Слово в храме Покрова Пресвятой Богородицы в Медведкове (23 июля 1969г.)
Сегодняшний день, дорогие мои, я поставил перед собой задачу, которая, чувствую, мне непосильна. Я вам обещал рассказать о том, что же я в итоге своей семидесятилетней жизни увидел, чему научился, что запало в мое сердце навечно. Сегодняшний день мне хотелось бы уделить вопросу о том, как же жила и живет наша святая Церковь. Когда мы говорим «церковь», то под этим словом подразумеваем строение, здание, в котором мы собираемся для молитвы. Под этим словом понимается и церковное общество — все мы, верующие во Христа. И третье понятие — Церковь как Тело Христово. Наше тело — душа в нем, она оживотворяет наше тело. Так и Христос — Он есть Любовь, оживотворяющая наше церковное Тело. Он предал Себя за святую Церковь, и эта Его святая искупительная жертва и дала основание тому, что мы видим теперь. Но я буду говорить не о церкви как о строении, не о Церкви как о Теле Христовом, как о Нетленной Невесте и Безневестной вечной Церкви, а о церкви как о церковном обществе, о церкви, которая перед нашими глазами и которую мы составляем. Вот мне и хочется сделать краткий обзор того, как начала свою жизнь церковь Христова, как мы живем теперь и что у нас впереди.
Церковь Христова рождена Спасителем нашим, Он в Своем человечестве был с нами и учил нас тому, как следует жить, чтобы обрести вечную жизнь. Что же Он нам говорил?
Евангелие раскрывает перед нами всю жизнь Христа. Конечно, очень многие подробности жизни Христа не получили отражения в Евангелии, но и того, что нам оставили апостолы, достаточно, чтобы иметь ясное представление о служении Христа. (Я должен оговориться, в моем распоряжении очень мало времени, и поэтому я вынужден говорить очень кратко.) Что творил в Своей жизни Спаситель? Он явил нам Свою бесконечную Любовь. Он пришел для того, чтобы призвать к Себе обремененных и страждущих. Для чего их призвать к Себе? Для того, чтобы упокоить их, для того, чтобы они обрели силу и могли нести свой крест дальше.
Вся Его жизнь есть служение человеку. Это следует нам понять. Он учил Своей жизнью. К Нему приходили немощные, нищие, слепые, хромые, душевнобольные, и все от Него чаяли спасения. И Он всегда был с народом, всегда ему служил.
Иногда Он удалялся на гору для совершения молитвенной беседы со Своим Небесным Отцом. Вы все помните, как однажды Он взял с Собой апостолов Петра, Иоанна и Иакова на высокую гору и там преобразился пред ними. Апостолы испугались, когда увидели, что с Ним — пророки Моисей и Илия. Они пали ниц и услышали с неба голос: «Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение». Он подошел к ним, коснулся их рукой и сказал: «Не бойтесь». И потом спустился с горы святой, с горы, которая сияла светом божественным, спустился вниз, где Его ждали люди, и сразу же пред Ним преклонил колени отец с мольбой: «Господи, помилуй сына моего; он в новолунии беснуется и тяжко страдает, ибо часто бросается в огонь, бросается в воду, я приводил его к ученикам Твоим, и они не могли исцелить его. Помоги, Господи!» Господь призвал бесноватого к Себе и исцелил его.
Вот это противопоставление — слава Преображения на горе святой и мир страданий. С этим страдающим миром и был Господь и заповедал нам идти тем же путем.
Апостольское время. Вы знаете, когда Дух Святой сошел на апостолов, то все были потрясены страхом велиим, но и радостию велиею они были охвачены. И тогда сильно увеличилось число христиан. Все они были вместе, все они имущество свое объединили, были единодушны, и всем это было на удивление. Вот вам еще свидетельство того, что такое святая Церковь.
