Русская культура и Православие сегодня
Уважаемые дамы и господа!
Дорогие братья и сестры!
Я нисколько не обольщаюсь тем, что в одном, столь небольшом докладе можно раскрыть эту тему всесторонне. Хотелось бы только поделиться сегодня с вами мыслями, которые волнуют и обжигают душу, мыслями об актуальнейших проблемах нашей жизни, связанных и с русской культурой, и с Православием. Ведь, конечно, каждый человек, живущий в нашей стране, даже если сам он не исповедует Православие или не причисляет себя к людям русской культуры, неизбежно с этим сталкивается, сталкивается всерьез и очень глубинно.
1. Когда мы говорим о русской культуре и когда мы говорим о Православии, то изначально предполагаем, что есть некая константа, есть какие-то четко очерченные границы того и другого и что мы знаем вообще-то о чем говорим. Но первый печальный факт, который мне придется сейчас констатировать, заключается в том, что, по-моему глубокому убеждению, этой реальности не существует, что это некий самообман, мираж. Увы, сейчас, именно сейчас, а не вообще, мы должны признать, что границы русской культуры размыты, так же как ныне размыты и границы российского Православия. И поэтому когда мы говорим о русской культуре, так же как и о российском Православии, мы очень часто рассуждаем о вещах, не вполне идентичных, не вполне тождественных, т. е. подразумеваем под ними разное. И уж тем более изнутри структурируем, характеризуем эти вещи по-разному.
Размытость границ столь важных реалий заставляет задуматься: а откуда, собственно, это произошло? И что заставляет нас так беспокоиться об этом? Мне кажется, что произошел один печальный сдвиг, который сейчас очень хорошо виден всем, кто связан с русской культурой и с российским Православием не просто внешним образом. В жизнь русской культуры и российского Православия вошли чуждые элементы и, что самое страшное, они стали восприниматься в них как свои. Во имя русской культуры и во имя российского Православия часто делаются вещи, которые никак не могут быть соотнесены с ними. Но не только элементы чуждые русской культуре и российскому Православию как бы вошли в эти реальности и стали восприниматься как свои, часто свое стало восприниматься в них как чужое. Очень многие качества, которые прежде ценились как важнейшие, образующие самое это явление, качества, внутренне традиционные, стали отчуждаться.
Под подозрение нередко попадает главное — живая преемственность и ответственность за всю свою историю и всю палитру современной жизни и современных проблем. Под подозрение взята также вселенская отзывчивость и устремленность к открытости, к полноте самореализации русской культуры и российского Православия. Под подозрение берется даже то, что, кажется, и невозможно подозревать в общечеловеческом контексте ни в чем дурном: подозревается стремление к свободе, любви, творчеству. Ныне существует масса обскурантистских движений, которые ведут борьбу с этими качествами, и делают это именно во имя русской культуры, столь специфически ими понятой, и во благо российского Православия.
2. Это не просто констатация печального факта. Мне представляется, что отсюда вытекает очень существенный для нас вопрос: а существует ли сейчас преемственная с тысячелетним прошлым русская культура, и существует ли на нашей земле также преемственное с тысячелетним прошлым российское Православие? Иногда такие вопросы уже ставятся, но слишком политизированно, слишком внешне, почти обрядоверно, как в церковном, так и в культурном контексте.
Нам, чтобы ответить на этот вопрос, мало формально-юридической стороны, хотя мы понимаем, что и эта формально-юридическая сторона его не проста, идет ли речь о российском православии или о русской культуре. Нам даже формально трудно очертить здесь какие-то границы: государственно-юридическими нормами, законами и церковными канонами, образованием некоей юридически преемственной структуры, канонической территории, некоего культурного и национального ареала и т. д. Нам это трудно сделать, но и это не главное, ведь даже если бы мы это сделали, перед нами все равно остался бы вопрос, кто сейчас по своей культуре подлинно «русский» и какое Православие сейчас подлинно «российское»? Да и не случайно сразу после революции 1917 г. многие деятели русской культуры и русской церкви говорили о том, что произошел крах, который способен убить живую душу в русском народе, и его Православие, и его культуру. Потом, правда, как вы помните, уже в зрелых 30-х годах, Осип Мандельштам писал о нарождавшейся в огне страданий и размежеваний новой связи, о том, что все, что культурно, то и церковно. «Всякий культурный человек нынче христианин», говорил он. Заметим, что позже в дополнение к этому в мире прозвучали подобные же слова, которые нам тоже сейчас стоит вспомнить, хотя они и были сказаны вне прямого контекста российского Православия и русской культуры одним африканским миссионером: «Всякий христианин ныне культурный человек». Поэтому теперь всякое восстание во имя Церкви против культуры, понятой не только внешне, как и всякое восстание против Церкви, понятой не формально, не обрядоверно, во имя культуры, может быть только пагубно. Иначе мы должны поставить перед собой вопрос: может ли нынешнее «русское» по-прежнему называться подлинно православным, а нынешнее «православное» в нашей стране подлинно русским?
