Православное миссионерство. Опыт современного миссионерского прихода
Опыт современного миссионерского прихода на примере прихода храма Успения Пресвятой Богородицы в Печатника
Современный приход мы в некотором смысле можем назвать пережитком прошлого. Прежде всего мы имеем здесь в виду константиновскую эпоху церковной истории. Это был период церковной истории, когда коренным образом изменились отношения церкви и государства. Собственно говоря, это был период, когда утверждалась «симфония» во взаимоотношениях церкви и государства. Это был период, который очень стимулировал несколько социализированную структуру внутрицерковных отношений. Поэтому именно в этот период приход и стал атрибутом поместного устройства общественно-государственной жизни. Поэтому-то он и должен был быть всегда равен себе, никуда и ни к кому и не должен был стремиться. Ведь он был ограничен чисто внешне, географически, скажем, границами своего квартала, в котором он находился. И это наложило свой отпечаток на психологию прихожан и на ту приходскую духовность, которую мы сейчас видим и которая многими воспринимается как норма, причем, к сожалению, норма единственная.
В результате приход оказался внутренне закрыт, а открыт лишь внешне, ибо в определенное время открываются двери храма и туда может войти любой и любой может оттуда выйти. Но ни тот, ни другой процесс церковью не контролируется: входит ли кто в храм или выходит, это как бы никого не касается, лишь бы человек не нарушал установленных, достаточно естественных и простых, правил поведения в общественном торжественном месте, требующем благоговения и исполнения очень небольшого набора этих правил.
Поэтому со временем на приходе стали мало интересоваться личностью человека. Как ни парадоксально, это явление нередкое. В своем пределе оно приводит к тому, что даже служители церкви перестают быть более всего заинтересованы в самих людях. Приходская система как бы отрывается от самой церкви. И, как однажды мне уже пришлось выразиться, в таких случаях происходит отлучение Церкви от прихода. Все, что есть на приходе, может оцениваться вполне удовлетворительно многими, в том числе и церковным начальством, и приходским клиром, но при этом может функционировать и без людей, без прихожан. Некоторые клирики так и рассуждают: чем меньше в храме людей, тем лучше.
Поскольку приход связан именно с территориальным делением, и значит, с определенной территорией и с соответствующим населением, постольку понятна эта его статичность, крайний консерватизм и, собственно, соответствующая экклезиология, которую отец Николай Афанасьев в своей статье «Una Sancta» прекрасно назвал «универсальной экклезиологией». Это та экклезиология, то учение о Церкви, которая представляет себе Церковь как сложносоставное Тело, состоящее из разных православных епархий, разбросанных по всему миру, которые, в свою очередь, состоят из разных приходов. Единство Тела Церкви заключается, согласно этой экклезиологии, в количественно распространенном по лицу земли единстве диоцезов, епархий и возглавляющих их епископов, образующих единый епископат. Недостаточность этой экклезиологии известна…
У обычного прихода появляется какой-то шанс уйти от его родовых недостатков и болезней, если он станет приходом миссионерским. Но прежде чем дать определение миссионерского прихода, мы должны хорошенько понять то, о чем мы говорим. Если нас интересует современный православный миссионерский приход и возможность его существования, мы должны понять, что с одной стороны, он не может быть чем-то абсолютно иным по отношению к тому, что было до него, с другой же стороны, он с самого начала должен стремиться как-то компенсировать именно те недостатки, которые накопились и проявились в приходской системе в процессе истории. То есть, если обычный приход не существует как евхаристическая община, если он сам по себе всегда есть лишь часть кафолической Церкви, если в связи с этим он недостаточно свободен в своей внутренней и внешней жизни и в нем отсутствует местная соборность, личностность, взаимоответственность всех членов, да обычно в нашей церкви и само приходское членство, то конечно, мы должны подумать — что же такое приход, организованный с учетом необходимости компенсации этих и других недостатков.
В принципе, наверное, при ответе на этот вопрос можно было бы идти в разных направлениях: можно было бы говорить просто о хорошо организованном приходе, или о приходе, который делает акцент на общинных элементах во взаимоотношениях его членов, т. е. об общинном приходе, или как раз о миссионерском приходе, который ощущает свою ответственность прежде всего перед теми людьми, которые еще не являются членами Церкви, или, во всяком случае, не являются ими вполне. Правда, возможны и какие-то синтетические варианты, в частности, возможен и миссионерско-общинный приход, каким, как нам представляется, является, к примеру, и наш приход уже не один год. Но вернемся пока именно к миссионерскому приходу.
Что же такое миссионерский приход? С одной стороны, это такой приход, в котором двери так же открыты для всех. Но он должен быть открытым не только внешне, он должен быть открытым и внутренне, не только горизонтально, но и вертикально. Это — главное.
