Надо держаться вместе и пробуждать людей. Беседа с прот. Иоанном Конюховым
Церковная жизнь
36 мин.
Сегодня память Казанской иконы Божьей Матери. Вот иконочка, мама благословила меня этой иконочкой. Это все, что осталось. Я много икон не собираю, а так постепенно раздаю, раздаю, раздаю, раздаю… А крест, который на мне, прошел Колыму. Там хранили его, хранили, хранили (там всё передавали друг другу), а потом он достался мне. Вот надпись тут (теперь-то на крестах нет надписей): декабрь 1797 года, император Павел I. Итого 200 лет. Вот сохранился. (Но как его провезти было? А у меня там был знакомый капитан дальнего плавания. Хороший человек, христианин. Я ему говорю: «Александр Леонидович, провезите мне крест!» Я ему передал, перенес на пароход. А уже во Владивостоке он возвратил). Я его так берегу! Настоятель нашего храма мне говорит: «Отец Иоанн, что Вы кресты с украшениями не носите?» — А я ему: «И не надену! Вот единственный крест, который мне дорог, он связан с моим прошлым. А зачем мне с украшениями?» У нас один священник уже четыре креста получил. Ну зачем это, зачем? Да, в царское время я видел священника в Харькове, который два креста носил. Оказывается, его дедушка был военным священником, и его за заслуги перед отечеством наградили крестом — с тем, чтобы и потомки его дорожили этим крестом.
Ну, а вот со мной как получилось? Вот попал я на Колыму. Прочитал свои документы, говорю: «Гражданин начальник, что вы меня посылаете в такие года на такие тяжелые работы?» — «О тебе Москва написала: использовать на тяжелых работах!» И чего я только не делал! Я все переделал. Приехал я туда без всякой специальности (тогда еще Магадана не было, бухта Нагаево была). Выгнали нас на эти площади, вызывают: «Кто плотник, кто, там, столяр, сапожник, парикмахер и т.п.?» — Все выходят… Осталось нас, может быть, человек 800. «А вы кто?» — «Я — профессор, я — архиерей, я — священник, я — такой, там, я такой…» — «Пошли вы… Вас сгноить надо или посадить на пароход, чтоб вы ушли туда, в воды морские!» Ну вот, поэтому и тяжелые работы. И такие работы… чего я только не испытал! И даже авария была: вот эта нога, эта рука, тут и пальцы некоторые… И все лагерные врачи посмотрели эту мою ногу и говорят: «Только ампутировать, только ампутировать». А там, в ссылке, были крупные врачи, были и кремлевские врачи. Хо-ро-ошие врачи были! Но чем-то не угодили Иосифу Виссарионовичу, и он их туда запрятал. Вот они мне и говорят: «Не соглашайся. Не соглашайся ногу отрезать, не соглашайся!». Я говорю: «Братцы, а что же делать?» — «Будем лечить!» И вот все — и уголовники, и священники, и все — что сделали? Нашли мастера, сделали бочку, кипяток туда, шишки с лиственницы. Меня то опускали, то поднимали, опускали — поднимали, опускали — поднимали… И нога отошла. Но она беспокоила меня. Надо было тепло, тепло, тепло…
И вот все мы, все духовенство, были на страшных работах. Как мы их выносили!? А ведь мы их выносили, потому что мы были едины. Бухта «Амбарчик»(?), впереди — океан, сверкающий, необыкновенный, а мы — на страшных работах. Но это единство нас укрепляло, ободряло, давало силы жить и выжить.
И бывало так: приходил какой-нибудь военный, который приносил почту или еще какие-либо обязанности исполнял, и говорил: «Сегодня — Пасха!» А мы-то и не знали, какой сегодня день… И когда мы узнавали, что сегодня Пасха, то все мы, все христиане, объединялись и пели «Христос воскресе!», пели так, что, кажется, и океан торжествовал, и тайга, и все эти животные, которые обитали там. А там животные были необыкновенные. Ведь Якутия — малонаселенная земля, и поэтому животные не боялись человека. Мы вот смотрим: выходит медведица и маленькие медвежатки. И смотрят они на тебя и думают: что это такое? Откуда ты появился в нашей тундре?
