельском чтении, которыми я закончу, сказано нам сегодня нечто в связи с этим. Апостол говорит: Проповедуй слово, настой во время и не во время, обличай, запрещай, увещевай со всяким долготерпением и назиданием. Ибо будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням
, — как сейчас, — но ты будь бдителен во всем, переноси скорби, совершай дело благовестника, исполняй служение твое
, — чтобы мог сказать о себе: Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил
(2 Тим 4:1–7). И наконец, в Евангелии, которое читано было сегодня, сказано прямо нам с вами: Начало Евангелия Иисуса Христа, Сына Божия
. В чем состоит это начало? Оно состоит вот в чем: Вот, Я посылаю Ангела (т.е. посланника, вестника) Моего пред лицом Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою. Глас вопиющего в пустыне: Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему
(Мк 1:1–3).
Дорогие братья и сестры, это нам с вами глас Божий! Кругом нас пустыня людская, пустыня душ, жаждущих Бога, греховная пустыня, где страсти, беззаконие, грехи людей и наши с вами вместе делают человека погибающим, как в пустыне. И вот, в этой пустыне — пустыне неверия, пустыне греха, раздается голос: Уготовайте путь Господень! Прямыми сделайте стези Ему!
Аминь.
15 января 1978