Конечно, открытость — в первую очередь духовное внутреннее многоуровневое понятие. Но это также и внешнее понятие, и поэтому даже внешне миссионерский приход должен быть как можно более открытым. Люди должны иметь возможность приходить туда, но сразу чувствовать и его внутреннюю открытость, то, что они в приходе не лишние. Я знаю, к сожалению, много примеров, когда люди уходили вообще из церкви, или из православия в инославие, а иногда вообще не становились христианами только потому, что придя как раз в средний, обычный приход или некоторые монастыри, они явно ощущали себя в закрытой среде и совершенно никому ненужными, совершенно лишними. И это для нас трагедия, и некий знак свыше, требующий ответа на подобного рода вопросы. Это мы говорили об открытости горизонтальной. А есть еще и вертикальная, связанная с духовным понятием отечества.
Отечество — глубоко христианское понятие. Мы знаем о своем Отечестве на небесах. Мы знаем и свое отечество на земле. Мы знаем свое отечество в семьях. Мы знаем свое отечество в общинах. Конечно, всякое живое и реальное признание старшинства в Церкви, подлинного старшинства, возрождает в людях уверенность и видение своей традиции, которая, конечно, связана с Отечеством, с обретением своего Отца. Даже те люди, которые в наше время имеют в своих семьях отцов по плоти, а таковых, как известно, не так много, даже такие люди ощущают свою безотцовщину именно потому, что отцы перестали быть отцами. Только родить ребенка физически — это еще не значит стать отцом во всей полноте. Иногда бывают такие проблемы, когда человек, например, возненавидевший своего отца по плоти по разным серьезным причинам с детства, вдруг начинает, уже психологически комплексуя, переносить это же отношение на церковное отечество, не только на духовных отцов и старших в Церкви, но иногда даже на Отца Небесного. Известны случаи, когда люди отказывались называть Бога Отцом только по этой причине. Но это все-таки редкие случаи. Это некоторая психологическая травма, проблема, очень глубокая и серьезная, но требующая, в общем-то, уже лечения — психологического или психиатрического. А обычная безотцовщина лечится именно живым установлением традиционной связи от старшего к младшему и наоборот.
Нужно, чтобы миссионерский приход знал такие вертикали, чтобы он был открыт не только горизонтально. Это очень важно, потому что мы часто открытость воспринимаем лишь горизонтально, только ко всем и вся, а вот эту вертикаль, которая как раз и содержится в традиции, о ней забываем. К слову заметим, что очень трудно современным людям осуществить эту вертикаль в жизни. Ею к тому же иногда злоупотребляют. С одной стороны, ее пытаются убрать, всех и вся уравнять, с другой же стороны, иногда она жестко, даже жестоко насаждается людьми, призванными опекать, заботиться о Божьем наследии. Люди соблазняются и, нося те или иные полномочия или достоинство сана, как бы навязывают эту вертикаль и считают добродетелью абсолютное послушание себе, а не Богу.
Кроме того, что приход миссионерский должен быть открытым, он должен быть динамичным, а не статичным. Всякий человек в нем должен знать, зачем он туда пришел, что он «делает» на своем приходе. Но динамика прихода также должна быть прежде всего внутренней. Люди должны ощущать, что приход и приходская община способны реагировать на изменение ситуации их жизни, на изменения обстоятельств жизни, на разные обстоятельства разных людей, которые приходят и обращаются именно к ним. А для этого опять же люди должны ощущать, что в них заинтересованы как в личностях, а не полезных функциях, как говорил апостол Павел: «Ищу не вашего, а вас».
Конечно, миссионерский приход не может быть не заинтересован и в своем собственном внутреннем единстве, если он основан на личностности и на взаимной ответственности. Также, если в приходе возрождаются принципы церковности и верное взаимоотношение с иерархией, то он, конечно, будет стремиться к возрождению принципов церковно-общинной жизни с ориентацией на всех людей, посещающих его, и с внутренним духовно-нравственным императивом, требующим поддержки церковной миссии, катехизации, христианского образования, благотворительности. Еще приход будет стремиться к полноте соучастия народа Божьего в богослужении, он поймет, что без всего этого он себя как следует не реализует. Таким образом, миссионерский приход всегда будет в какой-то степени миссионерской общиной, но он, тем не менее, может называться и быть приходом более миссионерским, или более общинным, как мы и говорили.
Миссионерский приход, если он хочет как-то смягчить исторические проблемы, связанные с обычными приходами, с обычным устройством приходской жизни, должен осознать, что он не может оставаться лишь частью, чем-то всегда неполным, и перед лицом более высоких церковных структур, надприходской иерархии, и перед лицом своих членов. Для этого он должен быть основан на несколько забытой еще у нас экклезиологии, хотя и более древней, более соответствующей Писанию и Преданию, может быть более тонкой, чем «универсальная», прежде всего, на экклезиологии «евхаристической». Она замечательно описана в той же статье отца Николая Афанасьева «Una Sancta»*. Но приход также должен стремиться к тому, чтобы основываться и на «мистической» экклезиологии, описанной отцом Сергием Булгаковым в статье, которая, как и статья отца Николая Афанасьева, называется «Una Sancta»**.