Вот это нас объединяло, и мы не задумывались тогда, кто ты: православный христианин, католик или баптист. Вот было единство, великое единство! И в самых тяжелых испытаниях, в болезнях, работах и в огне. И все нам напоминало о первохристианстве. Вот куда мы должны смотреть, в те золотые времена. Я часто напоминал верующим, что в те времена язычники или евреи, которые еще не приняли Христа, говорили: «Вот идет христианин!» И христианина, действительно, было видно. А он отличался не одеждой, не внешностью, он отличался жизнью, духом. И вот единство было! Я всегда напоминал о том, какое единство было у первохристиан. И нам сейчас, в наши времена, надо возвращаться все-таки к первохристианству, надо туда смотреть больше, потому что мы сейчас как говорим? — Вот, там католики, там православные, а там — какие-то другие исповедания… Я вспоминаю, как будучи еще студентом в Москве, я посетил армянскую церковь и патриарха в Эчмиадзине. Я впервые попал на эту службу. Вы не были на армянской службе? Интересная служба. Специально выделено помещение, где все сначала снимают обувь, потом входят в храм и начинается служба. Сначала — какая-то мрачная служба, какое-то чтение, пение, это — Ветхий Завет. Потом вдруг радостная музыка — иногда у них был орган, бывало пианино, ну, у кого что было, и выходит священник, как бы из подвала, в светлых одеждах. Это — явление Христа. И начиналась Литургия.
Вот так и каждая нация, каждый народ принес в христианство что-то свое. Россия тоже принесла много своего… А сам я очень связан с Украиной, часто приезжаю туда и там служу. Вот, например, служится литургия на украинском языке, и я чувствую, что люди, которые слушают эту службу, они ее особенно переживают, потому что слышат родное слово! А когда заканчивается литургия, то все молящиеся поют песню, она такая национальная уже: «Боже, Велыкий Едыный, нам Украину храны!» И это тоже как-то объединяет, — все объединяет, все говорит о том, что мы должны объединяться…
Еще всю свою жизнь я был очень связан с патриархом Пименом. В первый раз я увидел его в Москве, когда еще был студентом в обновленческой академии. Мне товарищ как-то сказал: «Иван, пойди, послушай хор в Дорогомиловской Богоявленской церкви (она сейчас уже не существует) около Киевского вокзала, там хор необыкновенный, а управляет хором молодой монах». Я и пришел: храм был чудесный, хор — человек сорок, и управлял он сам, Пимен. Он тогда был худой, высокий, волосы длинные, — монах, настоящий монах…
Потом, когда я уже возвратился с Колымы, приехал на Украину, стал писать архиереям: «Примите меня, вот я с каторги возвратился». Ответ: «Мест нет! Мест нет! Мест нет!» Думаю, что делать? Мама смотрит на меня и плачет: «Какой ты неудачный! Для тебя и в церкви места нет!» А потом вдруг говорит: «Знаешь что, теперь уже патриархия есть, есть патриарх Алексий. Поезжай туда». Я думаю: «Да примет ли?» Ну, приехал я, пришел в этот переулок, который и сейчас существует, Чистый, вижу, действительно — патриархия, вхожу… Да, к патриарху можно было войти спокойно, свободно! Не было ни милиционера, ни будки милицейской, не было всяких прислужников, которые допрашивают, опрашивают, а прямо входишь — и приемная патриарха. Я сразу к нему, доложили: «Молодой человек Вас просит». Зашел, сразу под благословение: «Я, Ваше Святейшество, каторжник, с каторги приехал. Но я свою жизнь церкви отдавал, в таких-то московских храмах служил и т.д. Так что вот теперь пишу архиереям, но отвечают: мест нет». — «Да-а-а, плохие у нас архиереи». Зовет митрополита Николая (Ярушевича). Вот чудесный был архиерей! Необыкновенный человек! Тот появился. Патриарх говорит: «Вот, явился с каторги!» А митрополит Николай говорит: «Да и Вы ж, Святейший, были тоже в ссылке». И мне: «Есть для Вас место!» (А мама сохранила мои документы. Сохраняла на груди и говорила: «Умру я, и документы твои умрут со мною. Будешь жив — они тебе пригодятся». — Об окончании академии, о том, что я кандидат богословия, ну и так далее, и все подробно). И вот они мне говорят: «В Одессе открылась духовная семинария. Мы Вас назначаем туда преподавателем. Там сейчас епископом бывший обновленческий архиерей Сергий». Я говорю: «Ларин? Так это же мой товарищ! Вместе учились, вместе ссылку отбывали!» Ну вот по возвращении с Колымы он принял монашество и стал архиереем. А был в обновленчестве в свое время.