Мы знаем, как много бед терпят наши церковь и народ, их духовно- и культурообразующее начало, потому, что люди не задумываются над этим. Как часто, например, думают, что если ты называешь себя русским, то уже поэтому ты можешь называться и православным, ты даже должен быть им, и никак иначе, или наоборот.
3. Мы хорошо понимаем, что в XX в. в России произошли необратимые изменения, поэтому нам невозможно вернуться ни в XIX в., ни в XVIII в., ни в XVII , XV или X века. Это невозможно! И это тоже факт, который нужно принять со всем смирением и всей серьезностью. Поэтому нам нельзя поддерживать стремление к тому многих сил, нередко очень активных в нашем народе и в церкви, сил, которые пытаются построить жизнь просто по механически воспринятым образцам прошлого XIX, даже пуще того по образцам XVIII в. и т. д.
Конечно, изменения, которые произошли в наше время, в этом веке в России, амбивалентны, понятно, что в них есть и положительная, и отрицательная стороны. Одни делают акцент на одном, другие на другом, но есть в них все: и то, и другое. И это живая жизнь, в истории так было, есть и будет всегда. Поэтому для укрепления в своей традиции и преемственности нам нужно укрепиться в положительном, в добром и отринуть всякое зло, как новое, так и старое. Но увы, эта очистительная, покаянная работа почти еще не началась ни на культурном, ни на церковном уровне. И это беда, ибо в церкви сейчас, как всем нам хорошо известно, основная часть живых, активных ее членов не воспитанные в церкви с детства и не традиционные для церкви люди.
И все же для них изменения нашего времени иногда оказываются во благо. Во всяком случае для тех, кому ранее могли сильно мешать жесткие рамки и границы церкви, в том числе культурного и национального свойства. Таким людям стало легче войти в церковь. И не случайно во всех хоть сколько-то живых церковных молодых общинах есть множество людей разных национальностей и разных культур. И среди них очень большой, думаю, небывалый за всю историю России, процент людей, по происхождению совсем не традиционных для Православия, людей, традиционно мусульманской или иудаистской веры. Сейчас они еще не растратили свой запас доверия к Православной церкви и к русской культуре, которые привлекают их, и они еще бывают способны воспринимать сокровища русской культуры и духовности в их настоящей традиции. Но надо признать, что этот запас тает, и тает с какой-то ужасающей, страшной скоростью. В отличие от них, новообращенные русские люди часто стремятся в Православии механически найти и воспроизвести лишь русское, что, конечно же, есть предательство Православия, российского Православия и мирового. Ведь если человек ставит свою веру и церковь в подчиненное положение по отношению к своему национально-культурному началу, то этим, конечно, он предает Православие.
Но иные православные на Руси, наоборот, совсем перестали понимать и ценить то, что Православию дало русское, именно как национально-историческое и культурное партикулярное начало. Да, мы хорошо сознаем, что это начало партикулярное, пусть это так, но это нисколько не умаляет ни великую русскую культуру, ни великие духовно-исторические традиции. Вообще же всякое национальное и культурное начало партикулярно и оно всегда еще принадлежит, по выражению Н. Бердяева, «срединному царству».
