Из книги «Помолвка»
Поэзия
8 мин.
Вместо некролога
Когда настанет мой час,
И смолкнут любимые песни,
Здесь скажут печально: «Угас»,
Но ТАМ прозвучит: «Воскресни!»
А. Блок
10 августа 1990 г. умер поэт и переводчик Александр Величанский. Он прожил всего 50 лет и 2 дня. Свой сборник «Времени невидимая твердь» — выдержки из 17 книг его стихов (единственный изданный «официально», не считая подборок в «Новом мире» № 12 за 1969 г. и «Октябре»,№ 7 за 1989 г.) — он успел взять в руки только в сигнальном варианте.
Смерть настоящего поэта, как известно, не означает конца его существования — «душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит», как было сказано однажды. Но также известно, что мысль лишь о таком бессмертии не может принести ему успокоения при жизни. И поэтому устами одного из своих героев Александр Величанский говорит как бы о себе:
Всю жизнь я бился слепо
с преджизненною тьмой…
Реальный прототип этого героя — Серен Киркегор — однажды назвал перелом в своей жизни «помолвкой с Богом». Образ этот очень глубок: ведь помолвка, как известно, — объявление о намерении вступить в брак. Это еще не брак, но уже и не прежняя «самостоятельная» жизнь. В церковной традиции помолвке соответствует обручение (а применительно к «браку» с Церковью, с Богом — оглашение).
Увы, помолвка с Богом для Александра Величанского была мало связана с днем, в который он вошел под своды небольшого московского храма апостола Филиппа, чтобы принять Крещение. И все же он называл себя церковным человеком, — именно церковным, а не просто верующим. Это, разумеется, нашло выражение в его невероятно разнообразных, разностильных, разнотемных стихах.
Во многих из них библейская струя (а Библию он постоянно перечитывал) не просто дает о себе знать, но постоянно вырывается на поверхность. И никогда не звучит при этом просто цитатой, подкрепляющей свою или чужую мысль. Нет, он идет рискованным путем, буквально сталкивая библейские образы с жизнью современного, нецерковного или псевдоцерковного мира. И тогда возникают другие образы, часто субъективные, но всегда пережитые, часто «неканонические», но никогда не «антиканоничеcкие». Это борьба, в ней возможны поражения и раны (вспомним поврежденное бедро Иакова!), но возможны прозрения и откровения.
Так, дерзновенно «переворачивая» иногда привычное значение евангельских слов и понятий, он парадоксально достигает удивительной духовной глубины (камень у него становится хлебом, — но не во время искушения в пустыне, а будучи уложенным в стены псковских храмов).
Из этой же глубины «вырастают» и его благоухающие ладаном смолы сосны, и море, чьи волны бросаются на колени, а само оно становится «влагой той, что плачет всяк», и многое другое. Поэтому вряд ли достаточно, как в предисловии к упоминавшемуся выше сборнику, сказать о поэзии Александра Величанского — «соотнесенность мира природы с духовными устремлениями человека».
Однако прежде пусть скажет о себе, мире и Боге он сам. Ответом на его стихи (мы хотим дать не одну их публикацию) пусть будут размышления, суждения, вопросы, свои стихи: аудитория, подобная читателям нашего журнала — то, чего очень не хватало Александру при жизни. Но даже если это будет только молитва за раба Божия Александра, то и она — знак, что его жизнь в Боге и Церкви не окончена…
А. Копировский
Из книги «Помолвка»
***
Всю жизнь я бился слепо
с преджизненною тьмой:
был каждый миг — последний,
ужасный, чуть живой:
вот так младенец втуне,
но все-таки живет
и жизни накануне
толкается в живот.
***
Я родился старцем
и юношей не стал —
оттого остался
мальчиком навечно —
мальчиком измученным:
затравленный оскал,
лба отвесна круча,
и гордость изувечена.
***
На Северном Приморье
средь йода и смолы,
где волны богомольно
бросались на колени,
привиделась мне жизнь моя:
падение скалы,
что сдерживают жилисто
сосновые коренья.
***
Кровосмешенье истин
чревато вырожденьем.
И вместе ненавистны —
магометанский стан,
языческие плечи,
ветхозаветно тлеют
на христианском личике
томления уста.
***
Разверни деревьев свитки
и узнаешь -рад и зол —
для того лишь, чтобы ветки
зря тянулись к жизни ветхой,
нужен мощный ствол.