Приезжаю я туда, встречаюсь с владыкой Сергием. Он говорит: «Ну, о. Иоанн, иди сейчас к о. Пимену. Он тебе и место даст, и определит, и поведет в семинарию и т.д.» Прихожу, и вижу: это тот самый Пимен, будущий патриарх. Он тогда был завхозом, обслуживал архиерея, а служил в Ильинском монастыре. Вот тут мы с ним и познакомились. Потом я в Ростов-на-Дону ездил, в Псковскую обитель ездил, и везде был он. Это святой человек… Резкий человек был в отношении к духовенству, но ведь он боялся, всего боялся, в страхе был… Владыка Сергий мне сказал: «Когда встретишься с Пименом, расскажи ему о некоторых архиереях». Я пришел к нему — а он тут, в Туле, полгода пробыл архиереем — и говорю: «Вот, Ваше Высокопреосвященство, вот такой-то…» А он мне: «Отец Иоанн, тихо, тихо, тихо!» Я говорю: «А что?». — «Вот (показал провода), провода». — «Провода?» — «Это подслушивание. Пойдем в сад». Вот, боязливый был, ну, а потом известно было, что за ним ведется особое наблюдение, и, к слову говоря, нынешний Святейший тоже принимал участие в его судьбе и в его служении.
Приехали мы, значит, в Одессу, и начал я там преподавать. В 1947 г., наверное, начал, а в 1953 г. — закончил: умер Иосиф Виссарионович и какие-то органы решили: всех бывших репрессированных выдворить из Одессы. Куда деваться? А здесь, в Туле, в это время был архиереем тот самый Сергий (Ларин). Вот, прошел я несколько епархий, а потом сюда. Приезжаю к нему и говорю: «Ну, слушай, как другу говорю: что мне делать? С Одессы, вообще с Украины меня выдворили». Он, долго не думая, сказал: «Забудь Одессу, ты — туляк». Я говорю: «А меня пропишут?» — «У меня связи есть, так что пропишут. Сначала я тебя пропишу в Ефремове (тут городок такой был и есть), а потом я тебя пропишу в Туле». Я в Ефремове прослужил год, а потом прописали в Туле. И вот я в Туле уже 45 лет. А в храме Двенадцати апостолов — 28 лет. Так что меня помнят люди…
И вот жил я, значит, платили мы за квартиры все время. Потом… В то время тульское духовенство — еще старые, все ссыльные были, все на каторге были — говорят: «Отец Иван! Да что ты на квартире живешь?» А я говорю: «А что делать, братцы, денег-то нет!» — «Мы тебе купим». И вот духовенство тульское собралось и купило полдома. Вот в этом полдоме мы и проживали. Потом его снесли, и теперь уже десять лет живем здесь, в многоквартирном доме.
Вот так жизнь сложилась тульская. Сложная жизнь, потому что за это время прошло десять архиереев, и все разные, и с каждым неприятности. Ну, старался уживаться со всеми. Среди всех архиереев был более-менее Пимен, который относился по-отечески, как друг. А так все… Вот, к примеру, эти награды. Награды какие? — «Я тебя награждаю». — «Чем?» — «Камилавкой. Плати!» Такую сумму плати, что я этого в церкви за полгода не заработаю. Плати! Ну, доплатился я, — и палицу дали, и митру дали, потом орден князя Владимира дали. Но за все, за все столько пришлось платить, что когда пришло время платить налоги, платить было нечем. В то время духовенство платило налог государству. Сейчас-то не платят, слава Богу! А мы-то тогда платили столько, что не дай Бог. Меня четыре раза описывали, да!). Покойный епископ Никон был. Говорит: «Вы служите сегодня со мной!» Ну, служу в соборе. — «Идите, читайте заамвонную молитву!» Пошел заамвонную молитву читать, потом возвращаюсь, а он меня встречает в царских вратах и — «Аксиос!» И камилавку надевает (смех). Ну, аксиос, ладно, но на следующий день (уже я преподаватель) — указ: оплати награду, столько-то. Господи, да я за полгода столько не зарабатываю! И всё — деньги, деньги, деньги, деньги.
Так мы ничего и не нажили. Вот все, что мы имеем… Тамара говорила: «Ничего нам не надо! Мы с тобой начали жизнь — у меня два платьица, у тебя один костюм, и слава Богу! Зато верны Богу, верны Христу». Вот самое главное. А приобретать? Ну, когда есть возможность — ладно, а так ничего не приобретали. Да, Тамара моя была настоящая христианка. Встретились мы с ней очень давно (она когда-то окончила институт в Балашихе, в том институте учился покойный о. Александр Мень, Царство ему Небесное) и были единомысленны во всем, даже в пище, в одежде. Скромная была: в церковь приходила и становилась всегда так, чтобы ее никто не видел. Истинный друг, матушка и христианка…
И вот когда мы сейчас наблюдаем жизнь церкви, то скорбно становится, скорбно. До перестройки в Тульский епархии было 35 церквей, сейчас — около ста. Но кто служит? Духовенство все молодое. Святят всех подряд, независимо от того, какое у них образование. Бывает, приходит — даже славянского не знает, а его рукополагают: мол, потом пусть учится. Да, это сейчас точка зрения патриархии такая: рукополагать, а потом пусть учится. И духовенство в результате очень слабое. Вот даже в нашем храме проповедей совсем нет, не говорят священники проповеди. В былые времена, в старые времена как было? — Настоятель храма — ему 80 лет, а то и больше, второй священник — ему 50 лет, а третьему 25 лет, и он учится. И так передается опыт: как служить молебен, как панихиду, как проповедовать. А то сейчас приходят в храм и говорят: «А как у вас служится панихида? А как у вас служится молебен? А почему я должен в каждой церкви по-разному служить?»