Труды апостолов. И о них мы знаем многое, особенно об апостоле Павле, апостоле народов, который прошел почти всю вселенную, утверждая веру Христову. Но кто такой был апостол Павел, как он жил и что нам он своей жизнью завещал? Его упрекали некоторые за то, что он не видел Христа, не был с Ним, и поэтому он как бы не апостол. Хотя он, может быть, и больше апостол, потому что Христос открылся ему тогда, когда он шел в Дамаск для того, чтобы мучить христиан. Так вот его укоряли и, вероятно, не раз. Что же он пишет в Послании к коринфянам? «Они Евреи? и я. Израильтяне? и я. Семя Авраамово? и я. Христовы служители? в безумии говорю: я больше. Я гораздо более был в трудах, безмерно в ранах, более в темницах и многократно при смерти. От иудеев пять раз дано мне было по сорока ударов без одного; три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыл во глубине морской; много раз был в путешествиях, в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратиями, в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе. Кроме посторонних приключений, у меня ежедневно стечение людей, забота о всех церквах. Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся? Если должно мне хвалиться, то буду хвалиться немощью моею. Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословенный во веки, знает, что я не лгу. В Дамаске областной правитель царя Ареты стерег город Дамаск, чтобы схватить меня; и я в корзине был спущен из окна по стене и избежал его рук» (2Кор 11:22–32).
Вот жизнь апостола Павла, такая жизнь была у всех апостолов, такова была жизнь всей апостольской Церкви. Конечно, в разной степени они могли вести такую удивительную жизнь, какую вел апостол Павел. И вы знаете, что церковь все крепла, крепла. Слово Божие все больше и больше распространялось. Весть о том, что Сын Божий сошел на землю, что Сын Божий — Сын Человеческий, Иисус Христос, весть вселяла глубочайшее волнение в людей. Люди увидели свет во тьме, что этот свет — великий, и всем сердцем потянулись к нему.
Затем наступила эпоха гонений. Сколько было пролито крови, сколько было мучений, страданий — один Бог знает. В эти трудные времена часть верующих предавалась малодушию и отходила, но большая часть стояла крепко и исповедовала Христа, во плоти пришедшего и указавшего нам путь спасения.
Это было прекрасное время, время великих подвигов, время, когда чистота веры не могла ничем запятнаться. И так как вера Христова — высочайшее откровение в жизни, то, естественно, она вызвала против себя и великое сопротивление. С одной стороны, церковь расширялась, а с другой, гонения и нападения на нее увеличивались. Но вопреки гонениям церковь становилась все более мощной, голос ее звучал все крепче, и уже ясно было, что нет такой веры, нет такого учения, которое было бы столь прекрасно, столь возвышенно, как вера во Иисуса, Сына Божьего.
Трудно сказать, что было бы дальше, да и не следует испытывать судьбу. Но случилось то, что император Константин, которого церковь чтит как равноапостольного, возжелал эту Христову Церковь защитить. Сначала он объявил, что все религии в его империи имеют равное право и равные возможности для совершения богослужений. Но потом он сделал Церковь святую господствующей. Все другие религии он, если не запретил, то, во всяком случае, крайне стеснил. К сожалению, об этом событии не говорят наши церковные руководители. А между тем оно имело громадные последствия в жизни церкви, я бы сказал, последствия очень тяжелые.
Христос — Любовь. Христос заповедал нам любить ближнего своего, как самого себя. Христос заповедал нам быть милостивыми, быть миротворцами, быть чистыми сердцем. Он дал нам наипрекраснейшие заповеди, но Он не заповедовал насилием утверждать веру Христову. Насилие и Христос — это совершенно несопостави мые понятия, о них невозможно говорить одновременно. Там, где Христос, — насилия нет, там, где насилие, — Христа нет. Поэтому когда Константин сказал православным епископам, что они — епископы внутри церкви, а он — епископ вне церкви, то как бы поставил себя над церковью. Но кто он был? Он был император, он обладал не только властью, но и всеми средствами насилия. И произошло страшное событие — церковь попала под защиту человека, который имел в руках меч. Гонения окончились, верующие возрадовались. Особенно возрадовались епископы. Но радость тех и других была разной. Епископы почувствовали, что они могут теперь спокойно жить и не очень беспокоиться о том, чтобы полагать свою жизнь на служение людям. А верующие возрадова лись потому, что они получили возможность собираться вместе и открыто совершать моления.
И вот с этого события начался новый период в жизни нашей церкви. Мало-помалу государственная власть стала использовать церковь в государственных интересах. Императоры все меньше и меньше считались с самой церковью. Этот процесс из года в год, из века в век продолжался и, в конце концов, привел церковь к такому ужасному положению, в котором она находится и в настоящее время.
