Жизнь и деятельность Франциска Ассизского (1182–1226гг.)в оценке русской православной мысли
Разделение церквей «восточной» и «западной» глубоко проникло в сознание, подсознание, культуру и религиозный опыт людей, ограничив и даже в известном смысле исказив их. При этом очень трудно разобраться в том, что же именно служит главным камнем преткновения, мешающим вновь полюбить друг друга так, чтобы воссоединиться, узнав друг в друге братьев и сестер во Христе, а значит и в вере, в надежде и в той же любви, во всем духовном опыте жизни. Это единственный, указанный еще Господом путь к единству, ибо по тому все узнают, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою
. Это — путь к единому и единственному Православию, в том числе и для нас, уже в чем-то православных, ибо, по словам великого православного философа и мыслителя: «Православие есть, прежде всего, не доктрина, не внешняя организация, не внешняя норма поведения, а духовная жизнь, духовный опыт и духовный путь»1.
Пока этого единства нет. И людям, приходящим сознательно в церковь ко Христу и Богу Отцу еще приходится выбирать себе матерей, — ведь «кому Церковь не мать, тому и Бог не Отец». Здесь-то и обнаруживается тот практический пласт разделения, который позволяет это не только делать, но и сделать. В нашей работе не идет речи о протестантизме, поэтому будем говорить только о том, что касается оставшихся двух «ветвей» христианства: Православия и Католичества. Сопоставляя их, современный человек чаще всего думает о том, что ему более подходит в его конкретной жизни при данном психологическом, духовном, культурном, бытовом и социальном настрое. И здесь, при условии его достаточной культуры, на первый план выступают совсем не исторические ассоциации, иногда даже не национальный менталитет, а всего две вещи: над всеми главенствующий, но далекий от нас папа и, как, может быть, это ни покажется странным, мистико-аскетические особенности и стиль жизни. Человек деятельный больше думает о первом и, не будучи богословом, нередко выбирает западную организованность и порядок, но человек созерцательный и творческий, ценящий личную духовную свободу, думает о втором и чаще выбирает восточную глубину и трезвенную мистику. В этом случае так или иначе рефреном звучит мотив: «на Западе все слишком натуралистично, слишком чувственно, там в церкви слишком много крови», после чего человек делает сознательный выбор, если не всегда прямо в пользу Православия, которое в наше время тоже легко чем-нибудь упрекнуть, то всегда не в пользу Католичества.*
Как мощный вихрь, людей захватывает католическая культура, но в то же время она способна испугать и оттолкнуть. Всем ясно, что она (а значит, и породивший ее дух) не проста, что ей нельзя без оглядки довериться. Это может быть отнесено совсем не только к относительно позднему иезуитскому барокко, но и к ее истокам. И в первую очередь это относят к св. Франциску с его стигматами, нутром чувствуя их связь с флагеллантством. Впрочем, жесткое противостояние онтологизма Православия антропологичности Католицизма — также результат разделения церквей2.
Используя сокровища русской православной мысли, мы еще и еще раз попробуем разобраться, верны ли подобные оценки и, если верны, то насколько, а также попробуем различить в образе св. Франциска естественно-исторический фон и личность самого святого, его мистику и традицию подражания Христу, влияние на него папства и его же братства, а позже францисканского ордена.
Наша работа ни в коей мере не может претендовать на полноту и всесторонность раскрытия темы. И ее можно считать оправданной, если она поможет хотя бы сдвинуть один из залежавшихся больших камней на пути восстановления христианской свободы и любви, т. е. на пути единства.
Св. Франциск легендарен. В своей религиозной гениальности он похож на основателей религий или, точнее, на тех избранников, которые дают первые образцы и направления жизни по нормам этих религий и которые подобно апостолам ничего или почти ничего сами не пишут. Они живут в определенном духе, воплощая и тем самым проповедуя свою новую религиозность…
Вот, кончились так называемые темные века европейского христианского Запада. Настал век, которому, по выражению С.С. Аверинцева, было «свойственно некоторое качество молодости» (доклад на Випперовских чтениях в Москве в 1980 г. «Миф Фомы Аквинского». К слову сказать, сопоставление времени св. Фомы и св. Франциска не случайно1). И в эту молодую пору новым для людей стало… христианство, понимаемое не только как форма жизни, обряд и иерархия, а как дух и сама жизнь в любви и свободе без какого-либо конфликта с теми же формами, обрядами и иерархическими надстройками. Апостолом этого нового Христианства и стал св. Франциск. Ему некогда было что-то торжественно доказывать или писать, он должен был успеть по-христиански прожить, «подавая пример стаду». По сану он был простым диаконом, но по достоинству своего апостольского служения можно сказать превосходил (ведь именно им в видении свыше была спасена от «разрушения» Латеранская базилика) даже великого своего современника, первоверховного «преемника апостолов» папу Иннокентия III.
Итак, св. Франциск почти ничего не писал. Однако, его и о нем знает почти весь мир. Откуда? Конечно, из легенды, сложившейся из многих отдельных источников и иногда даже граничащей с мифом1.
Возьмем теперь «Книгу о св. Франциске», пролистаем ее, вглядимся в «Золотую легенду» (Legenda aurea), вдохнем аромат эпохи, не забывая, что она была тогда молода, а теперь она легендарна.
Первый же рассказ обращает на себя внимание и заставляет остановиться. Здесь говорится «о том, как св. Франциск, бросив свою прежнюю жизнь, перестроил церковь Божией Матери Порциункулы…» Это произошло уже после того, как он перестроил церковь Сан-Дамиано. «Когда же он покончил работу и в этой церкви, пошел третий год со времени его обращения». Это один из верных признаков особого духовного призвания.
Перед моими глазами поныне стоит образ молодого человека нашего времени, в своем духовном развитии как бы прошедшего те же этапы, что и Франциск, причем, без какой-либо возможности прямого влияния со стороны последнего. В частности, он тоже, оказавшись вдалеке от дома примерно через три года после обращения, которое также не совпадало со временем его крещения, и увидев на юге нашей страны разоренный и запущенный древний храм, в алтаре которого в одной части виднелись следы свечей, а в других стояла страшная «мерзость запустения», превратившая святое место в отхожее, «исполнился жалости» и возвышенной ревности и стал почти одними руками восстанавливать и очищать его. И также это дело неожиданно вылилось в проповедь. Когда удивленно-сочувствующие прохожие спросили, что он делает и не верующий ли он, то услышали в ответ слова древнего поэта и пророка: «Сказал безумец в сердце своем — нет Бога».