Скорбно еще и потому, например, что сейчас батюшкам дают награды. Какие награды? В тульской епархии (была большая епархия) до революции было 1100 священников, из них только 50 — протоиереев. А сейчас почти все протоиереи! Все, конечно, за плату… У нас в Харькове (я с Харьковом был немножко связан) был только один батюшка, о. Леонид Твердохлиб, который носил митру. Один священник в кафедральном соборе! И в Киеве было то же! А сейчас у нас человек пятнадцать митрофорных! За что, собственно, митры? Что тогда такое митра, не понимаю.
Я часто видел на службах о. Павла Флоренского. Он был скромный человек, скромно и служил. Он служил в церкви около, вы не знаете сейчас, Страстного монастыря, на Пушкинской. Пушкин-то стоял с другой стороны, где Достоевский речи произносил, это сейчас его перенесли через дорогу. А тут, на этой стороне, был прекрасный монастырь, Страстной, и там, за монастырем — Дмитровка. Там церковкаХрам Рождества Богородицы в Путинках. — Прим. ред., она и сейчас есть, рядом с театром Ленинского комсомола. Вот в этой церкви служил частенько о. Павел. Я приходил. Служил он тихонько, скромно. В то время интересные батюшки были в Москве, скромные такие…
Вот, я каждый год приезжаю на Украину. Приезжаю, вижу — молодое духовенство. Вот, пришел, рукоположился какой-то человек, через год у него — митра, еще через год у него собственный дом, а еще через год у него машина. И при этом ни у одного проповеди нет, никакой работы среди верующих нет… Спрашиваю: «А за что же тебе дали награды?» — «А я построил вот из хаты храм». Да разве мы, пастыри церкви, призваны к тому, чтобы строить? Строить нужно, но это не есть наша заслуга: мы должны жечь сердца людей, людей объединять, чтобы были объединены все люди, чтобы они почувствовали, что они христиане! Ведь что сейчас делается в городах? Ну, в Москве все храмы полны. Ой, в Туле, там храмы полны! Ой, в Киеве! А села? Что в сельских-то храмах? Страшно, что делается в селах, страшно! Спрашиваю батюшку: «Ну, сколько в воскресенье или в праздник верующих в храме?» — «Пять, десять человек». — «Как? Такое село — и всего пять, десять человек?» — «А что? Не ходят! Не ходят!». — «Почему?» — «Да не интересуются церковью, безразличны». — «А чем же ты, батюшка, живешь?» — «Требами. Погребение — сто, венчание — двести. Ну вот, заработок. Архиерей требует: давай, мол, деньги, взносы, как обычно платят, а я ему говорю: люди не ходят, проверьте». Действительно, благочинный приезжает, смотрит — никого нет, правда. Вот судьба.
Так вот видите, каково нынешнее положение церкви. И вот на фоне такого скорбного нынешнего ее положения появляются звезды — особые пастыри, особые люди, которые хотят возродить церковь нашу христианскую православную, обратить ее к первохристианству, к светлому, к хорошему, напомнить о том, что не забыто, что должно быть возвращено! Ибо и в прошлом тоже было много хорошего, в первохристианстве. Тогда молились не так, как мы сейчас молимся, не было еще святых, не было таких пышных одежд, не было саккоса архиерейского, не было митры. Ничего же этого не было! Кресты, может быть, были деревянные, но души были золотые! И вот поэтому возвращение к духу первохристианства имеет великое значение! И когда в наше такое смутное церковное время появился такой пастырь как о. Георгий — это же радость! Это должно быть торжество, церковь русская должна торжествовать: появился человек, который идет на все: на скорби, на изгнание, на непонимание. Но он идет со Христом. Ведь не всегда понимали и ныне прославленных пастырей церкви. Вспомните жизнь свт. Григория Богослова. Приехал он на свою кафедру, там всего было что-то 35 человек. А потом какая стала могучая христианская община, Церковь… Надо сеять, надо сеять!