Это очень важно, ибо что значит «евхаристическая» и «мистическая» экклезиология? Евхаристическая экклезиология предполагает, что полноту Церкви выявляет евхаристическое собрание. Лучше или хуже, больше или меньше, но именно полноту, ибо полнота Церкви укоренена в ее евхаристическом собрании. А мистическая экклезиология еще предполагает, что каждый член этого собрания верен: верен Богу, верен Церкви, верен своей Вере, верен себе как личности. Только тогда начинают сходиться воедино все границы Церкви: 1) мистические, в соответствии с мистической экклезиологией, 2) мистериальные, учитываемые экклезиологией евхаристической и 3) канонические, универсально-географические и социально-юридические, которые учитываются экклезиологией универсальной.
Сейчас еще чрезвычайно недостаточно понято, что значит община и общинное устройство Церкви, насколько оно традиционно, насколько оно даже более традиционно в Православии, как и вообще во всем Христианстве, чем, скажем, приходское устройство в том виде, в каком мы его знаем. Хотя приходы, в том числе миссионерские, или миссионерско-общинные, или общинные, должны оставаться в церковной структуре в любом случае, уже хотя бы потому, что они, в отличие от чисто общинной организации церковной жизни, всегда открыты для всех, доколе они стоят посреди улиц, на площадях и т. д. Это как бы напоминание о Церкви, присутствующей в мире. Может быть, легче было бы выявить Церковь людям, собравшимся в одну духовную семью, в одну общину, собравшимся, как это было и изначально, в одном доме, например, в одной квартире, где люди могли бы чувствовать больше любви, больше тепла, могли бы больше сделать добра для отдельных людей, обратившихся к ним. Но тогда Церковь не была бы видна для тех, кто прежде с ней связи не имел. А сейчас люди просто натыкаются на церковь-храм, они привлекаются архитектурой, колокольным звоном, богослужением, пусть и остающимся пока слишком малопонятным для большинства не просто заходящих в храм, но даже и «завсегдатаев» его.
Благодаря миссионерской открытости, которая потенциально есть в любом приходе (ибо любой приход в потенции миссионерский), приход, обладающий ею, оправдывает себя и может существовать независимо от всех тех негативов, которые есть в его устройстве. Но эта миссионерская открытость, внутренняя и внешняя, горизонтальная и вертикальная, требует большого напряжения, жертв и постоянного напоминая себе о служении Богу и ближнему, причем ближнему, понятому евангельски, а не обыденным бытовым образом. Здесь церковь прежде всего должна вспомнить о своем миссионерском призвании. Пока очень многие члены церкви совершенно не относят к себе то, что связано с этим призванием, — призванием свидетельства миру о вере и о любви во Христе. А люди, несмотря ни на что, еще во множестве идут в приходские храмы, значит, там чего-то ищут, от них чего-то ждут.
Что же ищут современные люди, приходя впервые или изредка заходя в храм? Мне представляется, что они скорее всего сейчас ищут там некоего утешения в изначальном смысле этого слова. Утешения как помощи им — душевной, иногда и материальной и, конечно, духовной. Более того, они ищут и доброго примера, и вдохновения именно в храме. Ищут они и утишения в своей жизни, потому что житейское море так воздвизает свои бурные волны, что людям иногда становится совсем невмоготу, и они просто нуждаются в этом утишении, чтобы прийти в себя, не быть выброшенным за борт жизни, чтобы просто не погибнуть, в конце концов, не сойти с ума. И все это актуально, особенно в больших городах, в мегаполисах. Но, надо думать, не только в них.
Люди, приходя на приход, ищут также примеров жизни в полноте духа и смысла, в братском единении верующих между собой на основании веры, надежды и любви. И надо построить приходскую жизнь так, чтобы члены прихода это знали и ощущали свою ответственность за тех людей, которые приходят, или могут прийти, чтобы в приходе было все для ответа на эти вопросы.
Конечно, и приход может чего-то ожидать от людей, которые в него приходят и которых он должен встретить достойным образом. Приход может в будущем ожидать от них служения. Он и сам может при этом понять, что его служение людям есть служение Богу. Часто от людей, приходящих на приход, ожидают и просто какой-то помощи, кто чем может: физически, материально, какими-то связями. Но, может быть, не стоит слишком утилитарно подходить к этому, не стоит делать слишком большой акцент на возможных материальных выгодах или невыгодах, на возможностях какого-то влияния на общество, на власти, на тех, кто не вполне увлечен церковной жизнью. И все же приход, открытый ко всем, мог бы значительно углубить и расширить свои связи и в обществе, и с неправославными христианами, и даже с нехристианами, и это очень существенно.