Еще по меньшей мере два раза мы сталкиваемся в «Книге о св. Франциске» с темой созидания храма, но уже в других контекстах. В главе «О славе св. Франциска и об обращении многих к Богу и о названии «Меньших братьев», данном ордену…» говорится о том, что «…воздвигалось благородное здание, утвержденное взаимною любовью, и живые камни, собранные со всего мира, образовали обиталище для Духа Святого». А в главе «О времени, месте и силе молитвы св. Франциска» говорится о еще более интимном духовном процессе: «В груди своей он созидал храм». Если мы еще вспомним сонное видение папы Иннокентия III, то нам окончательно станет ясно, что храмоздательство, благодатная икономия были призванием и идеалом великого святого. Однако, в самосознании Франциска то же самое звучало несколько иначе — не в категориях служения, а в общих категориях пути. Так, в своем «Завещании» св. Франциск писал: «Сам Всевышний открыл, что я должен в жизни соблюдать св. Евангелие». Но он призван «не только для него самого, но для того, чтобы он собрал жатву душ и чтобы многие спаслись через него» («Как св. Франциск сомневался, что ему делать, проповедовать ли или пребывать в молитве»). Когда же неизбежно вставал вопрос о том, почему именно он был призван идти столь великим путем, то и здесь был им самим дан ответ («Как брат Массео искушал св. Франциска»): «Не найдя более презренного творения, чтобы выполнить то чудесное дело, которое Он задумал, Бог избрал меня, чтобы уничтожить знатность, и величие, и красоту, и силу, и премудрость мира сего, чтобы все знали, что от Творца всякая добродетель и всякое благо, а не от творения, и чтобы никто не мог хвалиться перед Ним…»
Однако, призвание и идеал св. Франциска осуществлялись конкретной личностью и в конкретных жизненных условиях, которые тесно сплелись с личными и индивидуальными особенностями. О внешних условиях жизни прямо не говорится. Но косвенно — даже очень ярко. В цитированной уже нами главе «О славе св. Франциска и об обращении многих к Богу…» можно прочесть следующее: «Славный воин Христов Франциск обходил города и замки, убеждая не словами человеческой мудрости, но силой духовного поучения, провозглашая Царствие Божие, проповедуя мир, призывая к спасению и покаянию во оставление грехов… Бежали мужчины, бежали и женщины, устремлялись священнослужители, поспешали монахи, чтобы увидеть и услышать ученика Божия, который казался человеком другого мира. Люди всякого пола и возраста спешили увидеть чудеса, которые Бог вновь явил в мире через раба Своего». Несмотря на явную стилизацию под Новый завет, можно все-таки увидеть за ней некоторую реальность, почувствовав господствовавшие во времена св. Франциска духи язычества и законничества.
Каков же был сам св. Франциск? В чем выразилась его индивидуальность и личность? По точному выражению проф. В.И. Герье, Франциск Ассизский — апостол нищеты и любви. Но чтобы понять, каковы были его любовь и бедность, которую он также любил, надо начать с других черт. Надо обратить внимание на то, что в связи с характером рассматриваемой нами эпохи Франциска Ассизского описывают как «второго Предтечу» и даже «второго Христа» (ведь не случайно вскоре после смерти святого даже его Правило вместе с Завещанием стали восприниматься как «второе Евангелие»). В его жизнь и посланничество неотъемлемо входят элементы предпосланничества. Иногда даже в его уста вкладываются слова Предтечи («сотворите достойный плод покаяния», см. «Цветочки», гл. XXI) или те слова Христа, которые также связаны с проповедью приблизившегося Царства Небесного и покаяния. В связи с этим одним из исходных образов является и направление на такую же проповедь по двое первых учеников и последователей Франциска. Все делалось буквально по Евангелию, а это требовало большого дерзновения, граничащего в христианском мире с безумием.
«Он не смягчал перед людьми их проступков, но глубоко поражал их, он не оправдывал греховной жизни, но сурово порицал ее. Ибо он прежде применил к себе на деле то, в чем убеждал других словами и, не боясь упреков, с уверенностью провозглашал истину» («О славе св. Франциска и об обращении многих к Богу…»). Это убеждало, ибо полное соответствие, гармония слова и дела бросались в глаза. Его слово не оставалось без последствий и для него самого, и для его учеников, и для народа. Если он уходил от мира и семьи, то напоминал о ревностном служении одному Богу («О том, как дьявол искушал св. Франциска сладострастием и как святой победил его»), если призывал к жалости к животным, то тут же предлагал выкупить и освободить их («О любви и сострадании, которые св. Франциск питал к бедным, и о том, как он поступил с овцой и ягнятами»), если убеждал разбойников покаяться, то «обещал им позаботиться об их нуждах и взять на себя их пропитание» («Цветочки», гл. XXVI).
Св. Франциск обладал особой верой, не боящейся никаких мучений и выражающейся в его словах: «Возложи заботу о себе на Бога, и Он напитает тебя» («О том, как св. Франциск послал братьев своих по двое в мир…»). Ему ниспосылались особые откровения, которые он поверял ученикам, благоговевшим за это перед учителем, его наставлял в делах Божиих Сам Бог (см. там же), он, наконец, был особый поэт, глубоко чувствовавший музыку.
Это все коренилось в двух принципах поведения, в двух типах жизни — монашеском и пророческом. Первый был связан с праведностью и святостью, с послушанием, смирением благочестием, терпением, простотой, созерцанием, трудолюбием и вообще с исполнением христианско-монашеского закона. Второй тип, как вполне харизматический, иногда ярко проявлялся в потрясающей свободе, в блаженстве и юродстве Христа ради наряду с собственно пророчеством.
Страницы буквально пестрят примерами того и другого. Так, в главе «О славе св. Франциска…» говорится о первых учениках: «Не рассуждая о повеленном, без возражения, они с возможной поспешностью исполняли все возложенное на них… Мир и благожелательность сопутствовали им, и на всех делах их лежала печать кротости и целомудрия». «Блаженный Франциск говорил, что праздные люди, не занимающиеся полезным и смиренным трудом, будут извергнуты из уст Божиих… кто не знает ремесла, пусть выучится» («О том, как блаженный Франциск требовал, чтобы все братья трудились своими руками», см. также «Завещание»).