И вот о. Георгий, о котором я так много говорю, — я, к сожалению, с ним не знаком, но так много о нем слышал, так много знаю, так много читаю… Разное читаю, разное. И всю клевету, которая пишется, и о всем том светлом, что он несет в мир. И все это говорит о том, что такие пастыри нужны! Но — непонимание… А не понимает кто? Тот, кто ничего не делает, тот, кто ничего не хочет. А ведь надо делать, надо жить, надо идти на все. В былые времена как было? Когда начались гонения, то разные были батюшки. Были страдающие батюшки, были скорбящие, иные же — отрекались, со слезами отрекались иногда. В газетах писали иногда, что, вот, отхожу от церкви и т.д., и снимали с себя сан…
Вспоминаю такой случай. Я с мамой был в это время в храме. Это было тоже на Украине. Большое село (ну, на Украине села большие). Большое село, прекрасный храм, прекрасный священник. Но у него семь человек детей. И начались такие времена, когда детям верующих запрещали учиться, их не принимали в школу! Страдали родители, страдали и батюшки. И вот этот батюшка отслужил литургию, потом вышел (торжественный праздник был), вышел и сказал: «Я снимаю с себя сан! Я обманывал вас. Я перехожу теперь работать на пользу, там, родине и т.д.» Обычные слова, которые ему написали. И начал снимать с себя одежды, фелонь снял, бросил. А псаломщик, обладая сильным голосом, запел: «Днесь Иуда оставляет Учителя и приемлет дьявола!» Батюшка услышал эти слова — упал и умер! Умер! Но что его заставило отрекаться? — Дети, гонения на детей. Да, чтобы сохранить семью, сохранить детей…
Вот были и такие священники, были и такие пастыри. Но были и такие, которые отдавали ключи сами. Хотя были и такие, которые подвергались гонениям. Те исповедники, которых я видел на Колыме, те архиереи, те батюшки, которые туда пошли, они оставили, может быть, и свои семьи, и свои приходы, и пошли в ссылки, пошли в тюрьмы, но сохранили свою душу, свое пастырство. Однако многие из них там и остались.
Я жил в бараке на 500 человек, таких бараков было где-то около восьми. Несколько архиереев у нас было, были все старики, пожилые люди. А я с краю спал, такая моя судьба была. Как только что-то, событие какое-то — на вахту! Приходит военный — два, три часа ночи: «Вставай! Иди на вахту! Вставай, иди на вахту!» Заходишь на вахту — отправляет: «Иди в палатку!» Это была особая палатка, где лежали мертвые: кто в бараке умирает, его сразу в эту палатку. Так их туда набивалось немало. Зайдешь — лежит человек сорок, пятьдесят, тридцать, двадцать. Берешь их — и в машину, берешь — и в машину, берешь — и в машину, берешь — и в машину. Отвозить километров десять надо. Отвозят — и прямо в снежок, в снежок, в снежок. Машина поворачивается, уходит. Так они там и пролежали. Когда я уже освободился, дай, думаю, пойду в эти места (я имел уже право свободного выхода). Пришел — а там одни косточки. Видно, звери и вороны поели. И все, остались одни косточки.
Эти люди отдали свою жизнь за Христа! И как там патриархия ни собирает о них сведения, их не соберешь, потому что тогда в церкви был раскол. Было обновленческое движение, были и другие направления среди православных. И в Петербурге был раскол, и в Екатеринбурге митрополит Григорий был и т.д. Кто-то соглашался с владыкой Сергием, кто-то — нет. Ну, вы эту историю знаете. И поэтому многие из них забыты и никому не нужны, а о них надо бы написать.
И вот сейчас, когда мы знаем, что в Москве творится, что все-таки есть батюшки такие, как о. Георгий, — и они должны быть! — нужно жить, нужно бороться, нужно сохранять Церковь Божию, но нужно вспоминать и прошлое, чтобы Церковь святая процветала! Сейчас труден путь пастырский…
И потом надо иметь в виду — история повторяется! Все может и вернуться. Сегодня — одна власть, завтра — другая. Может быть, снова вернется человек, который пойдет против Христа. Антихристы всегда были… Но тот, кто придет уже в самом конце, последний антихрист, — он придет, он придет! Хотя когда он придет, мы не знаем, потому что все-таки надо верить, что это еще и не конец мира, и не конец церкви, что христианство только начинается. Две тысячи лет — это ничтожное время. Сейчас только начало христианства, может быть, мы только начинаем эту историю, и все же придет время, когда Церковь Божия может… конечно, она не погибнет никогда, но она может быть подвержена испытаниям! И так же может быть подвержено испытаниям и духовенство, обольщаться не надо. Испытания возможны, потому что Господь нас предупреждал: «В мире скорбны будете, но мужайтесь, Я победил мир».