Понимание того, что могло бы произойти на приходе, стань он миссионерским, как мне кажется, стало бы колоссальным стимулом для реализации тех потенций, которые заложены в самой приходской системе и которые вполне, без всяких революций, без всякого реформаторства и обновленчества могут быть выявлены в миссионерской деятельности.
Итак, думается, что все, что мы говорили в связи с особенностями миссионерского прихода о трудностях, связанных с обычным приходским устройством, компенсируется как раз сознательной деятельностью по возрождению миссии в церкви и общинного начала в ней и, конечно, все это предполагает на приходе именно взаимную ответственность, личностность, местную соборность и личную церковность. Это — норма. Но мы можем идти и дальше. Если есть миссия на уровне прихода, а не тех или иных околоцерковных или внецерковных образований, тогда на приходах, хотя бы крупных, или соборных, т. е. в соборных храмах, должна существовать и своя катехизация, как взрослая, так и та, что начинается с детства. Также должна существовать система христианского образования, доступная всем, и система христианской диаконии, причем также в расчете как на мужское, так и женское служение. Еще должен существовать переосмысленный, возрожденный порядок, открывающий новые возможности соучастия во всех богослужениях, начиная с таинств Крещения, Покаяния и т. д., для всех верных. Это соучастие всего народа в церковной жизни также должно стать нормой и тогда приход действительно включит в себя какие-то общинные элементы, хотя от этого сам еще не станет общиной.
Община — это все-таки что-то еще, это то место, где все упомянутые черты обретают новое качество. Они там также стоят во главе угла, но, может быть, обретают еще большее значение и требуют еще более радикальных выводов. Например, если мы говорим об обращенности церкви к личности на миссионерском приходе, то об этом же мы можем говорить и в связи с общиной, но принцип личностности в общинном случае приведет нас, скажем, к ограничению численности общины. Община не может быть многочисленной, она должна быть чем-то соизмеримым с размером человеческой жизни, духовным и всяким другим ростом человека, как это уже отчасти было в Ветхом Завете. Ведь ячейку ветхозаветной Церкви образовывали дом, семья. Надо было, согласно книге Исход, на пасхальном седере, т. е. на пасхальной трапезе, «расчислиться на агнца». Должно было собраться столько людей, сколько могли съесть одного ягненка, а это вполне определенное количество людей. Так и в Новом Завете. Только в христианстве, наверное, этот принцип должен быть понят более духовно, более глубоко, еще более личностно. Надо как бы расчислиться на возможность личностных взаимоотношений, которые, как известно, у всякого человека на земле ограничены. Это может быть десять, двадцать человек, или тридцать, где-то даже пятьдесят. Это какое-то число членов в семье, может быть в большой семье, как бы клане. Но это и есть, опять-таки, семейно-общинный масштаб.
Таким образом, миссионерский приход не будет подменять собой общину, как и община не сможет заменить собою миссионерский приход. Хотя черты одного и другого могут присутствовать и тут, и там.
И еще очень важно, что вместе с возрождением местной соборности могут возродиться какие-то столь необходимые нам духовные дары и служения, данные Богом Церкви, но которые не имеют возможности личностно выявиться в нашей церкви сейчас. Скажем, дар различения духов. Все понимают, какое огромное значение имеет этот дар для церковной жизни: надо различать, что правильно, а что неправильно, что истинно, а что не-истинно. Сейчас обычно считается, что эти вопросы должна решать иерархия, что они решаются лишь на соборах — поместных, архиерейских или вселенских, и т. д. Но ясно, что многие вопросы могут решаться на уровне общины или прихода. Возьмем даже такие все еще спорные вопросы, как вопрос календаря богослужения, языка богослужения, расписания богослужения. Может быть, даже и приходского устава, вернее, той формы, в которой традиционное православное богослужение может существовать на современном приходе. Уж тем более вопросы о каком-то обустройстве прихода и оформлении приходских помещений, будет ли брать на себя приход одну или другую ношу, имея в виду благотворительность, и так далее. Все это требует различения духов. И если этого не будет, то церковь может в каких-то важных случаях принять неверное решение, или пустить его на самотек, или отдать эти вопросы на откуп лишь тем, кто имеет, скажем, какие-то меркантильные интересы, и т. п.
Церковь должна научиться решать свои внутренние вопросы изнутри себя без того, чтобы опираться на государство и на какие бы то ни было иные, внешние по отношению к ней силы. И при этом она должна стать значительно великодушнее по отношению ко всем. Она должна научиться видеть хорошее, доброе там, где оно есть, независимо от того, где это обретено. И научиться воцерковлять все это доброе и хорошее. Это большая задача, стоящая перед современным церковным сознанием, перед всем народом Божиим, а значит, и перед приходами.