О нем же говорили: «Он был смиреннейшим из людей, он всех принимал одинаково ласково и применялся к нраву каждого. Святейший среди святых, он среди грешников был как бы один из них» («О любви, которую св. Франциск ради Творца питал ко всем тварям и описание его душевных свойств и внешнего вида»). «Он все стремился к большему совершенству… Неутомимый в своем стремлении к дальнейшим святым подвигам, он хотел сызнова начать свое дело, ибо не считал его исполненным… Он видел, как многие стремились к власти и первенству и, ненавидя их поползновения, хотел собственным примером излечить их от этой язвы. …Полезнее подчиняться, чем властвовать, особенно ныне, когда так увеличилось зло и умножилась неправда. …Он плакал над теми, которые презрели истинное счастье ради мирской суеты. Чем выше они возносились в почете и власти, тем ниже они падали, бесцельно блуждая в бесполезной свободе» (»О жизни братьев, служивших св. Франциску, и о том, как он хотел устроить свою жизнь»).
Франциск говорил: «Выше всех милостей и благодати и даров Святого Духа, которые Христос сообщает друзьям Своим, — победить себя самого и охотно терпеть из любви ко Христу горести, обиды, унижения и лишения. Всеми другими дарами Бога мы не можем хвалиться,… но крестом испытаний и горестей мы можем хвалиться, потому что это от нас…» («Цветочки», гл. VIII). «Чем больше даров и милостей мы имеем от Бога, тем смиреннее мы должны быть, ибо ни одна добродетель без смирения не угодна Богу» («Цветочки», гл. XII).
А вот примеры уникального харизматизма и свободы Франциска, как и его ближайших учеников. Святой Франциск «всем указывал образ жизни и истинный путь спасения на всяком поприще» («О славе св. Франциска»). «Сильна была в нем власть апостольская, и он отказывался угождать царям и сильным мира сего. Он всегда и во всем соблюдал святую простоту, и теснота помещения не мешала широте его сердца» («О жизни братьев в Риво-Торто и о соблюдении бедности»).
Он возвещал, «движимый Духом Святым», о том, что «Господь сказал мне, что Он желает, чтобы я был неразумен в мире, и что Он поведет нас по пути Своей мудрости» («О том, как блаженный Франциск сделал внушение братьям, желавшим идти по пути мудрости и науки, а не по пути смирения»). «Господь коснулся уст брата Филиппа, чтобы он мог сладко и умилительно говорить о Нем; он также разумел и изъяснял Священное писание, хотя и не учился ему, уподобляясь тем, которых еврейские цари выдавали за невежд и глупцов» («О проповеди Евангелия и о возглашении мира, и об обращении шести первых братьев»). «Покинутыми Богом они себя считали, если не чувствовали в сердце обычного благочестия и благоговения» («О славе св. Франциска и об обращении многих к Богу…«).
В своей евангельской свободе Франциск говорил: «Поверь мне, Пресвятой Деве угоднее, чтобы соблюдали Евангелие Ее Сына и разорили Ее алтарь, чем чтобы воздвигали Ей богатые алтари, отрекаясь от Ее Сына» («Порицание брату, желавшему под предлогом бедности сохранить деньги»). И еще: «Думаю, что Богу угоднее дар, чем обряд» («О том, как св. Франциск отдал нуждающейся матери двух братьев единственный Новый завет, имевшийся в ордене»). И еще: «Думаю, что каждый должен сообразоваться с природой своей, ибо одному нужно более, чем другому» («О том, как св. Франциск вкусил пищи с братом, умирающим от голода…»).
О пророческом даре св. Франциска свидетельствовали бывшие с ним, что «когда он говорил о чем-нибудь: это так и есть или так будет, это всегда в точности исполнялось» («О том, как блаженный Франциск предсказал примирение между епископом и правителем Ассизи»). А когда святой Франциск заставил кружиться брата Массео, чтобы показать дорогу (см. «Цветочки», гл. XI), тот его не понял и «сильно изумлялся тому, что святой Франциск заставил его сделать, уподобив его ребенку на глазах проходивших мирян».
Таким образом, св. Франциск, питаясь то монашеским, то пророческим духом, жил как небесный человек, имея в себе внутренние мир и мудрость. Это также засвидетельствовано в древнейших текстах, где прямо говорится, что «святой мир, наполнявший мудростью его сердце, никогда не покидал его» («О времени, месте и силе молитвы св. Франциска»). Тот же брат Массео «ясно увидел, что св. Франциску были открыты тайны его души, и уразумел, что дух божественной премудрости руководил всеми поступками св. отца» («Цветочки», гл. XI), который сам «паря в небесах, не удостаивал спускаться на землю» («О проповеди Евангелия и о возглашении мира…»). «Душа его была так свободна и отрешена от всего земного, что парила в высоте, как ласточка» («Цветочки», гл. XXVIII). И в то же время, хотя «сиял он, как звезда, блистающая во тьме ночной, и как утро, восстающее над мраком», он «был как некий светоч, явившийся с неба на землю, чтобы разогнать всеобщую тьму, до того объявшую мир, что едва кто-либо видел путь, по которому шел» («О славе св. Франциска и об обращении многих к Богу…»).
Небесная благодать зажигала его сердце тем жаром, который не противоречил внутреннему миру, трезвению, тишине и безмолвию. В одном месте говорится, что св. Франциск проповедовал людям «с таким жаром и с такой святостью, что привел их всех к миру, и к единению, и к согласию» («Цветочки», гл. XI). Таковы же были его вдохновенная молитва и ликующая радость, ставшая одной из характернейших черт духовной жизни св. Франциска.
Св. Франциск с самого начала «с сердечным жаром и радостью душевной проповедовал всем покаяние, простыми словами, но высоким сердцем наставляя слушателей» («О проповеди Евангелия и о возглашении мира…»). «Великая радость и особенное ликование переполняли души святого и братьев его, когда, по внушению Духа Святого, к ним приходил новый верующий…» («О том, как св. Франциск послал братьев своих по двое в мир…»). «Блаженный Франциск постоянно и усиленно стремился к тому, чтобы, за исключением часов молитвы и божественной службы, сохранять в себе и проявлять радость духовную… Братья мои, мы должны всячески стремиться к приобретению и сохранению чистоты сердца и молитвы, дающей нам радость духовную, которую я так люблю видеть в вас и в себе ради вразумления ближнего и посрамления врага. Ибо ему и порождениям его надлежит печалиться, нам же ликовать и радоваться о Господе» («О том, как блаж. Франциск любил в себе и в других радость духовную»). «Он так любил людей, исполненных радости духовной, что на одном капитуле вместо наставления велел написать следующие слова: «Пусть братья остерегаются сумрачного и лицемерно печального вида, но да будут они радостны в Господе, веселы, довольны и приветливы ко всем» («О том, как св. Франциск сделал замечание угрюмому брату, и как он желал, чтобы братья вели себя»). Св. Франциск, произнося имя Божие, «бывал потрясен до глубины души и, весь исполненный ликования и целомудренного веселия, казался другим человеком, как бы другого века» («О любви, которую св. Франциск ради Творца питал ко всем тварям, и описание его душевных свойств…»).