Были святители, которые пытались противодействовать царскому насилию. Среди них был святитель Иоанн Златоуст, с великим мучением наблюдавший, как господствуют в церкви уже те люди, которых Господь не знал, — люди знатные, богатые. Он видел, что люди бедные, страждущие, все больше и больше отходили от церкви. Но что он мог сделать, видя это ужасное перерождение церкви? В своих посланиях, в своих проповедях он постоянно призывал: «Будьте милостивы!» Он видел, что жизнь порабощается чуждым для церкви духом, и этот тлетворный светский дух проникает в саму церковь, захватывает ее, и молил только об одном: «Будьте милостивы!» Почти каждое его слово заканчивалось мольбой к молящимся: «Будьте милостивы!» Он как бы хотел этим сказать: «Я знаю, что у нас здесь происходит, я знаю, что богатые наступают на нас, я знаю, что бедных попирают. Но что я могу с этим поделать? Будьте милостивы, восполните это несчастье церковное».
Это было тяжело слушать тем, кто уже обрел власть над церковью, и вы знаете, что Иоанн Златоуст был сослан, что народ плакал о нем, вы знаете и о том, что он еще раз был сослан, еще дальше, чтобы к нему никто не мог бы приехать или какое-нибудь послание вручить, и на пути в ссылку он скончался.
Я преклоняю свою голову пред ним. Именно так он и должен был учить, невзирая на то, что его ожидает. Лучше умереть со Христом, нежели видеть то, что видел святитель Иоанн Златоуст.
Позже царица назначила патриарха, который был удобен для нее, и на константинопольской патриаршей кафедре больше уже не было ни одного святителя, подобного святителю Иоанну Златоусту.
Вот смотрите: от начала христианской жизни еще не прошло и четырех веков, а уже страшные перемены произошли в церковной жизни.
Пришло время Крещения Руси. Владимир, великий князь, принял решение крестить русский народ. Само по себе это было событие очень важное и необходимое. Но не государственной власти это нужно было делать. И то, что князь Владимир решился это провести, решился крестить русский народ, опираясь на государствен ную силу, было по существу повторением того, что сделал Константин Великий.
Когда Владимир приехал в Киев, он крестил своих сыновей, потом издал указ, чтобы все приходили креститься на Днепр. А перед этим он приказал сокрушить всех идолов, а главного идола, Перуна, привязали к концу конского хвоста и волочили его, и били палками, а в это время люди рыдали, видя, что боги их так сокрушаются, и так оскорбляется их религиозное чувство.
Нигде — ни в Евангелии, ни в апостольских посланиях, ни в трудах святых отцов — мы не увидим подобного внедрения христианства. Христианство — это есть любовь, а когда оно вводится с насилием, то здесь уже несчастье для людей…
Чем замечательна вера Христова? Она замечательна тем, что овладевает сердцами нашими незаметно, она любовью проникает к нам и открывает нам путь к Царству Небесному, путь к вечной жизни. А если народ рыдает, если народ палками гонят к крещению, если народ разбегается по лесам, чтобы только против своей совести не пойти?.. Владимир послал своего дядю Добрыню в Новгород. Путята тысячник — военачальник по-нашему — переправился лесами, тайно, через реку и вошел в город, а когда новгородцы узнали, кто пришел, то была большая резня. Потом пришел Добрыня и приказал жечь город и сокрушить всех идолов. Новгородцы должны были склонить свои головы — и вот слезы, рыдания. И пошла потом поговорка: «Путята крестил нас мечом, а Добрыня — огнем». Вот так у нас началось христианство. Нарушен был основной закон Христовой жизни. Каким должен был быть путь здесь? Путь мог быть только один — путь любви. Приемлет человек любовью эту святую веру — слава Богу, не приемлет — не тревожить его, а любить таким, какой он есть. Мы, христиане, должны бояться не только всякого насилия, но и всякого принуждения. Пусть нас будет мало, пусть нас будет совсем мало, но мы должны сохранить евангельское учение во всей чистоте и, прежде всего, заповедь Христову о любви держать перед собой как свет, освещающий темный путь в этом мире.
После этого была большая междоусобица в нашей стране. И наше духовенство тоже использовалось. Когда нужно было князьям, они ставили своих митрополитов, когда князя свергали, изгоняли и митрополита. Словом, церковь стала обслуживающей государственную власть. Но пока государственная власть не укрепилась, церковь имела еще более или менее серьезное значение, принимала участие в устроении, в созидании русского государства. И с государственной точки зрения, церковь, конечно, исполнила великое дело, оказав князьям помощь в созидании Московского царства. Но это дело было государственное. А жизнь Церкви, Тела Христова, Невесты Христовой? Как она-то дышала? Тогда еще были такие люди, как Антоний Печерский, Сергий Радонежский и его ученики, тогда были подвижники, к которым приходили люди для того, чтобы подвизаться ради Христа и подвизаться узким путем, нести страду монашеской жизни.
