Мой путь к Богу и в Церковь
У одних путь к Богу краток и прям, как полет стрелы. У других — внезапен и ярок, как вспышка молнии. А некоторые — рождаются и живут с Богом в сердце всю жизнь.
Мой путь к вере извилист, полон ухабов, падений в бездны, наполненные горечью греха. Для того, чтобы поднять голову и увидеть свет, нужно всего-навсего быть зрячим.
Но как тяжело приходит прозрение! Остается лишь надежда на то, что это никогда не поздно.
Верующих среди моих родственников и знакомых нет. Напротив, мы с братом не только не были крещены в детстве, но и воспитывались в атмосфере атеизма, веры в светлое коммунистическое завтра… А в семье не хватало элементарного чувства любви. Наверное, сейчас этим страдают многие семьи, когда любовь родителей к детям и детей к родителям заменяется формальным чувством долга и обязанностями одних перед другими. И это тяготит, со временем возникает отчуждение, раздражение, непонимание. Возникает не чувство радости и счастья от того, что делаешь что-то для других, а тупое ощущение рабской зависимости от самых близких и дорогих людей. Все это недовольство выливается в ссоры и крики от того, что нужно уделять много времени и сил друг другу, дому. А так хочется пожить «для себя»! Жизнь «для себя» все время откладывается на потом, возникает мечта о чем-то розовом и блестящем. А в реальности все серо и буднично: долг перед обществом и семьей. Кажется, вот еще чуть-чуть, самую малость напрягусь, подкоплю денег, выращу детей и уж тогда… А жизнь идет. Лето сменяет осень, появляется безысходность.
Моя мама всегда говорила: «Я ничего в жизни не видела. Всю жизнь прожила в долг, угробила на вас». Она имеет в виду одно, а я понимаю совсем другое: и правда — «не видела», и правда — «в долг», и ведь верно — «жизнь угроблена».
Я всю жизнь чувствовала себя «гадким утенком», не потому, что уродлива внешне, а потому, что было чувство одиночества, никому ненужности и внутреннего уродства. Всегда ощущала «дефицит общения», может быть, просто философский склад ума требовал свое. Я не осуждаю своих родных, но очень многое в себе вижу то, что приобрела от них. Я, как и они, не умею любить, довлеет лишь чувство долга. Работаю фельдшером на «03». Все говорят: «Это так тяжело, это такая ответственность!» Наверное, это так, если подходить к каждому больному не формально. А на самом деле — пришел, поставил диагноз, проделал нужную «манипуляцию», все профессионально, честно, но — бездушно. Ты попрощался, закрыл дверь и забыл о больном человеке. Ты просто оказал помощь, большее не входит в твои обязанности. Что дальше? Смогут ли врачи в больнице или поликлинике продолжить начатое тобой? Захотят ли? Не напрасны ли твои старания? Да и только ли медицинская помощь нужна человеку, больному человеку? А на большее-то у нас нет ни сил, ни времени, ни желания. Как просто быть добреньким лишь час с больным!
Тяжело брать на себя ношу на всю жизнь. Мой любимый с детства писатель Антуан де Сент-Экзюпери в «Маленьком принце» говорит устами своего героя: Мы навсегда в ответе за тех, кого приручили.
Мы навсегда в ответе за семью, за тех, кто рядом, за больных. Но только чувство долга здесь ни при чем, это слишком формально, в этом понятии нет правды жизни. Раньше, до революции, были семейные врачи. Они хорошо знали больного, его семью. И отвечали за их здоровье — физическое, психическое, душевное. Вот от такой ответственности не уйдешь, закрыв за собой дверь, не скажешь: «Нет лекарств, нет мест, кончилось дежурство и вообще это — не моя компетенция». Я не чувствую в себе сил, по крайней мере сейчас, чтобы взять ответственность навсегда, не доверяю себе. Нет, я не боюсь сломаться, но не хочу холодного формализма.