Интересно, что св. Франциск воспринимал духовную радость как призвание, дар и служение божественные. Уже незадолго до смерти он услышал голос Господа: «Радуйся же, брат, и веселись о твоих недугах и страданиях…» («О том, как блаж. Франциск был искушаем мышами…»), Он призывал братьев после проповеди петь хвалу Господу и говорил: «Кто же слуги Божии, как не Его песнотворцы, ободряющие сердца людей и возбуждающие в них радость духовную» (там же). Конечно же, это иногда смущало и соблазняло иных христиан: «Как он может выказывать такую радость, когда он близится к смерти и должен думать о смерти!» Но св. Франциск отвечал на это: «Разреши мне, брат, радоваться о Господе и хвалить Его в немощах моих, ибо, благодатью Духа Святого, я так соединился и слился с Господом моим, что могу, по милосердию Его, веселиться о Нем, Всевышнем» («О том, что ответил блаж. Франциск на порицание брата Илии»).
Духовная радость, столь свойственная св. Франциску, была тесно связана с двумя еще более глубокими в нем вещами: одной по преимуществу более внутренней и другой — более внешней. Это уже упоминавшиеся нами любовь и бедность, даже нищета! В них обнаруживаются самые глубинные душевные пласты св. Франциска. Посмотрим теперь, какая это была любовь и как он понимал свою бедность.
Прежде всего св. Франциск обладал великой силой любви, которая часто окрашивалась жалостливо-сострадательными тонами. Это каритативная любовь, близкая к любви Востока, очень сильно выражена в следующих словах: «Угодник Божий стоит над яслями, вздыхая от избытка жалости, но весь исполненный удивительной радостью. Обедня служится над яслями и священнослужитель испытывает неведомое умиление» («О яслях, которые он устроил в день Рождества Христова»). Но иногда любовь св. Франциска достигает вершин и всеобъемлюще-агапической любви, проявляющейся в отношении к врагам, животным, всей твари и даже самой бедности. Выкупив овечку из стада коз и козлов и получив позже тунику, сотканную из ее шерсти, «святой принял ее благоговейно и радостно, прижал ее к сердцу и поцеловал, приглашая всех присутствующих разделить его радость» («О любви и сострадании, которые св. Франциск питал к бедным, и о том, как он поступил с овцой и ягнятами»). «Кто и когда мог выразить всю силу любви его ко всем созданиям Божиим?… Даже к червям он питал любовь, ибо в Писании сказано о Спасителе: «Я есмь червь, а не человек» («О любви, которую св. Франциск ради Творца питал ко всем тварям…»).
В «Письме св. Франциска к брату Н.» говорится о любви к врагам: «И люби тех, которые так (т. е. плохо — прим. Г.К.) поступают с тобою, и не желай другого от них, если Господь не судил иначе. Люби их так, как они есть, не требуя, чтобы они были лучшими христианами… И если он тысячу раз явится пред очами твоими, люби его больше, чем меня, чтобы привести его к Господу, и всегда будь милосерд к подобным людям». А однажды во время молитвы Франциска Господь воспламенил его душу такой любовью к святой бедности, что лицо его зарделось, и казалось, что от него начали исходить огненные лучи любви» («Цветочки», гл. XIII).
Добровольная бедность св. Франциска была тесно связана с принятием им идеи (и следовательно, жизни — прим. Г.К.) добровольного унижения, а также с получением и раздачей милостыни, т. е. возбуждением в других и поддержанием в себе любви, без которой не получишь и не дашь сам и корки черствого хлеба. Отсюда становятся понятны слова святого, что «из хижины легче достигнуть небес, чем из дворца» («О жизни братьев в Риво-Торто и о соблюдении бедности»). «Ничем он не хотел владеть, чтобы лучше всем обладать в Господе» (там же). «Св. Франциск всеми силами, всем сердцем стремился к соблюдению святой и божественной бедности… . Ибо, говорил он, невозможно удовлетворять потребность, не возбуждая вместе с тем чувственного желания» («О презрении к себе и об истинном смирении»). «По его мнению, трудно было соблюсти бедность при большом скоплении братьев» («О том, как надо основывать и устраивать обители в городах…»).
Бедность была для него богослужением. Он говорил: «Празднества Господа и других святых лучше чествуются в лишении и бедности, стяжавшей этим святым небесное наследие…» («О том, как блаж. Франциск словом и примером усовестил братьев, приготовивших пышную трапезу в день Рождества Христова»). «Хлеб подаяния есть хлеб святой, освященный хвалой и любовью к Богу» («О том, как св. Франциск просил милостыню, прежде чем сесть за стол кардинала»).
О св. Франциске были написаны в связи с бедностью удивительные слова: «Отец бедных, бедный Франциск, приняв добровольную нищету, не мог видеть человека еще беднее себя, не вследствие стремления к суетной славе, а ради одного сострадания» («О любви и сострадании, которые св. Франциск питал к бедным»). Для него бедность была связана с царственным благородством. В день Рождества Христова св. Франциск проповедует народу «и умилительно рассказывает о рождении Царя-Нищего и о маленьком городке Вифлееме» («О яслях, которые он устроил в день Рождества Христова»). Он говорил: «Мы должны молить Бога, чтобы Он даровал нам всем сердцем любить благородное сокровище святой бедности, служителем которой — Сам Бог… Эта небесная добродетель заставляет нас попирать ногами все земное и преходящее и снимает с души все путы, мешающие ей свободно слиться с вечным Богом» («Цветочки», гл. XIII). Стоило ли в этом случае говорить, что «ни унижения, ни тягость нищеты не удерживали тех, кого наставлял в делах Божиих Сам Бог, возлюбивший людей, отверженных миром и простых» («О том, как св. Франциск послал братьев своих по двое в мир…»).