Вот еще один момент, который нужно оттенить. Церковная власть иногда пыталась бороться с государственной властью. Эта борьба достигла высокой силы при патриархе Никоне. Патриарший престол стоял рядом с престолом царя, и патриарх Никон — а он был очень волевой человек — хотел, чтобы его духовная власть как бы распространилась и на самого царя. Но даже такой царь, как Алексей Михайлович, которого называли «тишайшим», и тот в конце концов отстранил патриарха Никона, лишил его патриаршест ва. И это было естественно, это было необходимо, потому что патриарх Никон не за свое дело взялся. «Царство Мое не от мира сего», — говорит Христос. А ты куда пошел? Вместо того, чтобы отдать себя на служение людям ради Христа, исполнять закон Божий, любовью растворять всякую вражду, ты что делал? Ты бросился на борьбу за влияние на государственные дела. Повторяю, конец патриарха Никона был совершенно законный, иначе это и быть не могло.
И при нем же совершилось великое несчастье. Непонятно как, но возникло движение в самой церкви. Люди чувствовали, что надвигается что-то страшное для церкви, и они ухватились за двуперстие, за старые книги и не приняли те новые, которые Никоном были исправлены. И, казалось бы, такой незначительный повод, но он привел к тому, что, может быть, наиболее крепкая, наиболее, может быть, и здоровая часть русского народа ушла в раскол. Из-за чего? Из-за двух перстов, тремя ли перстами молиться или двумя? Неужели Никон не понимал, что если они хотят молиться двумя перстами, то Бог с ними, пусть молятся двумя? Дело не в этом. Если они хотели служить по старым книгам и исправления, которые внес Никон в эти старые книги, они не признавали, то Бог с ними, пусть молятся по старым книгам. Нет, гордыня человеческая восстала против этого, и церковь обагрилась кровью.
К грехам, бесчисленным грехам, которые были совершены до этого, прибавился еще грех, страшный грех — стали пытать, ссылать, казнить людей, и за что? Только за то, что люди были поставлены патриархом Никоном в такое положение, что они увидели не только двуперстие, не только исправление книг, но они увидели в нем что-то такое страшное. И они готовы были умереть, но не отказаться от своего. Так под видом очень незначительной, можно сказать, формальной причины возникло движение, которое сохранялось столетиями и, к стыду нашему, сохраняется в наше время.
Несколько лет тому назад я слышал, что из Турции в Америку перевозили последнюю группу людей, которые бежали от преследований царского правительства и церковных руководителей в Турцию. Там и жили. И вот оттуда их перевозили в Америку. Они сохранили язык свой таким, каким он был. Они сохранили свой быт таким, каким он был сто лет назад. Они сохранили все то прекрасное, что увезли с собой. И когда мне сказали, что эти люди летели в Америку над нашей страной, я не мог без слез этого принять. Почему же они не приехали к нам? Ведь они же русские! Они же страдают, покинув родину! Но когда я подумал, кто их здесь встретит, когда я подумал о том, что происходит в нашей Православной церкви, мне стало очень тяжко как русскому человеку, как человеку, любящему Христа и Его святую Церковь: такой позор, что наши братья не захотели вернуться к нам! Не захотели потому, что мы не могли бы с любовью их встретить…
И вот пришел Петр Преобразователь. Он преклонился перед иноземщиной. И окончилась часть нашей истории, открылся новый период — петербургский, императорский период.
Петр I был всецело поглощен преобразованием нашей жизни, открытием, как говорили, «окна в Европу». Пробился он к берегам Невы, основал город Петербург, отдал все свои силы на устроение государства. Широко открыл ворота для иностранцев, прежде всего, для немцев. Немцы хлынули в Россию, захватили лучшие, важнейшие места в государстве, стали главными советниками Петра.
Петру церковь была не нужна. Он был император, и его власть для него была дороже народного сознания, народного желания. Он упразднил патриаршество, установил Святейший Правительствую щий Синод и поставил над ним обер-прокурора как «глаз царев».