Итак, суммируем сказанное в первой части. Главное оправдание современного прихода — в его миссионерской открытости, в возможности встретить в нем любого человека. Собственно, если мы смеем называть какой-либо, в том числе и наш приход, миссионерским, если мы хотим сами себе ответить на вопрос, так ли это в действительности, то мы должны подумать: готовы ли мы встретить любого человека. Человека верующего, но, может быть, мыслящего совсем иначе, или человека неверующего, или инаковерующего, человека, который, что называется, «не совсем в себе», который обуреваем, болен, человека, который пришел, может быть, с открытым сердцем, но сам еще не является членом Церкви, или вообще какого бы то ни было человека. Если мы готовы к этому, если наша открытость реальна и не сводится только к открытию дверей храма в течение дня, и если она включает в себя и некое вертикальное измерение, то это уже внушает надежду, что приход, действительно, или является, или может являться миссионерским.
Далее. Люди обычно ожидают от такого миссионерского прихода утешения, помощи, доброго примера, вдохновения, примеров жизни в полноте духа и смысла, ожидают увидеть, почувствовать некоторое утишение, ожидают увидеть братское единение между собой верующих на основе их веры, их любви и их надежды. Поскольку это есть, постольку мы можем считать свой приход миссионерским.
Это трудно воплотить, для этого не существует каких-то специальных церковных институций. Для того, чтобы люди почувствовали, что они здесь не чужие, что они не посторонние, нужна та внутренняя открытость сердца, о которой мы также упоминали. Она создается общинным характером прихода и, действительно, общинность нашего прихода и его миссионерский характер тесно взаимосвязаны (мы никогда не называли свой приход просто миссионерским или просто общинным). Когда мы употребляем обычную, традиционную, привычную терминологию, называя свой приход «приходской общиной», мы понимаем, что этого мало.
«Приходских общин» может быть много. Но приходов и общин, которые в нашем приходе строятся на взаимной ответственности, церковности, личностности, которые существуют как некая единая «духовная семья» (по слову новомученика митрополита Серафима Чичагова в Приходском Уставе, принятом на Соборе Российской Церкви 1917/18 гг.), — таких общин в православии пока немного. Стремление же к этому можно проследить во многих случаях, оно широко существует у многих верующих.
Конечно, должен сказать, что и для нас это не только констатация существования определенного дара Божьего, его воплощения, но и цель. Это и данность, и заданность. Нельзя думать, что мы достигли здесь какого-то идеала. У нас есть некий положительный опыт, но есть и опыт отрицательный. Мы понимаем, что все мы много согрешаем, и часто падаем, и не удерживаемся на этой высоте призвания, которое ощущаем за миссионерско-общинным приходом.
Но все-таки в нашей приходской общине не случайно почти сразу было возрождено, например, такое понятие, как приходское членство, которое, наверное, могло бы быть во всяком хорошем приходе. Святейший патриарх в свое время благословил это, и мы придерживаемся этого направления. Всякий верный прихожанин может подать прошение на рядовое членство в нашем приходе, и мы дорожим нашими членами. Мы помним о тех, кто является не просто членом церковного совета, или приходского собрания, но и кто подал прошение на членство в приходе. Во всяком случае это — моя забота как настоятеля, который должен служить самой Церкви. Впрочем, забота не только моя. Думаю, что именно миссионерский характер нашего прихода позволяет из этого факта делать выводы не столько материальные (мы же не собираем никаких податей с наших членов, не имеем никакого церковного налога, ни прямого, ни косвенного), но прежде всего мы можем делать из этого выводы духовные. Для нас человек, подавший прошение на членство в приходе — это человек, уже сумевший сделать в своей жизни иногда более, иногда менее, но всегда ответственный выбор. И поэтому я особо ощущаю свою ответственность как настоятель перед теми, кто стал членом нашего прихода, нашей приходской общины. Без начатков такой ответственности, мне кажется, трудно ожидать возрождения миссионерского начала наших приходов.
Очень бы хотелось, чтобы люди шли в храм не только за утешением, но чтобы они всегда видели в наших приходах торжество и полноту духа и смысла. Иногда приходится очень сожалеть о том, что история повернулась таким образом, и нередко невозможно было удержать воплощение этой полноты. Приходы ощущают на себе, конечно, давление прошлых эпох и, прежде всего, все той же константиновской эпохи, когда церковь в большой степени ощущала себя частью государственной и социальной системы, когда Церковь подчинялась законам социума, и это накладывало свой отпечаток на все. Действительно жаль, что было так. В результате наши приходы, наша приходская жизнь часто бывает недостаточно способна к тому, чтобы следовать за велением Духа Божьего, следовать за Богом, за Христом, куда бы Он ни пошел. Это наша боль. Мы стесняемся говорить об этом даже самим себе, но, тем не менее, это так. Нам нужно рано или поздно признаться, что где-то мы отстаем, отстаем принципиально. И, может быть, наладить эту жизнь помог бы как раз миссионерский и общинный характер устроения приходов. Ведь на что нужно духовно ориентироваться в миссионерском приходе? Здесь прежде всего необходима направленность на встречу и общение, общение с Богом и ближними. Необходимо нахождение внутри себя сил для того, чтобы идти на риск такого общения. Потому что мы хорошо знаем, что представляют из себя современные люди — знаем по себе. Мы прекрасно знаем все соблазны и яды, которыми пропитаны люди в наше время. Мы прекрасно понимаем границы, которые нельзя переходить, но которые переходятся ежедневно, ежечасно и повсеместно — причем, очень часто людьми верующими, и искренне верующими, — только потому, что не хватает этой взаимной ответственности, только потому, что человек борется за личное благочестие лишь своими силами. Ему кажется, что своей индивидуальной веры ему достаточно. Ясно, что это не так. Поэтому мы ценим всякий акт дерзновенной любви и дерзновенной открытости среди верующих. Мы стараемся его поддержать молитвенно, поддержать всяким словом, делом и движением духа.