***
Я расту, как корабль,
приближаясь к причалу.
Но когда б, но когда б
ты узнала, что я
остаюсь изнутри
тем, чем мнился сначала —
той же точкой -смотри —
на краю бытия.
***
Весна. Раскаянное солнце.
В ручьях — оттаявшее сено
по свежим улицам несется.
Кругом раскаянье: весна.
Лишь море горбится устало,
косясь на ветер столь весенний,
и посиневшими устами
все шепчет чьи-то имена.
***
«Спасенье безопасно», —
сказал суровый пастор
своей суровой пастве,
не опасаясь впасть
в ошибку, в жизнь, в отчайнье —
и это замечанье
услышал я случайно —
никто меня не спас.
***
От прилива
берег тает:
дюны, ивы
и сосняк —
все водой
соленой станет —
влагой той,
что плачет всяк.
Из сборника «Времени невидимая твердь»
ДУБЫ
Дубы бодучи — вот что! —
аж листьев не хватает это скрыть,
и выражение коры
у них морщинистое, серое и волчье.
Дубы к тому же индивидуальней
других деревьев — это уж совсем
из рук вон плохо с точки зрения повальных,
незрелых, одинаковых осин.
***
Крепчайшую вяжите сеть,
но бойтесь умысла, улавливая суть
(у истины запаса нет съестного:
у истины судьба — на волоске висеть).
Пусть вытекает слово,
как море из улова,
забыв свою оставшуюся сельдь.
***
Покой? Запомни хоть такой,
когда кружились над рекой
древесные крутые кроны,
и неземные ив поклоны,
и чащи внутренний покой,
льняных полян цветные складки,
полей глухой переполох
и сеновал, густой и сладкий,
в котором сенокос заглох,
всю деревянную деревню,
чужую тучу за бугром,
и горизонта видимые гребни,
и тишина: как в летописи древней —
мы жили здесь и здесь опять умрем.
***
В Перове стояли дымы.
И дым, состоящий из тьмы,
блистал под луною своими пустыми боками,
как столп соляной, как колонны шлифованный
камень —
вот так исчезали из нашего прошлого мы.
Так душ неизбежная связь,
что правит житейским содомом —
она исчезает, виясь,
как дым между небом и домом.
***
Вне душ. Вне вех. Прошел тот век,
что рифмовался с человеком.
И мы живем уже поверх того,
что было нашим веком.
А в этом умираем без помех.
***
Научусь тебе, мгновенье:
ты — последний медный грош —
позади одно забвенье,
и в забвенье ты уйдешь.
Неразменный миг отрады,
и мучений вечный миг,
и еще чему-то надо
научиться мне у них.
***
Был ли каждый Божий миг
мал, как мотылек?
Иль, как небо, был велик
и, как даль, далек?
Уместился в коробке
спичечном моем —
иль, как камушек в реке,
мир исчезнет в нем?
***
Страшись однажды в душу к ней войти,
как входишь в город древний на пути,
исполненный сегодняшнего блеска,
не замечая средь красот жилых руин,
оставшихся от храмов поднебесных,
хоть, может быть, ты сам разрушил их.
***
Вой, мычанье ли — звук безглагольный,
слепой от рожденья —
удивительно: вдруг преображается в смысл.
***
Оно слетело с уст, и
из первозданных вод
явились слитки,
сгустки первоначальных нот,
и в космосе тенистом
семь дней — широкоскул —
пел, наполняясь смыслом,
первоначальный гул.
***
Нет, не стать мне конформистом,
дорогой товарищ.
Чистый, чтобы подкормиться,
звук не отоваришь.
Мне не петь в народном хоре
лихо, разудало:
«Во Содоме, во Гоморре
девица гуляла…»
***
Донага обобраны
у своего ж порога
оскверненные извне
равно как изнутри
Церкви заблудившиеся
стоят одиноко
на обочинах дорог,
по которым шли.
***
Ясность это -тайны
затемненье,
а не антипод
бездонной тьмы.
Слишком полагались
мы на разуменье,
слишком полагались
на безумье мы.
***
Стена стволов,
кустов ли прутья.
Обрывки слов.
Обрывки круч.
И коль не путь —
хоть перепутья
дай, Боже, пустошью
не мучь.