Наверное, вот эта неудовлетворенность жизнью, работой и привела меня к поиску истинного источника любви, правды и чистоты.
Конечно, сначала подворачивалось на этом пути самое низкосортное: лжелюбовь, экстрасенсорика, астрология, рейки. Вроде ищешь смысла жизни, находишь все тропки, уводящие в сторону. Так не долго докатиться до полного безверия, пессимизма, отчаяния. Да так оно и было…
Сейчас мне хочется прийти к Богу, к вере. Когда я вспоминаю прошлое, мне становится страшно и стыдно. На моей совести самые тяжкие грехи, мне хочется в них покаяться, и кажется, что не хватит времени рассказать, как это могло случиться. Может быть, не нужно копаться в этом «как», гораздо важнее то, что теперь это несовместимо со мною. Когда не хватает сил справиться с искушениями, я знаю: Господь, к Которому я обращаюсь в молитве, меня не оставит.
Было время, когда душа моя раздваивалась. Я занималась зороастрийской астрологией, но при этом меня очень привлекало христианство, очень тянуло к нему, хотя о христианстве я знала лишь в объеме репринтного издания «Закона Божьего». Вот это поверхностное знание никак не давало возможности понять, почему церковь так непримиримо относится к астрологии, биоэнергетике, и т. п. Вроде бы это — добро, бескорыстная помощь людям. И никогда не приходила в голову мысль: а добро ли? а помощь ли? Когда сомнения мои и раздвоенность достигли апогея, я решила покреститься. Покреститься, но не отречься. Я боялась, что вдруг во время собеседования священник спросит, не занималась ли я астрологией. Соврать я бы не смогла. Но он не спросил… Чуда не произошло. Вроде бы ума не прибавилось, совесть не успокоилась, грехов не уменьшилось. Все было формально. Но как знать, может быть, это и было то «горчичное зернышко», из которого сейчас проклюнулся зеленый росток.
После астрологии было увлечение рейки. И это было страшно. Я была бы рада, если бы мой очень негативный опыт помог хоть кому-нибудь.
Инициация — это очень интересно, очень заманчиво, но очень опасно. Это то, что, к сожалению, часто привлекает пытливые, ищущие умы. Однажды во время инициации моя подруга «дала» клиническую смерть. Хорошо, что мы сидели рядом — я и еще несколько врачей. Жизнь-то мы ей спасли… В тот момент от бессилия и отчаяния я взмолилась о прощении к Богу, ругая себя за то, что мы пришли туда. После инициации мироощущение резко изменилось. Я не хочу углубляться в то, что это было такое, как это достигалось, потому что знаю, стоит только начать думать о грехе, даже о прошлом, он полностью завладеет тобой, твоими мыслями, эмоциями.
Может быть, я и не права, но мне кажется, что в каком-то смысле не существует деления времени на прошлое, настоящее и будущее. То время, где твоя мысль, душа, твой дух, и есть для тебя в данный момент настоящее. Мне хочется победить грех не только в поступках, но и в словах, и в мыслях. Мне хочется быть сейчас и здесь, на точке смыкания прошлого и будущего, внимательно следить за собой и миром, который меня окружает, учиться в это мгновение мудрости и слышать в себе голос вечности, голос Бога живого.
После рейки появилось новое ощущение единства с миром, любви к нему, растворение в бытии, обезличивание. В голове — полное отсутствие мыслей, стерильность, этакое «слушаю и повинуюсь». И желание сделать так, как продиктует первая возникшая мысль. Не вставал даже вопрос: откуда она? Казалось, ясное дело — Господь. Когда делала так, как диктовала мысль, даже если не было особого желания, получала большую порцию «счастья и радости». Было ведение, что вроде «в струю попала», все удавалось. Была и другая награда — ощущение своего величия, могущества. Стоит только попросить «космос» — и для тебя и за тебя сделают все, что ни попросишь. Это ли не прелесть?