Конечно, чтобы быть вполне миссионерским приходом, нужно не забывать не только о неверующих некрещеных и о своих членах, но и о тех людях, которые приходят в церковь формально крещеными, но реально почти неверующими или невоцерковленными. Они часто приходят, например, для совершения треб. Мы знаем, что их иногда шокируют высокие цены, прямо или косвенно устанавливаемые на требы и на таинства. Мы стараемся поменять сам взгляд на таинства так, чтобы они никогда не могли восприниматься как требы. Но это связано и с внешней стороной жизни. Мы отменили всякую прямую или косвенную оплату таинств, не только крещения или исповеди, но и венчания, и соборования. Добровольные пожертвования обычно не отвергаются, но здесь нет никакой установленной таксы и нет никакого подозрительного отношения к тем, кто по каким бы то ни было причинам — по незнанию, а пусть, в конце концов, и по некоторой скаредности — не вносят или почти не вносят таких пожертвований.
Конечно, с проблемами жизни миссионерского прихода связаны все проблемы миссионерства. Прежде всего, каким образом должна исполняться церковная миссия? Самим идти к людям или проповедовать тем, кто приходит? Наверное, и так, и так. Где Господь дает возможность сказать слово, осуществить то или иное истинное свидетельство, там и происходит проповедь, если люди к этому готовы. Поэтому речь у нас должна идти прежде всего о том, чтобы и приход был к ней готов! И мы об этом должны говорить специально хотя бы только потому, что многое в современных приходах, даже их дорогое убранство, больше способствует закрытости, а не открытости и значит, подрывает возможности миссионерского свидетельства изнутри. Часто приходится видеть, как люди приходят в храм на минуту, заходят просто потому, что пошел дождь или храм им показался красивым и они решили посмотреть его изнутри, или просто в силу каких-то других причин, связанных с требами и т. п. Вот они пришли и, слово за слово, вовлекаются в какую-то духовную беседу с теми, кто находится в храме. Святейший патриарх Алексий II не однажды говорил о том, что люди за «ящиком» должны ощущать себя миссионерами, иногда чуть ли не первыми в храме. Это правда, если больше в храме никого нет. В нашем приходе всегда существуют еще дежурные, которые знают, что они должны отвечать на все вопросы именно в таком свидетельском миссионерском духе.
Но невозможно думать, что нельзя миссионерствовать вне стен храма. Только не забудем, что далеко не всегда хороши на русской земле попытки миссионерствовать на площадях и улицах, ибо это иногда выглядит назойливо, как у некоторых сектантов и, следовательно, не вызывает доверия.
Какой же вид проповеди сейчас наиболее эффективен? Думаю, что все-таки вне храма. Наше Огласительное училище при Свято-Филаретовской высшей православно-христианской школе проводит регулярно миссионерские, так называемые «открытые» встречи. На каждую такую встречу приходят сотни людей. Встречи проходят регулярно, не менее трех раз в год.
Но откуда берутся при этом люди, — ведь мы не даем рекламу, себя не хвалим и т. д.? Опыт многих лет такой миссионерской деятельности показал, что это прежде всего люди, с которыми так или иначе лично связаны наши прихожане: их родные, друзья, близкие, сослуживцы, иногда просто случайно встреченный в очереди человек, иногда таксист, который подвозил человека, и вдруг ему сказали: «Вот, мы едем на такую-то встречу, пошли вместе».
А почему все же мы не делаем себе рекламы? Именно потому, что мы должны чувствовать свою ответственность перед каждым не только тогда, когда ему проповедуем, но и после этого. Человек должен всегда иметь возможность продолжить свой духовный путь. Ведь если мы ему проповедовали слово Божие, и он согласился с ним, и сказал «да, я верю, да, я хочу быть членом Церкви», а после этого мы, приятно улыбнувшись, разойдемся, то в этом есть некий обман. Получится, что мы лишь сыграли в любовь, но любви не проявили.