В прямой связи с так понятой святой бедностью стоит оригинальное отношение св. Франциска к учению, знаниям, книжной мудрости и науке. Он целиком отрицал их. Поэтому он «сделал внушение братьям, желавшим идти по пути мудрости и науки, а не по пути смирения». При этом он сказал, что эту «вашу мудрость и науку Господь поразит и накажет вас…». Этому вопросу посвящена отдельная глава «О послушнике, желавшем иметь Псалтирь с разрешения блаж. Франциска», где говорится: «Не о книге и науке должны мы заботиться, а о делах благочестия, ибо знание надмевает, а любовь созидает (1 Кор 8: 1)… Столько желающих прилепиться к науке, что блажен тот, кто сделался бесплодным ради Господа Бога… Человеку полезна только та наука, которая претворяется в действие, и только тот монах хорошо проповедует, кто творит благо, ибо по плодам их познаются дела».
Мы уже видели, как тесно связана была для св. Франциска бедность с состраданием и милосердием, стоящим за всяким актом милостыни. Милосердие св. Франциска было Божиим даром. Вот что пишет об этом его современник: «В пути, следуя за товарищами, он внезапно останавливался, когда на него снисходило вдохновение, и воспринимал сердцем милость Божию» («О времени, месте и силе молитвы св. Франциска»). Сострадание же ценилось им как священное качество, проявления которого надолго запоминались («О том, как блаж. Франциск из снисходительности к одному брату поел с ним виноград»). Из священного сострадания св. Франциск «не выносил упреков бедным или брани, произносимой одним человеком на другого» («О любви и сострадании, которые св. Франциск питал к бедным…»).
Аналогично он относился к больным и особенно прокаженным, о чем писал в «Завещании»: «Сам Господь привел меня к прокаженным, и я был к ним милосерд». Св. Франциск требовал сострадания и ко всякому грешнику: «Все братья, знающие об его грехе, не должны его стыдить или упрекать, но иметь к нему великое сострадание и держать в тайне грех его… Кустод же должен милосердно помочь ему… и священник не имеет права налагать другого покаяния, кроме слов: Иди и больше не греши
(Ин 8: 11) (там же).
Но у св. Франциска сострадание и милосердие были и более широкими понятиями, они во многом определяли вообще его отношение к миру, ко всем разумным и неразумным, одушевленным и неодушевленным созданиям и даже к себе, к своему телу, что было в то время неслыханно. Поэтому, например, «блаж. Франциск хотел уговорить императора, чтобы он обязал законом всех людей заботиться о птицах, волах, ослах и бедных во время праздника Рождества Христова». «Все создания отвечали любовью за любовь святого и благодарностью платили за его отношение к ним. Они ласкались к ласковому, слушались просящего, повиновались повелевающему» («О том, как все создания любили блаж. Франциска, и как огонь не причинил ему вреда»). И когда св. Франциск «бывал удручен недугом, он начинал возносить хвалебную песнь Господу о всякой твари и заставлял петь братьев своих и, хваля Бога, забывал боль и страдание» («О том, как блаж. Франциск любил солнце и огонь больше всех других созданий»). «О, простодушное благочестие и благочестивое простодушие!… Муж сей, исполненный Духа Святого, не переставал хвалить, прославлять и благословлять во всех созданиях и стихиях Творца и Руководителя» («О любви, которую св. Франциск ради Творца питал ко всем тварям…»). «Он так радовался, созерцая и лаская какое-нибудь творение Божие, что душа его, казалось, была не на земле, а на небе. И ради этой великой любви он, незадолго до смерти, сочинил свою хвалу всякой твари, чтобы призвать всех людей к восхвалению Творца» («Об особенной любви, которую блаж. Франциск питал к воде, к камням, к деревьям и цветам»). Это было прекрасное творение св. Франциска — «Гимн брату Солнцу», в котором есть замечательное место: «Хвала Тебе, Господи, и всем Твоим созданиям, в особенности брату Солнцу, которое сияет и светит нам; оно прекрасно и лучезарно в своем великолепии, и Тебя знаменует, Всевышний». И как всегда, каким был сам Франциск, такими же он хотел видеть и окружающих. Проповедуя «сестричкам своим птичкам», он уберегал их от греха неблагодарности и призывал всегда стараться славословить Бога («Цветочки», гл. XVI).
Отношение св. Франциска и его братьев к своему телу изображается противоречиво. Отчасти, может быть, эта противоречивость была свойственна самому Франциску, но несомненно то, что в большей части она возникла в силу огромной инерции уже сложившихся христианских представлений о теле. Поэтому, с одной стороны, нередко звучат почти монофизитские мотивы о теле как сосуде погибели, об умерщвлении плоти, о добровольном нанесении вреда телу и, в более мягкой форме, о теле — «брате-осле», призванном служить одному только Богу или терпеть побои и нужду. И если здесь говорится о «гармонии» тела и духа, то в смысле скорее «устранения» тела.
Но изредка все же звучит и иной, светлый мотив. «Радуйся, брат тело, ибо отныне я охотно буду исполнять твои желания и поспешу помочь твоим горестям» («О том, как св. Франциск спросил одного брата, нужно ли заботиться о теле»). И далее св. Франциск «в рассуждении того, что многие братья могли заболеть или уже заболели, воспретил братьям на одном капитуле носить что-либо (подобное веригам) на теле под туникой». Монах, более нуждающийся в пище, по словам св. Франциска, «должен удовлетворить потребности тела своего, чтобы оно могло служить духу; насколько поэтому мы должны остерегаться излишества в пище, вредящего телу и душе, настолько, и еще более, мы должны избегать излишнего воздержания, ибо Господь милости требует, а не жертвы» («О том, как блаж. Франциск вкусил пищи с братом, умирающим от голода, и как он призвал братьев к умеренности в покаянии»).
Таков был св. Франциск — апостол нищеты и любви.
В дополнение к описанному нами образу св. Франциска, специально рассмотрим еще ряд моментов, следующих из сказанного, и начнем с первостепенной важности вопроса о мистике св. Франциска и его принципе воздержания (imitatio), как он понимался людьми той эпохи и как он отразился на жизни и опыте святого.