4. Из того, что сейчас было сказано, как мне представляется, неизбежно вытекает острейшая проблема восполнения и возрождения русской культуры и российского Православия. То и другое нуждается не просто в возрождении, но и в восполнении с учетом всего опыта жизни в XX в. Без этого неизбежна духовная смерть, или, если хотите, «тепловая» смерть страны и нации, без этого и церкви грозит превращение в историко-этнографический музей или, хуже того, просто уход в гетто. И мы наблюдаем уже первые признаки этого движения. Это, по-существу, означает для русской нации лишение ее прав и чести «великого народа». Мы как-то свыклись с тем, что русские великая нация, что она представлена где-то там в ООН как великая нация и т. д., но мы нередко забываем, что это означает в духовном и культурном контексте. Это что-то значит в этом контексте или нет? Это вещь живая или просто некий, так сказать, реверанс в пользу прошлого?
Если мы лишимся чести и прав великого народа, то мы потеряем саму актуальную возможность служить миру, показывая образцы духовной и культурной жизни, значимые на мировом уровне, как это было в истории Руси в XI-XII, XIV-XV и XIX-XX вв. Мне представляется, что это именно и есть то, что образует честь и право быть великим народом, быть живым духовным и культурным образцом жизни на мировом уровне. Кто сейчас усомнится в том, что святые Андрей Рублев и Сергий Радонежский имеют мировое значение? Кто усомнится в том, что русская культура домонгольского периода или русское религиозно-философское возрождение в его полноте и целостности, при всей внутренней противоречивости этих эпох и созданных ими вещей, имеют мировое значение? К концу XX в., думаю, мы уже можем делать выводы относительно качества жизни и творчества этих эпох, и делать их достаточно определенно.
Но превращение церкви в какой угодно музей или ее уход в какое угодно, даже самое замечательное, гетто ставит Русскую православную церковь в опасную ситуацию превращения ее в огромную секту типа наших старообрядцев или карловчан-зарубежников, которые свободны, но так, как индейцы Америки в своих резервациях. Когда они говорят: «Мы свободны, а вы не свободны», они не совсем-то неправы. Но их свобода уж очень особенная, она не традиционна для Руси и России.
В связи с проблемой возрождения и восполнения русской церкви и культуры перед нами стоит еще одна задача объединить разорванные традиции. Ведь русское и православное существуют в своих разных ветвях в России (бывшем СССР) и в дальнем зарубежье по-разному. Мы доныне еще стоим перед этой дихотомией традиции, возникшей после 1917 г. Да, что-то промыслительно унесено за рубеж советской России, спаслось и дало свой добрый плод, но что-то же было очень плодотворным здесь, в самой России. И если хорошенько вглядеться в то и другое, то мы увидим, что это дополняющие друг друга вещи.
В зарубежье, в этой русской эмиграции были необыкновенно раскрыты начала открытости и творческий и интеллектуальный потенциал. Там же мы находим непрерывный опыт воплощения тем, поднятых в начале XX в. и отразившихся в работе и решениях Московского собора 1917–1918 гг., собора Русской православной церкви. Это и опыт дерзновенного творчества деятелей русского религиозно-философского возрождения в эмиграции. А в самой России в то же время был накоплен уникальный опыт борьбы и свидетельства веры, «даже до смерти», особенно в период до 1943 г., т. е. до «второго восстановления патриаршества», позвольте употребить такой термин. А потом еще был противоречивый опыт выживания в чужой и агрессивной среде нерусского и неправославного общества и тоталитарного идеологизированного государства. И тем не менее, этот опыт в лучших своих чертах опыт живой и, повторяю, к сожалению, столь малоисследованный и малоизвестный целиком соответствует тому созерцанию, тому подвигу духовной борьбы и творчества, который дал столь обильный плод в русской эмиграции.
Конечно, при том, что это вещи взаимодополняющие, являющиеся как бы двумя сторонами одной медали, мы не можем не видеть здесь больших проблем. Проблемой является даже само принятие плодов русского религиозно-философского возрождения и новомученичества в Русской православной церкви нашего времени. Да, сейчас сама церковь отнюдь не готова говорить на их языке или хотя бы продолжать разговор на том языке, который сложился в ней самой к 1917 г. Мы сейчас говорим на языке конца XVIII в. (хорошо, если XVIII-го!).
6. Однако будет недостаточно лишь объединения разорванных традиций. Нельзя смотреть только назад. Традиция всегда живет, иначе это не та не культурная, не церковная традиция. Традиция всегда раскрывается в обновлении духа, и души, и тела церкви и нации.
Не случайно с древних времен святые отцы церкви говорили о том, что «ecclesia semper reformanda» («церковь всегда обновляется»). И мы ежедневно читаем в храмах молитву призывания Духа Святого для обновления нас.