И вот я очень сомневаюсь, переживаю и страдаю, страдаю не от своих немощей и болезней и т.д., а страдаю о таких пастырях Церкви, как о. Георгий. Но и другие есть, есть последователи его, есть! Да и у нас тоже по Тульской области есть такие, среди молодежи есть. Они придут, они придут! Они не будут удовлетворяться только тем, что есть, тем, что проповедует, там, патриархия. Придет время — и обнажатся дела патриархии, как и дела каждого человека, и каждого пастыря, и архиерея, и священника! Когда просто читаешь Апокалипсис, — хотя, конечно, его трудно понять, и все толкования Апокалипсиса тоже несовершенны, да и кто может быть совершенным и все это понять? — слова эти ободряют и укрепляют: через все испытания будет новое небо и новая земля! Иоанн пишет, что храма он не видел в новом Иерусалиме, т.е. весь мир будет храмом. Не будет скорби, не будет болезней, не будет печалей. Гряди, Господи! Пусть Господь грядет и к нам!.. Ну, ладно, это я так, от чистого сердца…
Ну, что же в Москве? Какая сейчас судьба отца Георгия? Выходит ли еще ваш журнал? Работает ли Школа? Ведь тут Поместный собор предполагается когда-то? Дело в том, что они могут на что угодно пойти. На что угодно! А что делать в таких условиях? Отказаться от своих взглядов, от того, что делаешь? Согласиться с тем, что они требуют? Стать «обычным»? Вы понимаете, у них сила большая! Вот, например, у нас тут недалеко, под Тулой был настоятелем молодой батюшка, о. Михаил. Что-то он строил, нанял бригаду мастеров, в чем-то, может быть, ошибся, в деньгах там, Бог его знает. Ошибки бывают, тем более, когда храм строится или ремонтируется. Ну, его запрещают на два года. На два года лишают тебя пастырской деятельности! Приходит человек в алтарь без креста, крест же снимают! Ну зачем это? С молодого человека, который только недавно рукоположился. А ведь при этом много есть сейчас таких, которые действительно ведут себя недостойно! Но те — ничего, как-то договариваются, по-видимому, ценой каких-то услуг, материальных, например, деньги платят. И все это процветает, симония процветает! Каждый священник знает: не будешь давать архиерею — не получишь места! Значит, что-то надо делать, как-то думать, откуда-то брать. Очень сложно!
Ну, они, кажется, решили о. Георгия добивать. Защитников среди нынешнего духовенства у него едва ли найдется много: никто не захочет лишаться своего места.
Знаете, грустно бывает, что мне уже 90 лет. Я бы сейчас, не взирая ни на что, именно сейчас был бы рядом с отцом Георгием, потому что все то, что он делает, все то, что он проповедует, — это верный путь, это верный путь для Русской православной церкви! Это очень правильно. И надо бережно относится и к крещениям, не крестить всех подряд без подготовки, бережно относиться! И все-таки уже надо переходить на родной язык.
А можно так: этому мешать, мешать… но нет, надо переходить, будущее — за родным языком! Вот, например, в Туле был в старое время архиепископ Парфений (Левицкий). Он был переведен в Тулу из Каменск-Подольска за украинский национализм. А в чем был его национализм? Он переводил литургию и Евангелие на украинский язык, родной язык того народа, среди которого находился. У меня даже есть его перевод. И вот его старый Синод за национальные такие идеи перевел в истинно русскую Тулу. Но он и тут делал свое дело и оставил большой след! Но получилось так: когда в 1917 году духовенство выбирало архиерея… Да, тогда духовенство выбирало архиерея, народ выбирал и пастыря. Архиерей посылает, например, священника в приход, а приход ему говорит: «Он нам не подходит!» И тогда архиерей отзывал его и посылал другого. И вот, Парфения туляки не выбрали, а выбрали своего, русского. Между прочим, встречал Парфения в Туле на Московском вокзале архимандрит Алексий (Симанский), будущий патриарх, он в это время был тут ректором семинарии. Я тут когда-то составлял историю и нашел местные газеты с проповедями о. Алексия (когда он тут был, то писал в газеты). Потом я отвез их ему, уже патриарху. Он с радостью читал: газета «Тульская молва», проповеди архимандрита Алексия…
Вот, кстати, и в этом отношении что-то обязательно надо делать! Надо собирать такие архивные материалы, воспоминания, пока еще дадут, и в ваших местах, пока еще есть старые люди. Вот, Тула потеряла всех стариков: сейчас уже нет ни одного старого священника, нет и старых мирян. Многое утеряно, никто ничего не знает об истории Тулы! Вот, правда, отец Ростислав Лозинский тут был, он кое-что написал…
То направление, к которому призывает о. Георгий, и путь, на который он встал, — это будущее нашей церкви! С этим ничего не сделать, никакие препятствия тут им не помогут. Ну, что делать, сегодня такая ситуация, такие люди… А потом — все боятся, все боятся. Чего боятся, ну, чего боятся? Служить на родном языке? Я, помню, когда в Якутию попал, что я прежде всего увидел? Библию, литургию — на якутском языке! Даже иконочки — Божья Матерь, Спаситель — немножко такие, на якутов были похожие. Почему? Потому что миссионер приезжал и говорил: «Христос такой, как и вы». Да, и Он действительно такой! Ну, миссионеры наши тоже мудрые были. И вот дошли до Чукотки, но на саму Чукотку уже не дошли. В результате, Якутия православная, а Чукотка — идолопоклонники. Вот раз сижу я в юрте, вбегает чукча, хватает одну фигурку, другую, выходит и выбрасывает. А это — два бога: рыбной ловли и охоты. Если неудача на охоте, он может этого бога выбросить. А чукчи Аляски — просвещенные. Там католики были, протестанты. А наши миссионеры закончили на Чукотке, дальше не успели — революция.