Кончилось все. В этот момент церковь уже почти потеряла всякую способность животворить. Высшие слои церковной иерархии все больше проникались бездушными идеями, которые шли с Запада, все больше и больше утрачивали живое сознание и живую связь с верующими.
После смерти Петра прошло 5–6 лет, и наша страна попала во власть немца-проходимца Бирона. И о церкви православной, о жизни ее, о нуждах ее говорить стало уже невозможно. Церковь замерла. Повторяю, высшее духовенство, наши епископы, митрополиты стали сановниками, стали частью той немецкой бюрократии, которая насаждалась в Петербурге. В мелочных ссорах, в мелочных интересах они препирались между собой, старались как-нибудь выдвинуться вперед, заслужить благоволение гражданской власти.
А под ними? Под ними — народ. Под ними — рядовое духовенство. Что им оставалось делать? Оставалось только страдать. И каждая душа, верная Христу, начала мученический путь своей жизни. Церковное общество раздвоилось. Одна часть пошла вслед за тем светским духом, которым была переполнена жизнь в Петербурге, и совсем забыла о Христе. А другая часть, повторяю, мучилась, стонала, горевала, старалась как-то вырваться из этого страшного состояния. Ведь духовная жизнь требует не формы, не оцепенения, не стояния на месте, а неустанного продвижения вперед, сопутствования человеку на его пути. Но это было невозможно, и вот отсюда пошло раздвоение общества.
И вот все больше и больше накипало в сердце человека в болезнях, в горестях. Было подсознательное состояние: так жить больше нельзя. Люди чувствовали, что надвигается катастрофа. Некоторая часть, большая часть, очертя голову бросилась в это житейское море, попирая все святое. Я вам сейчас прочту несколько строк, которые вас, вероятно, очень удивят: «Жизнь была деморализована. Господствовал дух обогащения, дух жизни роскошной, дух грабежа. И этот дух проник в самую глубину нашей жизни, даже туда, куда, казалось бы, эта болезнь не должна была проникнуть. Деморализация проявлялась особенно ярко в монастырской жизни в той жестокой эксплуатации, которой ради наживы подвергались крестьяне, поселявшиеся на монастырских землях. Тяжелые работы, крайняя нищета, обиды, грабежи, телесные наказания», — это пишет один из самых прекрасных людей, бывших у нас, преподобный Максим Грек. Его дважды судили наши иерархи, а теперь его имя мы чтим как одно из самых замечательных или, вернее, должны чтить как одно из самых замечательных имен в нашей истории. — «Озлобление железными оковами, несправедливые поборы всякого рода — вот обычное положение монастырского крестьяни на, которое становится еще хуже, когда он задолжает. Если он не мог заплатить проценты, ему не оказывали никакой милости, налагали лихву на лихву (то есть проценты на проценты). И в случае безденежья должника в уплату брали все — последнюю коровенку, лошадь, подвергали мучениям, но только вне монастыря. Вообще это была настолько горькая жизнь, что кровь христианина вопияла к небу на обидящих иноков, питавшихся христианскими слезами» (Максим Грек, том второй его сочинений). Я уже вам сказал, что этого страдальца дважды судили, заточали. Он молил, чтобы его отпустили на родину. Он был из Греции к нам прислан. Мы просили, чтобы нам прислали такого хорошего, умного, образованного монаха, который мог бы нас научить добру. И вот нам прислали этого удивительного человека, но мы с ним расправились так, как, может быть, не расправляются даже с тяжелыми преступниками.
И вот такой резкий контраст: там крестьянин без лошаденки, без коровки мучается, не знает, как прокормить семью, а в монастырях (я говорю о монастырях потому, чтобы вам было понятнее: если в монастырях это творилось, то что же творилось кругом?) монастырские власти роскошествовали. Какие пиры там устраивали, какие запасы самых прекрасных яств монастырь имел в своих погребах!
И все это началось в IV веке. Казалось бы, ничего такого страшного не произошло. Константин великую милость хотел оказать церкви. И во что же эта милость вылилась? В то, что церковь потеряла свое лицо. Наверху — император, внизу — сановники церковные, дальше — рядовое священство, забитое до предела, ограниченное всевозможными уставами, правилами, боявшееся своего начальства, часто спивавшееся и часто жившее неподобно. Можно удивляться тому, что они что-то еще сохранили — образ человеческий, образ Божий.