Я очень боюсь таких ситуаций, они бывают не только с протестантскими или католическими миссионерами. К слову говоря, богатство традиций Католической церкви часто подсказывает им более тонкие подходы к миссии, чем, скажем, у тех же протестантов. Они очень легко понимают, почему мы как бы сдерживаем миссию, хотя, если уж можно миссионерствовать, почему, кажется, нам этого не делать. Но мы доверяем Богу. И интересно, что на протяжении многих лет регулярного проведения миссионерских «открытых» встреч каждый раз приходило ровно столько людей, сколько мы могли принять, сколько у нас было катехизаторов, сколько у нас было помещений и т. д. Это чудо! Для меня это — одно из свидетельств Божьего благоволения и благословения на это служение.
В этом году мы праздновали 25-летие катехизации, которую мне пришлось начинать еще в 1971 году. Это дело разрослось, слава Богу, и уже ясно, что многие-многие годы оно велось без всякого подкрепления со стороны какого бы то ни было, а уж тем более миссионерско-общинного прихода. Не было и не предполагалось тогда никаких миссионерско-общинных приходов. Поэтому, как только я стал священником и получил свой приход, сначала еще в Московской области, он сразу стал миссионерско-общинным. Потом в Москве приход Владимирского собора бывшего Сретенского монастыря тоже сразу стал миссионерско-общинным, потому что все для этого было готово: на приходе уже были люди, были миссионеры, были катехизаторы. Я же внутренне ощущал, что православная традиция не может не быть открытой, она не может не быть миссионерской и не может не быть общинной.
Большинство же приходов себя обычно воспринимают иначе, но при этом как вполне традиционные просто продолжают ту линию, которая была характерна для приходов XIX — начала ХХ века. Это тоже традиция, но традиция замкнутая только на себе, которая как бы не очень хорошо помнит, что было у нее за спиной. Наш приход в этом смысле значительно более традиционный, что отмечается многими сведущими православными людьми, людьми действительно знающими православную традицию в ее полноте, глубине, многообразии, в контексте разных эпох, разных культур. Наш приход более традиционный, потому что он содержит в себе и те вещи, которые в других приходах по разным причинам отошли в тень. Ведь известно, например, что наши обычные приходы — совсем не похожи на миссионерские приходы, и это одно должно насторожить людей православных, ревнующих о традиции.
Немиссионерский приход — вещь странная, но ведь надо признать, что и в обычном приходском богослужении нет почти ничего миссионерского. Богослужения, которые совершаются на приходах, предполагают присутствие на них только верных, там не предполагается ни участия оглашаемых, ни обуреваемых, ни кающихся, ни тем более неверующих или еще только ищущих людей. De facto присутствует кто угодно, представители всех этих категорий, иногда и в большинстве, поэтому людям на таком богослужении часто бывает трудно. Оно не для них, а они не для него.
Вспомним, что и иконы по своему происхождению тоже «не для всех», они имеют сакраментальный смысл и таинственное, мистериальное значение и происхождение. Конечно, икона, как и вся церковная культура, может иметь некое миссионерское значение. Само настроение в храме, приглушенный свет, умилительное пение, особая эстетика богослужения — все это может действовать на душу человека, даже ничего не понимающего и не собирающегося вникать в дух и смысл богослужения. Он просто утешается и утишается на богослужении, т. е. ощущает некую помощь свыше и некую тишину. Он уходит на мгновение из сутолоки, суеты своей повседневной жизни. Именно это может иметь миссионерское значение, и через такое воздействие храмового богослужения некоторые люди пришли к вере.
Но ведь такое же воздействие может иметь, скажем, театральный спектакль или тому подобное действие. И не случайно многие люди сравнивают богослужение с таким спектаклем. Для них нет никакой разницы между одним и другим. И действительно, разницы большой нет. Там может быть катарсис, некое очищение, и здесь такой же катарсис. Икона красива, богослужение красиво, но красота эта не неотмирная, она чаще лишь непонятная. Человек влечется к ней как ко всему неведомому, для него богослужение и храм — terra incognita. Не поэтому ли в церкви очень часто находится благоприятная почва для всякого рода утопического сознания? А оно, конечно, противоречит христианской православной традиции. Под этим утопическим сознанием можно подразумевать очень много: миф о святой Руси, или граде Китеже, или о том, что все-все в церкви правильно, осмысленно, все одухотворено. Многие люди именно так и воспринимают церковь и не хотят никакой другой церкви. Но те, кто более трезв и зорок, прекрасно понимают, что здесь существует множество проблем.