Лишь много позднее вспомнились кадры из фильма «Мертвый сезон», где было показано, как с помощью газа людей превращали в послушных, довольных всем животных. Только со временем стали появляться и «свои» мысли, а вместе с ними — большая тяга к христианской литературе. Я запоем читала послания апостолов, Евангелия, «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря». Серафим Саровский вошел в мою жизнь как-то сразу. Увидела в киоске книжку о его жизни, вроде случайность, но после этого в мыслях часто обращаюсь к нему. Он покорил меня своей мудростью, наставлениями, любовью, кротостью. Появилось желание, неудержимое желание молиться, бывать в церкви, но не всегда «пускали» мысли, которые продолжали диктовать и навязывать иной путь жизни. И еще я поняла: астрологией больше заниматься не буду никогда.
Однако все оказалось гораздо сложнее. Как только внутри вновь родилось маленькое пытливое «я», стремящееся понять, что же со мной сделали, ушло радостное ощущение от жизни, беззаботность, защищенность. И все заполнилось беспросветной тоской, для которой вовсе не было причин, тяжелейшей депрессией и злобой, злобой на всех счастливых, спокойных людей, потому что я не могла вызвать в себе чувство любви ни к кому и ни к чему. Я не могла радоваться ни солнечному дню, ни дождливому вечеру: я была пуста, я была выжата и лишена сил жить. Не было не только сил, но и самого желания жить. Я дошла до черты, за которой — смерть. Было очень тяжело, не было сил даже говорить, все было безразлично. Держала только одна мысль, запомнившаяся из наставлений Серафима Саровского, что один из самых страшных грехов — отчаяние. И я держалась, понимала, что это состояние нужно пережить, молилась, чтобы Господь не покидал меня. Существо мое искало выхода, я понимала, что это одно из самых страшных испытаний. Снова началось раздвоение. В голову ненавязчиво стучалась мысль: «Хочешь вернуть свое прежнее состояние счастливого, всемогущего человека, продолжай заниматься рейки, иди туда, еще и еще раз». Но были и другие мысли: «Раз я не сама добилась этого счастья, вышла на этот уровень, значит, это не мое, это слишком просто достижимо, чтобы быть правдой». И еще не хотелось быть пешкой в чьей-то игре, автоматом. Хотелось просто смириться перед волей Божьей, пережить весь этот кошмар и стать собой. Я наблюдала из своей боли за другими рейки. Похоже, что у всех сначала был подъем, затем — падения, но у каждого — на свою высоту и глубину. У всех — одна и та же схема: сначала — пряник, потом — кнут. У многих болели или умирали родственники, животные. Я не была исключением: я болела сама. Было преходящее нарушение мозгового кровообращения, стало подниматься артериальное давление, волосы выпадают до сих пор — ничто не может помочь.
Я пришла к выводу: рейки — это сила, которая разрушает человека, его волю, его мысли, внутренний мир, здоровье. Не все мои знакомые остались в рейки. Видимо, те, кто попал туда случайно, формально, у кого не было особых духовных поисков, вышли из рейки легко, как и вошли, почти не обезображенные личностно. Но те, которые долго искали смысла жизни, обрели свою «нирвану». Возможно, им самим и не видимы те изменения, которые произошли с ними. Окружающие же отмечают в них злобность, нетерпимость, внешнюю неряшливость, желание уединиться и добиться своих «высот».
Я не вернулась в астрологию. Но прошлое знание хоть в чем-то помогло мне. На память пришло учение зороастрийцев о добре и зле. Там, где раздвоенность, ложь, осколки всяческих знаний, где хаос, смешения, четкая иерархия, подавляющая «я», — там нет добра, нет Света. Внезапно — это было как озарение — я поняла, что рейки — это смесь, суррогат верований, учений, который маскирует что-то злое и темное, пытающееся навязать чужую жизнь. Это зомбирование, это чужие мысли в моей голове, чужое мировосприятие, порабощение моего «я». Шло время…
Те, кто остались в рейки, интенсивно набирали знание по корейскому точечному массажу, по массажу с применением рейки и т. п. Я уже не могла заставить себя заниматься этим, испытывала отток сил, когда приходилось делать что-то, связанное с оккультным. Я была на перепутье: от старого отходила — но куда?