И вот такое четырехэтажное здание: император со своими сановниками, духовная аристократия, рядовое духовенство забитое и — несчастный наш народ. Я уже вам говорил, что люди не могли этого терпеть, вырывались из этих ужасных объятий. Это были люди сильного духа. Они уходили в секты, они уходили в раскол. Такой человек, как протопоп Аввакум — это же глыба человеческая, это великий дух, великая сила — что же он? И он пропал на русской земле. Его замучили духовные сановники. Вспоминается мне еще одно имя — Селиванов, родоначальник секты хлыстов. Об этой секте много рассказывали скверного, ложного. Я ее не хочу оправдывать. Это несчастье, несчастье прежде всего для них, но надо попытаться их понять: ну что же делать, когда все замерло? Что же делать, когда жизнь в церкви оскудела? И вот люди бросаются в секты, бросаются куда угодно, лишь бы только раскрыть свою творческую, жизненную силу.
Архим. Сергий (Савельев) в храме Покрова Пресвятой Богородицы в Медведкове. 70-е годы
Святая церковь все больше и больше оскудевала, все больше и больше людей отходило от нее, а те, кто оставался, часто бывали равнодушны, хотя и ходили в церковь, совершали церковные таинства, обряды, но так, чтобы все это лишь исполнить, чтобы не осудили, чтобы кто-то начальству не донес. И вот, дорогие мои, живя так, мы подошли к рубежу.
Революция нагрянула неожиданно. Это был суд Божий над теми, кто отступил от Бога. Вы знаете, что это был страшный ураган, сметавший на своем пути все, что ему сопротивлялось. Вы знаете, что была сметена вся царская бюрократия, сметена была и наша церковная сановная бюрократия. И надо поражаться тому, что церковь осталась. Ведь в то время можно было очень легко осуществить окончательный разгром церковной жизни. В октябре восстали силы такие, которые, даже сами не сознавая, поставили вопрос о переделке всей жизни. Что мы в их глазах были? Кого видели перед собой люди, оказавшиеся у власти в октябре 1917г.? Они видели своих противников, врагов. Они не знали, кто такой христианин. Они видели только искаженное лицо христианина, отвратительное лицо.
Я вас прошу, вспомните апостольское время и вспомните то, что на ваших глазах было. И вы увидите — было что-то страшное. Когда Господь пришел судить нас, мы были достойны всякого суда. Нас могли всех уничтожить. И, поверьте мне, это было бы по нашим грехам…
Что же дальше было? Дальше было, дорогие мои, печальное дело. Казалось бы, наша церковная иерархия, которая уцелела, — а тогда еще много было наших епископов, но никто из них не понял, что это время есть время великого перелома, время драгоценное для церкви, самое драгоценное время, — наша церковная иерархия должна была бы стремглав, не теряя ни одной секунды, устремиться сердцем своим в апостольское время, распустить все, раздать все и сказать всем: «Простите нас. Мы были в затемнении. Но с сегодняшнего дня мы берем суму и посох и идем вам служить». Это было единственное — другого решения не могло быть. Всякое другое решение могло принести и принесло только еще больше несчастья нашей церковной жизни.
А что сделало наше высшее духовенство? Оно думало, что новая власть долго не удержится, вернется старая, все будет по-прежнему, что оно будет вновь на своих епархиях, вновь будет губернаторами в своем духе, вновь вернутся большие доходы, и оно будет в прежнем величии. Кто-то, может быть, и сознавал что-то другое, но был слаб духом и сказать ничего не мог.
И вот уже второе пятидесятилетие идет. Мы видим угасание, угасание нашей церковной жизни. Мы видим, что церковная жизнь на наших глазах распадается. Где верующие? Скажите мне, кто не прячется из вас? Кто не ходит переулками в храм Божий? Кто из вас не совершает в тайне какой-нибудь церковный обряд? Как воришки боимся. Чего мы боимся? Мы, верующие люди, мы, обладатели величайшего сокровища, боимся, ходим сторонкой, даже в своем храме всё как-то ежимся и думаем: «Вот завтра хлыстнут нас как следует». Это ужасное положение. Страшное положение. Если это останется так, то, дорогие мои, лучше, лучше, чтобы был конец. Потому, что невыносимо видеть своими глазами, как мы сами разрушаем нашу церковь…
(Магнитофонная лента обрывается ).
Из слова в том же храме (1975 г.)