Может у кого-то возникнуть вопрос: наследником какой традиции является наш приход? Той самой традиции, которая идет от святых апостолов, от Самого Господа, и которая выявляет и выявляла себя, старалась выявлять себя на протяжении всех веков. Традиция как некий единый поток жизни позволяет узнавать ее и в непривычных формах, в том числе и в церквах, которые обычно считаются неправославными. Там тоже много от этой традиции, подлинной, живой, но увидеть это бывает не всегда просто. Для того, чтобы это сделать, надо приобщиться к полноте всей нашей традиции. Ведь многое в ней ушло, как бы положено в архив «до востребования». Так в древности и позже, в средние века, богослужение несло в себе множество элементов, предназначенных для неполных членов церкви, для тех, кто не входит в категорию верных. Все эти элементы богослужения исчезли или полностью обессмыслены, как, например, ектения с соответствующей молитвой об оглашаемых и дальнейшим прошением об их исхождении из храма во время литургии. Неслучайно греческая церковь давным-давно убрала эту часть литургии как несоответствующую жизни. Только в силу крайнего консерватизма Русской церкви эти части сохранились на литургии оглашаемых, но они давно в обычном случае не соответствуют ничему в реальной жизни. Поэтому многие даже не слышат, или «слыша не слышат», этих молитв, этих слов, потому что не предполагают никакого соответствия между ними, их смыслом и действительностью. Это опасная ситуация, это действительно ведет к разрушению традиции.
В нашем же храме, наоборот, есть место и для оглашаемых, и для кающихся, и для обуреваемых, и для пришедших просто испытать себя, и послушать, посмотреть, что такое христианская община и христианский храм. При этом мы стараемся делать все, чтобы не перейти другую границу, ведь есть же еще такие части богослужения, когда совершаются таинства и на которых есть место только верным. Поэтому слова, произносимые во время литургии и обращенные к непричащающимся, чтобы они ушли из храма, хотя бы в притвор, у нас, как правило, громко звучат, но конечно, без всякого давления с чьей бы то ни было стороны.
Каковы же у нас проблемы и перспективы развития? Этот вопрос очень сложный. Мы знаем одно, — то, что мы должны стремиться к лучшему воплощению полноты церковной традиции в нашей современной церковной жизни.
Здесь на сегодняшний день у нас действительно много проблем. Прежде всего мы должны подумать о том, как найти общий язык с традиционно-консервативными приходами. Часто с ними нет взаимопонимания из-за того, что они легковерны, а от их имени часто выступают люди не очень добросовестные, которые пытаются пугать традиционно-консервативных или не очень знающих собственную традицию людей нашим примером, приклеивая нам самые немыслимые ярлыки: неообновленцев, раскольников, сектантов, еретиков, каких-то носителей протестантского влияния, католического влияния, иудейского влияния, даже старообрядческого.
Можно лишь сожалеть о том, что не было, нет и, видимо, многими из них не предвидится никакого внутрицерковного диалога. Но мы должны заботиться о единстве церкви, может быть, больше, чем они. Мы должны заботиться о том, чтобы такой диалог состоялся, потому что перед нами одна задача — следовать за Христом в едином духе, в единой благодати.
Церковь везде одна, и у них, и у нас. Но выявляет она себя по-разному, и очень важно то, как она себя выявляет. Конечно недостатки и грехи есть у всех. Не нам их считать и о них судить. Но нам нужно понять, верны ли мы сами нашей традиции или неверны. Если кто из нас боится, что другой неверен, то это требует открытого, честного обсуждения с желанием услышать и понять другого, а не осуждать его apriori, вне всякого опыта и вне всякого общения.
Нам важно думать о будущем в контексте единой церковной жизни. Необходимость этого показывает опыт зарубежных православных церквей всего мира. Практически во всем мире есть проблемы взаимоотношений с фундаменталистами (их еще называют интегристами, крайними консерваторами, так сказать, ультраправославными, представителями «православизма», по выражению о. Сергия Булгакова). Их влияние есть во всех церквах. Также как во всех православных церквах мира есть приходы, и их все больше и больше, которые считают, что Дух Святой и поныне действует, живет и обновляет наши сердца и формы нашей жизни в церкви. Поэтому и мы должны реагировать на эти действия благодати. Мы не можем сохранять лишь форму ради формы, мы не можем становиться подобными фарисеям и книжникам.
От того, насколько церковь окажется верной своему призванию, чуткой к зову Святого Духа, будет зависеть все. Как и от того, насколько она сможет разобраться, где подлинное следование традиции, а где лишь суррогат, злоупотребление стремлением к подлинности в церкви. От этого зависит и наше будущее.
Я уверен, что миссионерские и общинные приходы будут существовать, и их будет большинство. Могут быть при этом и какие-то другие формы церковной жизни, особенно монастыри со своим уставом и порядком.
Но уже сейчас ясно одно: Господь благословляет путь возрождения православного прихода в нашей церкви. То, о чем говорили, писали, мечтали, рассуждали православные русские люди еще в XIX веке и в начале XX века, уверен, будет повсеместно осуществлено в жизни. Для того, чтобы никто не уходил из церкви лишь потому, что мы оказались недостойны своего призвания.