Для мистики св. Франциска характерно проведение принципов любви и радости с сердечным жаром до области отношения к бесам и до сферы молитвы. «Бесы, — говорил он, — Божии палачи; и подобно тому, как правитель через палача наказывает преступника, так и Господь посылает Своих палачей, т. е. бесов, чтобы исправить и наказать тех, кого Он любит… Люди считают меня святым, а нужны бесы, чтобы выгнать меня из темницы», т. е. богатого и уютного дома» («О том, как блаж. Франциск из дьявольского наваждения узнал, что Господу угоднее, чтобы он жил в бедных и убогих домах, чем у кардиналов»).
О молитве же говорит следующее: «Если раб Божий постепенно стремится к радости духовной, происходящей от чистого сердца и приобретаемой молитвой, то бесы не могут вредить ему…» («О том, как блаж. Франциск любил в себе и в других радость духовную»). А в особой главе, посвященной «времени, месту и силе молитвы св. Франциска», читаем: «Вся душа его стремилась ко Христу, Которому он посвятил всего себя, дух и тело… Безвкусным казался мир тому, кто питался небесной сладостью, а божественные очарования сделали его брезгливым к грубому человеческому веселию. Он искал всегда уединенного места, чтобы сочетать душу и тело в молитве. Когда же Господь посещал его при других, он прятался в свой плащ, точно в келью… Молясь же в лесах и пустынях, он не удерживал воздыханий, орошал землю слезами, бил себя в грудь и часто беседовал с Господом своим. Там он отвечал Судье, молил Отца, разговаривал с Другом, радовался с Женихом. Из глубины сердца возносил он жертву Богу, жертву обильную и смиренную. Он часто молился с неподвижными губами и, весь углубившись в себя, обращал душу к Всевышнему. Он так уходил в молитву, что был не молящимся человеком, а живой молитвой. Какую сладость ощущал он в это время? Про то знал он один, а я могу только изумляться. Дано знать посвященным, а прочим не дано. Проникновенны были слова его и вид его, пламенело его сердце, вся душа расплавлялась, обитая на небе в горних селениях».
Сладость и сила молитвы, испытывавшиеся св. Франциском, еще не означали сладострастия, с которым вел постоянную борьбу св. Франциск, что видно из главы «Об ангельской лютне, которую услышал св. Франциск». Он говорил в конце своей жизни о музыке: «Человеческое сладострастие обращает музыку в наслаждение для ушей, когда она предназначена к восхвалению Бога… Господь, Утешитель обремененных, не оставил и меня без утешения. Так как мне не дано было услышать игру человека, то я услышал более сладкую музыку ангелов».
Сила и благодатность молитвы св. Франциска были велики и подобны огромному пламени. Одна из легенд говорит о чудесной встрече святых Франциска и Клары так: «И как только подали пищу, св. Франциск начал говорить о Боге так сладко и так чудесно, что божественная благодать сошла на них, и все вознеслись духом к Богу, подняв глаза и руки к небу… После долгого времени св. Франциск и св. Клара и все другие пришли в себя и, насытившись духовной пищей, они мало позаботились о телесной» («Цветочки», гл. XV).
Одним из главнейших мистико-практических принципов святого Франциска был пример и подражание. «Целью всех самых горячих желаний и стремлений св. Франциска было соблюдение всегда и во всем святого Евангелия, всем сердцем, всей душой, всем помышлением следовал он учению Господа Иисуса Христа и подражал Его жизни» («О яслях, которые он устроил в день Рождества Христова»). Нередко от внешнего шли к внутреннему. Так было естественнее для человеческой природы, а Западная церковь всегда отличалась антропоцентричностью.
Отсюда постоянное желание составителей «Золотой легенды» находить прямые, пусть иногда лишь формальные, параллели между жизнью св. Франциска и жизнью Христа, между учением св. Франциска и Евангелием. Эти параллели позже даже были специально описаны и подсчитаны. «Внешний» подход выражался и в буквальном понимании Евангелия. Именно буквальное понимание трех мест Священного писания (Мф 19: 21; 10: 9–10; Мк 9: 23 или Мф 16: 24) стало основой всего служения св. Франциска. В уста брата Бернарда вкладываются слова, относимые ко св. Франциску: «Поистине это человек Божий» («О проповеди Евангелия и о возглашении мира и об обращении шести первых братьев»). К непонимающему божественного призвания брату св. Франциск обращается с гневными словами: «Иди своим путем, брат шмель…» («Выговор брату, не желавшему просить милостыни»). А в XVII главе «Цветочков» ясно намекается на Преображение: один отрок, «приблизясь к месту, где молился св. Франциск, услышал голоса и, подойдя ближе, увидел удивительное слияние, окружавшее св. Франциска, и в этом слиянии Христа, и Деву Марию, и св. Иоанна Крестителя, и евангелиста, и многое множество ангелов, беседовавших со св. Франциском». Первая же глава так и начинается: «Прежде всего надо обратить внимание на то, как преславный св. Франциск во всех деяниях своей жизни был подобен Христу…», и далее идут примеры избрания вначале двенадцати товарищей, один из которых также отступил от учителя и повесился, особой святости последователей св. Франциска, выразившейся в восхищении одного до третьего неба, прикосновения к устам другого пылающим огнем, уподоблении орлу в постижении божественной мудрости третьего, взятии живым на небо четвертого. Сюда же относит VII глава «Цветочков» стигматы св. Франциска и непрерывный пост в течение Четыредесятницы, когда он съел только полхлеба, чтобы, как полагают, «не равняться со Христом благословенным, который постился 40 дней и 40 ночей, ничего не вкушая; таким образом он избежал отравы самовосхваления и по примеру Христа постился 40 дней и 40 ночей».
Очевидно, что уподобление Христу здесь понимается как прямое подражание, следование ранее данным примерам. Это помогало уклоняться от грехов и компромиссов: «Они не соглашались нести обязанности, с которыми мог быть связан соблазн, но всегда творили святое и справедливое, честное и полезное, подавая всем, с кем имели дело, пример смирения и терпения» («О славе св. Франциска и об обращении многих к Богу…»). Эти примеры имели силу воздействия и на окружающих: «Потрясенные до глубины сердца подобным примером, они изменили свою жизнь к лучшему» («О презрении к себе и об истинном смирении»).
Св. Франциск и сам сознательно желал «обратить всех более примером, чем словом». Он говорил даже: «Я должен подавать им хороший пример, ибо для этого я призван» («О том, как блаж. Франциск из дьявольского наваждения узнал, что Господу угоднее, чтобы он жил в бедных и убогих домах, чем у кардиналов»). Исправлять даже самые тяжкие грехи братьев он хотел также только примером, «чтобы ныне и в будущем они не имели оправдания у Бога» («О том, как блаж. Франциск просил милостыню, прежде чем сесть за стол кардинала»). Исходя из сравнений и подобий Священного писания, св. Франциск особым образом относился к солнцу, огню, воде, камням, деревьям и птицам, ибо они напоминали о Христе.