Я и сам служил на русском языке. У меня был друг о. Федор Жуков, очень интересный вообще человек. Он был с высшим образованием, инженерным, но интересовался церковью и потом стал священником. И он перевел литургию на русский язык. Кажется, писали потом, что где-то утерян его перевод. Но очень хороший был перевод. Ну вот и я когда тут служил, в Двенадцатиапостольской церкви, то иногда служил литургию по этому переводу. Особенно когда дьякон был выходной, я брал этот перевод и служил по-русски, как и о. Георгий. Вот у меня теперь есть и его перевод. Прекрасный перевод! Я лучшего не знаю. Так вот о. Федор Жуков тоже перевел, и мы служили пробную литургию (тогда были такие литургии — когда пробовали, как она на слух) в храме Христа Спасителя. Я там прослужил год, а потом его взорвали, и мы разбежались кто куда. Потом я переписывался с о. Федором, а приехав с Колымы, пошел по тому адресу, где он жил. Ну, иду, купил то, что мог в то время в Москве, подошел, позвонил, открыли мне двери и говорят: «Отец Федор две недели как скончался». И утеряно было все.
А вот у нас служили, часто служили по-русски. Просто присутствовали, проверяли: где звучит то или иное слово, где не звучит. А почему не проверять? Теперь, я этот перевод о. Георгия видел и думаю: Боже мой! Это дар Божий! Это великий перевод! Все ясно, все понятно. Если даже я отслужу, то всякий верующий поймет, что это — литургия, но не скажет, что это перевод какой-то такой, который как бы запутал нас или с ошибками. Не знаю: как к нему относится патриархия? Они все-таки согласились с этим переводом или нет?
Я был в Пярну, в Эстонии, и присутствовал там на литургии епископа Алексия (Ридигера). Он служил по-эстонски! Правда, книжечку держал перед собой. Мне все-таки кажется, что и патриарх Алексий, да и члены Синода, — они просто боятся, что начнется раскол… Но я уверен, что сами они не против. Вот, например, митр. Ювеналий что у нас делал здесь в кафедральном соборе? Апостол — по-русски, Евангелие — по-русски, шестопсалмие — по-русски. Он это начинал и говорил, что это у нас пока экспериментальный храм, привыкнут люди — и можно будет вводить в других храмах. Передовой человек! По-моему, он все-таки из школы митр. Никодима. Как там ни говори про митр. Никодима, как ни бросай в него камни, а он все-таки человек был передовой, интересный человек.
Приятно мне, уходящему в вечность, с вами общаться! Приятно, что есть люди, которые еще думают о Христе, живут Христом и надеются на то, что христианство не умрет. И я, уходящий, рад, что в церковь приходят такие люди, и что вы живете в общине. Да, священник, батюшка должен быть апостолом — мы все должны быть апостолами, мы все должны быть проповедниками Христа! Это великое дело, нужное, полезное. И я счастлив, что такое духовенство приходит, именно мыслящее, не то, что просто попы.