…Когда я вспоминаю все то, что говорил в эти дни, в дни чтения акафистов, то хорошо сознаю, что многое из того, что вы слышали, для вас было и трудно и, может быть, непонятно. Но я должен был вам это сказать по долгу своего служения святой Церкви. И суть того, что я говорил, заключалась в том, что наше церковное общество зашло в тупик и, похоже, дальше нет никакого просвета.
Я старался вам объяснить, почему это произошло. Пришлось мне сделать как бы исторический обзор. Но вы понимаете, что условия, в которых я находился, то ограниченное время, которое было в моем распоряжении, — все это, конечно, очень затрудняло, да и сама тема меня слишком волновала, чтобы я мог спокойно говорить.
Мне было грустно, но, тем не менее, я должен был говорить. Мне нужно было пройти через джунгли нашей церковной жизни для того, чтобы или, обессилев, отойти в сторону или, если Господь даст еще силы, продвинуться вперед. Но подкрепляемый любовью вашей и сознавая ответственность за свою жизнь, за то, что я не сам пришел сюда, что Господь меня поставил, я понял, что должен вам еще кое-что сказать. Мне хочется разъяснить вам, что все происшедшее в церкви случилось от того, что вера наша оказалась оторванной от жизни. Вера наша, Евангелие, Христово исповедание не были для нас огоньком, освещающим путь жизни. Мы оделись в формочку, и в этой формочке закрыли тот благодатный свет, который нам был дан при Крещении.
Я задумался о том, почему преподобный Сергий построил храм, небольшой храм в честь Пресвятой Троицы, и увидел, какой же это был великий человек, какой же это был тайновидец! Храм в честь Живоначальной Троицы — это сердце преподобного Сергия. Он знал, что в единстве наше спасение, что это основа нашего вероисповедания — Живоначальная, Единосущная, Нераздельная Троица. Мы же привыкли произносить «Троица» и совершенно не отдавать себе отчета в том, к чему нас призывает содержание Троицы, к чему оно нас обязывает. Троица: Отец, Сын и Дух Святый. Христос — Сын Божий и Сын Человеческий. Христос — Богочеловек. Это означает соединение, примирение человека, нас с вами, через Христа с Отцом Небесным, через Христа, Который из глубины Отцовской родился, воплотился и вновь вернулся к Отцу Своему. Он пришел к нам, чтобы наше униженное, оскорбленное, обесчещенное грехом естество также поднять к Отцу, вернуть нас Отцу. И вот этот богочеловеческий процесс в истории был завещан нам Христом. Чтобы мы от человека шли к Отцу Небесному. Вот путь, который был открыт нам Христом. А мы забыли об этом, мы не полагаем все свое усердие к тому, чтобы наша жизнь от человечества, от низменных страстей, от греха, от плоти преображалась к Духу Святому, к Господу. В этом и есть корень всего того несчастья, в котором мы, верующие, находимся в настоящее время. Об этом мы должны помнить каждый день. Прежде всего мы должны думать об этом.
Дорогие мои, самого главного, самого главного — раскрытия основ нашей веры в самой жизни — у нас нет. Мы Евангелие носим в руках, но не в сердце своем. Мы живем, отвернувшись от Христа. Вот в чем горе наше. Мы Евангелие положили в стороночку. Читаем его, прочтем — и все. Батюшки говорят проповеди — какие проповеди? Да проповеди такие сто лет уже говорили, говорили одно и то же: вот праздник такой-то… Все, что говорилось, было внешнее. А жизненное, внутреннее, что преображало бы нашу жизнь, — этого в наших условиях не могли говорить. А мы ведь призваны не к тому, чтобы просто прийти в храм, послушать и уйти, мы призваны к совместному, общему обновлению нашей внутренней, духовной жизни.
Берите посох в руки. Будем с Божией помощью продвигаться вперед. Неудобоносимое бремя я не хотел бы, чтобы вы на себя возложили, я и сам неспособен неудобоносимое бремя нести. Но то бремя, которое я почувствую, что могу нести, и вы сможете принять на себя. Тот, кто не захочет это делать, тот, конечно, поймет, что путь его иной и, если он честный, то отойдет в сторонку.
Время течет быстро. То, что происходит за десять лет сейчас, не происходило ранее и за сто. Все ускоряется. Мы должны препоясать свои чресла, чтобы выполнить тот долг, который Господь на нас возложил.
Да хранит вас всех Господь!