Личный пример самого Франциска был особым способом его проповеди, поэтому он говорил: «Я до конца дней моих не перестану примером и добрыми делами проповедовать моим братьям, чтобы они следовали по тому пути, который Господь открыл мне, а я открыл им» («О том, как блаж. Франциск ответил одному брату на вопрос, почему он не восстает против излишеств, появившихся в ордене»). Он весь обратился в живую проповедь, «столько же примером, сколько словом» («О рвении блаж. Франциска и о том, как он страдал болезнью глаз»). И так как он и первые ученики «были истинными ветвями истинной лозы, т. е. Христа, то и получали великую и добрую жатву душ, обращавшихся к Богу» («Цветочки», гл. V). Иногда же, подобно тому, как св. Франциск подражал Христу, начинали подражать самому Франциску. Об одном из его учеников говорится: «И был Иоанн такой простоты, что подражал блаж. Франциску во всем… Когда блаж. Франциск заметил это, он стал, улыбаясь, выговаривать ему за эту чрезмерную простоту. Но тот ответил: «Брат, я обещал делать то, что ты делаешь, и мне надлежит во всем сообразоваться с тобою». И блаженный Франциск весьма удивился и радовался его чистоте и простоте» («О том, как один поселянин увидел, что блаж. Франциск подметает церковь, и как он вступил в орден и сделался святым братом»). Воистину в св. Франциске ожили древние апостольские слова: «Подражайте мне, как я Христу».
У читателя легенды могло сложиться впечатление, что Франциск действовал подобно Христу один в чужом окружении, где кроме язычников и законников никого не было. Но ведь он жил и действовал в христианской стране с более чем 1000-летней традицией, причем не на какой-либо периферии, а в непосредственной близости к древнейшему центру — Риму. Везде были храмы, монастыри, крещеный народ. Неужели они никак не соприкасались, или весь церковный народ можно было приравнять к книжникам и фарисеям? Для такого вывода нет достаточных оснований. Более того, о св. Франциске говорится: «Больше всего он заботился о том, чтобы все берегли, сохраняли и уважали веру к святой Римской церкви, которая одна заключает в себе соль спасения» («О проповеди св. Франциска в Эскулануме»). Сам же он говорил: «Господь призвал нас для поддержания веры и на помощь священнослужителям святой Римской церкви, которых мы должны по мере сил любить, почитать и уважать… (Но) я хочу любить и почитать и подчиняться не столько епископам, сколько беднейшим священникам» («О том, как надо основывать и устраивать обители в городах…»).
Св. Франциск всячески смирялся и почитал клириков, но всегда с какими-то оговорками, создающими впечатление, что он хотел все же держаться от них подальше. Он не хотел принимать даже покровительство церковных властей, хотя с другой стороны, основал орден как официальную, утвержденную папой институцию, предполагавшую также протекторат на уровне кардинала.
Из всего того, что мы уже знаем о св. Франциске, о его святости, мистике и подражании, легко понять, какое было у него отношение к таинствам, особенно к Евхаристии. Может быть, это стало одной из главных причин того, как крепко держался Франциск за «святую Римскую церковь»? В «Завещании» он писал: «Господь даровал — и не отнял у меня — такую веру, вследствие святости их сана, в священнослужителей, живущих по правилам святой Римской церкви, что я радостно прибегаю к ним, хотя бы они и преследовали меня… я не хочу видеть грехов их, ибо Сына Божия вижу в них, и они мои владыки. И поступаю я так потому, что только в таинстве причащения могу видеть телесно Всевышнего Сына Божия в образе Его Пресвятого Тела и Пресвятой Крови; а таинство это совершается лишь одними священнослужителями. …И всех богословов и всех, преподающих нам пресвятые слова Божии, мы должны уважать и почитать, ибо они приобщают нас к духу и к жизни…» И тут же: «Я определенно предписываю, во имя послушания, всем братьям, где бы они ни были, чтобы они не смели просить какой-либо привилегии от папского престола ни для себя, ни для третьих лиц, ни для церкви, ни для обители, ни для проповеди, ни для защиты от преследований». А в главе «О том, как блаж. Франциск ответил братьям, уговаривавшим его просить привилегию на свободу проповеди» говорится еще определеннее: «Я хочу обратить сперва прелатов святым смирением и послушанием,… и они созовут больше народу, чем ваши привилегии, порождающие в вас гордость… Я для себя желаю одну привилегию от Господа: ни от кого никогда не иметь привилегии, кроме той, чтобы служить всем, и послушанием нашему святому правилу обратить всех более примером, чем словом». Какой редкий случай послушания, зиждущегося на духовной свободе и утверждающего ее!
Мы уже раньше говорили о сочетании двух типов жизни в личности св. Франциска — «пророческого» и «монашеского», что делало его одновременно или почти одновременно блаженным (юродивым Христа ради) и великим святым. То же мы видим и в плодах и последствиях его деятельности. С одной стороны, духовное возрождение людей, их преображение и объединение и неформальное братство, но с другой — францисканский орден, а точнее говоря, даже три ордена — собственно францисканский, орден кларисс и терциариев (а в историческом развитии их еще больше).
Итак, жизнь и учение св. Франциска оказались плодотворными и для него, и для других. Сам св. Франциск поистине «вернулся к первоначальной невинности, перед которой смягчается все жестокое и суровое» («О том, как все создания любили блаж. Франциска…»), а благодаря ему «исчезло прежнее бесплодие и быстро поднялась жатва на необработанном поле» («О славе св. Франциска и об обращении многих к Богу…»), и «младенец Иисус, преданный многими забвению, возродился и запечатлелся в сердцах» («О яслях, которые он устроил в день Рождества Христова»).