Мы должны обновиться и в духе своем, и в душе своей, и в теле своем. Что-то такое у нас уже происходит, все это видят. Даже типы лиц начали меняться, Слава Богу, в лучшую сторону. Как здесь не вспомнить бердяевскую статью 1918 г. «Духи русской революции», где он так страшно писал о том, как изменились типы лиц русских людей сразу после 1917 г., когда совершилось что-то немыслимое.
Но наше обновление, конечно, должно обходиться без обновленчества, без одного из тех исторических тупиков обновления, которые знает наша культурная и духовная история. Все знающие этот вопрос согласятся с тем, что обновленчество ставило и реальные, живые, актуальные проблемы перед церковным сознанием. Оно старалось жить этими проблемами. В какой-то части своей оно училось даже решать эти проблемы церковно, как следует. Обновленчество это не просто черное пятно в истории, там были разные люди, они тоже гибли в лагерях, они тоже голодали, они тоже испытывали давление НКВД и т. д. Но был грех, который не позволяет нам много говорить в положительных тонах об этом явлении. Грех недолжной связи с государственной системой, грех предательства ближних, использования этих своих возможностей для того, чтобы продвинуть свои интересы за счет других.
Итак, перед нами стоит задача объединить разорванные традиции и идти вперед, к обновлению жизни. Эта задача очень актуальна в наше время. И она не может не осознаваться как людьми, носителями русской культуры, небезразличными к русской культуре, так и людьми, носителями российской православной традиции, небезразличными к Православию. И это означает, конечно, что перед нами стоит творческая задача, которую надо решать не только «сверху», но главным образом, «снизу», исходя из потенциала творческой личности и местной соборности общины. Но здесь мы тоже сталкиваемся с недоразумениями. Люди настолько уже не верят друг другу, не доверяют, что они иногда думают, что другие способны что-то делать в культурной и церковной области лишь «от ветра головы своея», и никак иначе. Будто бы не «от ветра головы своея» могут что-то делать лишь большое начальство, какие-то официальные комиссии и т. д.
Конечно, это великое заблуждение. И культурное творчество и духовное церковное творчество, в том числе и литургическое, всегда основывалось, если оно хотело быть успешным, именно на местной соборности общины и на творческом потенциале личности человека. В церкви это означает на общине евхаристической, состоящей из возрожденных в Духе ее членов как личностей. В народе тот же потенциал возрождает и все другие виды личностных связей, обладающих хотя бы элементами соборности, будь то семья, круг друзей, профессионалов, общественных деятелей, деятелей культуры и искусства и т. д.
Это же означает сугубую ответственность друг за друга во всяком деле и служении, особенно если оно имеет признание и успех, а следовательно, и влияние на многих. Сейчас нам особенно печально бывает видеть, когда люди, имеющие именно такое признание и такой успех в области культурной в первую очередь, но и научной и т. д., с легкостью покидают Россию надолго, если не навсегда, с легкостью порывают все связи и отказываются от ответственности в своем служении.
Нам нужно восстановить и вселенскую отзывчивость нашего сердца в культурной и духовной сфере жизни. Но эта его открытость должна быть открытостью без компромиссов в основах веры и культуры. И все же она должна быть. Она должна быть связана с ответственностью и отрицать легкомыслие, отрицать и всякое уныние, и всякое неверие в то, что можно еще что-то сделать доброе, хорошее в этом мире.
7. Если в этой связи касаться особых проблем русской нации и Русской православной церкви, то сразу хочется назвать такую проблему, которая стоит как раз на перекрестке начала духовного и культурного, собственно культурного. Это проблема языка, русского языка. Несомненно то, что необходимо его очищение и обновление, но также необходимо и его освящение через постепенное введение в богослужение, что не должно мешать изучению в нашей стране церковнославянского языка все большей частью русского и вообще православного народа. А то мы слишком привыкли к тому, что есть раскол между духовным (церковным) и светским. Мы слишком привыкли к этой двойственности нашей жизни. Более того, мы стали воспринимать ее как единственно возможную норму. А всякий такого рода раскол грех и зло. Мы должны в связи с этим признать антинациональными и антицерковными высказывания о том, что русский язык есть «язык спекулянтов, наркоманов и сутенеров», язык «банщиков в Сандунах» и потому он язык по природе профанный, не подлежащий освящению (см. например, статью Ю.Исатова «Готовят новый раскол?», «Русский вестник», № 1 за 1994 г.).