«Я собираюсь послезавтра на оглашение, — сказала моя знакомая. — Пойдешь со мной?» «Что это такое? Зачем?» — все эти вопросы даже не успели возникнуть в моей голове. Кто-то как будто коснулся сердца теплой рукой, давно неиспытываемая радость заполнила все мое существо…
За то время, что я хожу в Огласительное училище, многое изменилось в моей жизни. Иногда эти перемены очень болезненны: потеря друзей, коллег по работе. Я знаю, что не хочу и не могу жить по-старому. Стараюсь обрести в душе радость и свет, приблизиться к истине. Мне очень хочется не свернуть с этого пути, но я еще не уверена в своих силах. Плохо представляю свое будущее: вот окончу Огласительное училище, а что дальше? Неужели опять одна? Боюсь, что самостоятельно идти по этому пути я не смогу, мне нужен наставник, руководитель.
Сколько синяков и шишек набила я в жизни, падая и наступая на «грабли», на одни и те же «грабли»! Сейчас я учусь преодолевать зло в себе, которое периодически предстает и в виде искушений. Сначала было тяжело, настоящая ломка. Кроме Господа, никто не мог помочь. Я чувствовала, что нет сил бороться с соблазном, но молилась, чтобы Бог укрепил меня в моем твердом намерении и по немощи моей дал мне сил. Когда я поняла, что благодаря Богу победила, то была по-настоящему счастлива. Но радость моя была недолгой. Соблазн возник вновь при других обстоятельствах. Смятение и недоумение овладели мной: как? почему опять? Я же поняла, отказалась, боролась? На этот раз победа над собой далась легче. В третий раз — еще легче.
Господь слышит меня! Он учит меня! Он не оставляет меня на избранном мной пути!
В заключение хочется сказать словами псалма: Сильно толкнули меня, чтобы я упал, но Господь поддержал меня. Господь — сила моя и песнь; Он соделался моим спасением
(117: 13,14).
Д. М.
Если бы еще четыре-пять лет назад мне сказали, что когда-нибудь стану молиться и регулярно ходить в храм, я в лучшем случае недоуменно пожал бы плечами.
Ни в школьные, ни в студенческие годы я не принимал религии всерьез. Отец был неверующим, мама, хотя и осеняла себя иногда крестным знамением, в храм не ходила. Поэтому крещен в детстве я не был. По-настоящему верили в Бога только бабушка, прабабушка и сестра последней (по-моему, они были старообрядцами). Помню, в детстве я смеялся над их отсталостью, да и вообще над верой как таковой.
Лет с семнадцати меня вдруг начали посещать мысли о жизни, о смерти. Перспектива конечности собственного существования приводила меня в отчаяние. «Хорошо бы, — думал я, — если бы правы были верующие. Тогда была бы надежда на вечную жизнь. Но, к сожалению, никакого Бога и загробной жизни нет и быть не может — это давно доказала передовая наука». И я продолжал прежнее существование — учеба, книги, музыка, друзья — изредка нарушаемое ночными приступами отчаяния и страха.
Вскоре происходит важное событие в жизни мамы: она окончательно обращается к Богу. У нее возникает горячее желание исправить прежнюю ошибку: крестить меня и брата. Мне к тому времени исполнилось 20 лет, брату — 11. Естественно, я не понимал маминого стремления (что за предрассудки!), но, жалея ее, кое-как согласился креститься.
Крещение происходило в храме Всех Святых у станции метро «Сокол». Службу отстоял, едва скрывая раздражение. После того, как нас с братом покрестили и мы вышли из храма, я снял с шеи крест и с раздражением и обидой за потраченное время отдал его маме (сейчас об этом не хочется писать, но это было так).