В результате проповеди св. Франциска неизбежно у него стали появляться и ученики. Первым «необходимым ему товарищем и верным другом» стал Бернард из Ассизи. Число их росло, «а с приходом брата Филиппа их стало семь». Бог через св. Франциска собирал чад Своих, бывших рассеянными подобно Израилю. Он был к ним милостив, так что «со времен апостольских мир не имел таких святых и удивительных людей» («Цветочки», гл. I). «Бог отверзает уста немым и заставляет премудро вещать простых сердцем» («Цветочки», гл. XIV). «Такова была душевная чистота этих первых учеников блаж. Франциска, что они совершенно не ведали суетного самовосхваления, хотя и знали, что творят доброе, полезное и святое» («О том, как св. Франциск послал братьев своих по двое в мир»), «Отрешившись от всего земного и уничтожив в душе всякое себялюбие, они перенесли всю силу любви на братию и с радостью положили бы живот свой за других» («О славе св. Франциска»). В будущем одна из ветвей францисканского ордена восприняла через брата Бернарда и других некоторых учеников эту традицию первой любви как высшей степени благодати, и не случайно в окружении духовных братьев брат Бернард говорил перед своей смертью: «Я чувствую в душе своей, что за тысячу миров, подобных этому, я не отдал бы служения Господу нашему Иисусу Христу и вам» («Цветочки», гл. VI).
Количество учеников росло, положение братства менялось, во многих охладевала (ибо объективировалась) любовь. И вот однажды при чтении слов Правила «да будут они меньшими», св. Франциск воскликнул: «Я желаю, чтобы община эта называлась орденом Меньших братьев» («О славе св. Франциска…»). Св. Франциск стал отцом ордена, а «сыны его должны были вести жизнь бездомных странников, отдыхающих под чужим кровом, с миром совершать свой путь и жаждать Небесной Отчизны» («О том, как блаж. Франциск отказался войти в келью, названную его именем»). Возникающие и ширящиеся обители должны были «удовольствоваться наименьшим количеством земли ради бедности и доброго примера для всех» («О том, как надо основывать и устраивать обители…»); их насельники не могли быть законными собственниками чего-либо, а должны были жить в обителях, как странники и прохожие, и не в большом числе… Церкви их должны быть маленькие…» (там же). Ежегодные общие собрания (капитулы) у св. Марии Ангельской в Порциункуле — центре духовной жизни ордена — поначалу проходили в особой атмосфере: «Братья сидели по пятидесяти, и по сто, и по двести, и по триста вокруг церкви и были заняты только разговорами о Боге, и молитвами, и слезами, и делами милосердия» («Цветочки», гл. XVIII).
Увлекая за собою множество мирян, св. Франциск не мог не позаботиться и об их организации. Он основал вслед за первым, мужским, и вторым, женско-монашеским, орденом св. Клары еще третий орден «для всеобщего спасения» — орден терциариев, сохранявших прежнюю внешнюю обстановку жизни.
Расцвет орденов продолжался недолго. Уже в конце короткой жизни св. Франциска их охватил духовный кризис. Чуткий Франциск сразу все понял и сделал выводы. Он оставил главенство в ордене и вернулся к первобытному братству, живя с узким кругом ближайших учеников. Вот как он сам говорит об этом в главе «О том, как блаж. Франциск ответил одному брату на вопрос, почему он не восстает против излишеств, появившихся в ордене»: «Когда Господь умножил число братьев моих, и они, по вялости и бедности духа, начали сходить с истинного и верного пути, по которому шли… тогда я передал главенство и власть над ними Богу и министрам». При этом он только внешне отказался от своих обязанностей, которые, по его пониманию, были «чисто духовные и заключались в исправлении и искоренении пороков» (там же). В нем окончательно победило Евангелие и Христос промыслительно явил Себя миру. Св. Франциск говорил: «Если я не могу исправить и утвердить в добре братьев моих проповедью, увещанием и примером, то я не хочу быть палачом, бичующим и наказывающим, как правители мира сего» (там же).
Так нужен ли был орден? Увы, да. Благодаря ему удалось сохранить если не жизнь св. Франциска, то его пример и идеал, к которому никто и теперь не запрещает стремиться. Он обострил тоску по эпохе нового излияния Духа в мире. Он напомнил о нищете и первоначальной народности церкви. Он оттенил величайшую святость и особую духовную одаренность своего основателя, пусть и разошедшегося с ним, вернее с его официальной структурой. Он показал перспективу и будущее духовной общины — Церкви.
* По Сабатье (П. Сабатье. Жизнь Франциска Ассизского. М., Посредник, 1895. С. XXVI-XXVII, XXXI-XXXII) это: I. Сочинения Франциска (ряд писем и увещаний, два Устава 1221и 1223гг., Завещание, Гимн солнцу, служба Страстей, несколько проповедей, посвящение брата Льва, сохраняющееся в автографе в сокровищнице Сакро-Конвенто в Ассизи и некоторые другие). II. Собственно биографии: 1. Предварительные замечания; 2. Первое жизнеописание, составленное Фомою из Челано; 3. Общий взгляд на историю ордена от 1230 по 1244 гг.; 4. Житие, написанное Тремя Товарищами; 5. Отрывки из отброшенной части жития, составленного Тремя Товарищами; 6. Второе жизнеописание, составленное Фомою из Челано. 1-я часть; 7. То же. 2-я часть; 8. Житие, составленное Бонавентурой; 9. «Де Лаудибус» Бернарда Бесского. III. Дипломатические документы: 1. Альвернская дарственная запись; 2. Протоколы кардинала Уголино; 3. Буллы. IV. Летописцы ордена: 1. Летопись брата Иордана из Джиано; 2. Эклестон — прибытие братьев в Англию; 3. Летопись брата Салимбена; 4. Летопись «Испытаний» Анжело Кларено; 5. Фиоретти и прибавление к ним; 6. Летопись 24 начальников ордена; 7. «Книга послушаний» Варфоломея Пизанского; 8. Хроника Гласбергера; 9. Хроника Марка из Лиссабона.V. Летописцы, не принадлежавшие к ордену: 1. Жак де-Витри; 2. Фома из Спалато.
Наибольшей популярностью пользовались и пользуются оба жизнеописания Фомы Челанского (1228 и 1246 гг.), «Зерцало совершенства» (составленное несколько позже, может быть, в 1318 г. ревнителями францисканского идеала и связанное с не дошедшим до нас подлинником «Жития Трех Товарищей») и «Фиоретти» (Цветочки) св. Франциска, оформившиеся в первой половине XIV века и близкие, так же как и «Спекулум Перфектионис» («Зерцало»), к духовному крылу его последователей. На русском языке в 1911–13 гг. было выпущено три книги с переводами этих текстов. Все они включали то полностью, то отчасти Фиоретти (в переводе А.П. Печковского и В. Конради), а «Книга о святом Франциске» — также лучшие части из других трех источников (пер. В. Конради).