Очень жаль, что такие высказывания проходят совсем мимо. Но и церкви, и нашему культурному обществу надлежит однозначно высказаться в этом отношении. Хотя интересно и, наверное, не случайно, что такого рода высказывания исходят как раз от русских националистических кругов, что эти русские националисты способны говорить о русском языке так, как не скажет ни один его враг, ненавидящий русскую культуру, русское Православие и народ.
8. Решение этих проблем позволит разрешить и стоящие перед нашим народом и нашей церковью глобальные проблемы объединения и исполнения в них духа и смысла, проблемы возрождения вкуса, стиля, такта в жизни и общении, без чего также невозможно решение современных проблем русской культуры и российского Православия.
Спасибо за внимание.
Вопрос. Вы задали чрезвычайно много таких содержательных вопросов, а как правило, хорошо поставленный вопрос уже позволяет на многое найти ответ. Но не кажется ли вам, что Ваш тезис о том, что мы должны восстановить русскую отзывчивость, как-то мягко говоря, не совсем к месту. Я сейчас сделаю некую, так сказать, стимулированную Вашими вопросами попытку ответа, может быть.
Так вот, сейчас мы переживаем главный наш духовный кризис то, что наше общество стало именно открытым, и поэтому, по гамбургскому счету, наша религия, наше православие работать не может. За века оно, грубо говоря, разленилось. Поэтому во многом наша религия стала не культурой, а некой превращенной формой сознания, а она должна быть, выражаясь философским языком, некой конструктивной машиной, которая бы упорядочила сознание. И вот, когда она сталкивается с другими конфессиями, с другими религиями, с другими группками, она фактически не способна бороться с ними. И народ, который видит, что существующая религия не упорядочивает его теперешнюю жизнь, пытается перейти в другие религии. Понимаете, тут многое связано с церковью, с ее удивительной пассивностью, с ее неумением работать в современном обществе. Здесь есть испытание, и это можно решить, но для этого нужно избрать в каком-то смысле новую стратегию. О новой стратегии я и хотел бы услышать от Вас.
О. Георгий. Спасибо. Это очень важные, на мой взгляд, вопросы. Мне кажется, что нам нужно четко различать открытость, которая связана со свободой, и какую бы то ни было неупорядоченность и хаос, и вообще всякого рода безответственность, которая, как пена, всегда плавает сверху. Я действительно не мог дать, к сожалению, определений тех понятий, которые использовал, надеясь, что из контекста это будет достаточно ясно, но понимаю, что вопросы могут возникать естественным образом. Я, конечно, под открытостью подразумевал такое внутреннее духовное качество, которое действительно является одним из как бы системообразующих в русской культуре. Русская культура перестанет быть русской и, тем более, великой, если она закроется, замкнется. И это нисколько не означает, что она не должна быть упорядочена, что она не должна иметь силу. Наоборот, открытость есть возможность диалога, а не борьба, когда или ты победил и враг сдался, или враг тебя победил и ты сдался, и все, больше ничего третьего не дано. Русская культура великая культура, и она всегда была внутри себя многоуровневой, существовала в сложной структуре, в том числе национальной, о чем много-много раз говорили С.С.Аверинцев и другие. И человек, который способен говорить на высоком уровне как представитель русского, российского Православия или русской культуры с другим, доставляет радость носителю другой культуры, потому что он способен обогащать его и в то же время признавать все ценное, доброе, что есть там. Другое дело, что если мы хотим принять это в себя, то потребуются еще дополнительные усилия для воцерковления. Тут не все так просто: нельзя ничего механически принять в культурную или духовную традиционную сферу. Мы должны очень хорошо разобраться во всем, мы должны быть при этом очень ответственными, но без открытости теряется не только свобода, но и вера. Сама вера, на мой взгляд, своим главным качеством имеет открытость. Если хотите определить, кто верующий, а кто неверующий, посмотрите открытый это или закрытый человек, но, конечно, здесь имеется в виду открытость в том смысле, в каком мне хотелось о ней сегодня сказать. А новой стратегии в новых условиях жизни был посвящен весь мой доклад.