Крещение не оказало на мою жизнь никакого заметного влияния (как мне казалось): отношение к вере не изменилось, жизнь проходила, как прежде. Но тут начались перемены в стране, информация перестала быть «одноканальной», появилось много «пищи» для ума не только прирожденных диссидентов, но и обывателей типа меня. (Начало этого времени примерно совпало с окончанием мной института.) Я стал терпимее, в том числе и по отношению к религии, начал думать, что, может быть, и она играет в обществе полезную роль. Пожалуй, даже готов был подписаться под словами Евтушенко: «Дай Бог ну хоть немного Бога!» Но о том, чтобы идти в церковь, даже и не помышлял. Христиане продолжали оставаться для меня людьми, обязанными верить в то, что Бог создал Землю шесть с лишним тысяч лет назад ровно за шесть суток и в прочие «антинаучные» вещи. А в науку я верил свято.
И вот однажды жена принесла с работы ксерокопию лекции о. Александра Меня (тогда уже покойного) «О бессмертии». Я заинтересовался: тема меня волновала. Прочитав эти несколько страниц, я вдруг осознал, что совсем неверно думал о христианстве. Мои представления о нем, базирующиеся на убогих штампах «научного атеизма», оказались далеки от реальности. О. Александр, несомненно, глубоко верующий человек, священник, не только свободно оперировал научными понятиями и данными, но и явно признавал науку и культуру как способ познания мира и даже, казалось, благословлял их… Следующая прочитанная книга о. Александра — «Сын Человеческий» — потрясла меня не менее. От представлений о косности христиан не осталось и следа. Так был сломлен барьер в моем сознании. Теперь же я думал так: «Почему, собственно, Бога нет? Кто это сказал? Советская пропаганда? Но в ее лживости и глупости теперь не приходится сомневаться. Ученые-атеисты? Но наука не в состоянии ни доказать, ни опровергнуть существование Бога, поскольку изучает лишь материальный мир».
Я начал читать книги христианских авторов, журнальные и газетные статьи о христианстве и Церкви — много и, как мне кажется, бессистемно. Стал мысленно обращаться к Богу, молиться. С конца 1993 г. вместе с женой (оказавшей большое влияние на мое обращение) регулярно посещал один из московских храмов. Хотя причащался всего два раза: считал себя неготовым, да и вообще не слишком понимал, для чего это.
Тут возникли новые проблемы. Едва я узнал немного о жизни Русской Православной Церкви, некоторые вещи стали вызывать недоумение. Я никак не мог свыкнуться с проявлениями недоверия к светской культуре и науке, зацикленности на «государственничестве», «державности», доходящей до оправдания войн, нетерпимости к другим христианам. (Один молодой батюшка мне прямо сказал: «Западное христианство — это смерть, погибель, хуже атеизма.») Создавалось впечатление, что Православная Церковь требует от своих членов безоговорочного монархизма, что о. Александр Мень с его открытостью — исключение… Все это создавало раздвоенность: назад, в атеизм, пути уже не было, но и «национальное» православие казалось не вполне соответствующим духу Евангелия. Я часто размышлял: может быть, логичнее мне быть протестантом? Но не станет ли уход к протестантам отрывом от корней и от огромного духовного опыта, накопленного Православием?
И вот однажды в газете «Куранты» я прочитал о Сретенском братстве. Я тут же поспешил найти храм Успения Богородицы в Печатниках, где был встречен с вниманием и любовью. Вскоре мы с женой, которой храм тоже пришелся по душе, перешли в него. Здесь мы приняли предложение пройти оглашение. Постепенно я понял, что мои сомнения напрасны, что Православная Церковь, единая в вероучении, не принуждает иметь какое-то одно мнение по второстепенным вопросам, что от наших грехов Церковь не перестает быть Церковью. Надеюсь, что оглашение поможет мне сбросить наслоения, оставшиеся от атеистического прошлого, стать более открытым к Богу, вере и людям, войти в Церковь в полноте.
Е. П.