Держаться надо вместе. Надо так, понемножку находить друг друга, чтобы не быть в одиночестве, чтобы собираться, капля к капле. В общем, понемножку пробуждать людей, пробуждать, не удовлетворяться тем, что есть. Я вот о чем скорблю. Вот у нас молодые священники есть, образованные. Один — только что институт окончил, другой — учителем был, третий — зубной врач. Хорошие молодые люди, хорошие! Но горе в чем? Они поодиночке превращаются в обычных попов, в обычных батюшек! Их проповедь не интересует, судьба церкви не интересует, история церкви не интересует. Они стали как «требники». Знаете, хорошее слово есть такое на Украине: трэба, т.е. ты мне нужен. Ты мне нужен, трэба — я к тебе пришел. Ты мне не нужен — я ушел. А о Христе так нельзя говорить! Христос везде и всюду. И то, что делает о. Георгий, пусть его не понимают сейчас, это — нужно. Хотя я уверен, что Синод — весь на его стороне. Но все они дрожат за свое место: мол, как кто скажет. А потом, тоже, кому-то невыгодно то, что распространяется вера Христова и Церковь.
Поэтому особенно пастырям надо находить друг друга, собираться, держаться вместе. Очень тяжело быть в одиночестве! Я вот, например, устал от одиночества: моя матушка умерла четыре месяца тому назад. Но это одиночество в обыденной жизни. А вот когда одиночество в пастырской работе, в пастырской деятельности, это гораздо тяжелее. Сколько таких одиноких было! Вот был такой о. Константин Смирнов. Это был святой человек. Он одинокий был. И судьбы его я так и не знаю. Вот такой интересный человек был. Он был всезнающий человек. Он, например, открывал даже такие тайные страницы первохристианства, когда приходили и причащались без исповеди: Христос меня зовет на причастие, и я иду. А исповедь — я, может быть, в год раз поисповедуюсь, а может быть, — каждый день буду исповедоваться, когда будет крик моей души. Сейчас же иногда наблюдаешь жизнь: входит священник в алтарь и говорит: «Я 15 человек не допустил до причастия!» И радостно сообщает, что не допустил. Да ты же преступник! Уже то, что человек пришел в храм и хочет причаститься, это же счастье. С этим человеком надо работать! Ну, что-то он допустил там, разные бывают причины. Тут основное, когда человек уже сознательно идет на причастие и т.д. Надо этого человека не держать. Работать надо с людьми!
Сейчас самая главная задача всех — молиться: Господи! Сделай так, чтобы сердца жестоких людей стали немножко лучше! Тех людей, которые мешают людям в церкви жить, честно трудиться, других просвещать, себя пред Богом не забывать.
— Батюшка, большая просьба, в заключение скажите что-то лично о. Георгию и нашей общине на память. Какое-то слово назидания, если можно.
— В день Казанской иконы Божьей Матери я в Туле встретился с дорогими друзьями. Эти дорогие друзья напомнили мне о том, что Вы, досточтимый отец Георгий, работаете, трудитесь на пользу и богословской науки, и святой Русской Православной Церкви. Верю, что Вы будете живы, здоровы, и дело, которое Вы начали, не умрет. Я истинный Ваш поклонник и друг! Да процветает Ваша община! И верю, что придет время, и те неразумные люди, которые сегодня мешают не только Вам, а всем христианам, всем, кто жаждет Христа, изменят свою политику, и будет едино стадо и един пастырь
. Да хранит Вас Бог, да хранит Вас Матерь Божья, да хранит великую общину Вашу. Я этот храм знаю, потому что в том храме, где Вы в последнее время проповедовали, я тоже был и тоже служил, и тоже ушел со скорбью из этого храма. Но Господь так сделал, что я верю, что этот храм снова будет процветать. И община, которая собралась вокруг Вас, будет жить, процветать, радоваться и прославлять имя Христово. Я — искренний Ваш друг, престарелый 90-летний отец Иоанн Конюхов.
Вот четыре месяца тому назад умерла матушка моя. Такие скорби… Хотя я вспоминаю, как мама моя умирала. Я ее пособоровал вместе с другими, и вот она лежала, уже подходили последние минуты, — и она улыбнулась. Я спросил: «Мама, а что это Вы улыбнулись?» (мы на Украине и отца и мать называем на «Вы», и маме руки целуем и т.д.). Говорит: «Я и скорблю, и радуюсь. Вот я ухожу от вас, оставляю вас, и вы будете в скорби. А там меня встретят мои дети, ваш отец меня встретит, мои родители. Они меня встретят и будут в радости, а вы в скорби». Вот такая вера в бессмертие, в то, что жизнь не заканчивается, что жизнь продолжается! Один приходит, другой уходит, а жизнь продолжается. И где же эти души… Вот когда стоишь на море, смотришь на камешки: сколько их в море? — Бог знает! Вот так и души человеческие — сколько их там и где они там находятся?! Но самое главное — у Бога все живы
. Иначе жизнь бессмысленна. Без иного мира жизнь здесь быть не должна. Нужно верить, что пройдем путь, каждый по-своему, и найдем место в великом Царстве вечности. А пока надо жить.
Ну, что, будем прощаться? До свидания, дорогие друзья.
