О некоторых причинах приостановки исследований о Ниле Сорском и его роли в истории
То, что вы сегодня здесь слышите, — это плач уже состарившегося автора о судьбе ее первой монографии. Речь идет о книге «Нил Сорский и его писания. Кризис традиции на Руси при Иване III» (Берлин, 1963 г.). Сутью этой книги, практически ее важнейшим итогом для меня самой как исследователя, был тезис: Нил Сорский хотел реформировать монашество своего времени (в том числе и русское монашество), он призывал к возрождению древнецерковного пустынножительства, классического Skhvth. Это могло произойти, если бы люди вернулись к истокам, к изречениям и обрядам богоносных отцов пустыни III-IV вв., к отеческому преданию, к патерикам и представленной там жизни.
Синаитский исихазм Нила Сорского был для него средством, позволившим ему научиться самому и научить других старинному классическому образу жизни. Ведь избранный им учитель Григорий Синаит подчеркивал: «Умному деланию», которое и есть самое подлинное монашество, можно научиться, читая писания, если перед глазами нет учителя, который, по примеру древнего монашества, был бы истинным и долгожданным. Именно поэтому Нил Сорский не только цитировал Григория Синаита, «Слово о трех образах молитвы» Симеона Нового Богослова, Никифора или даже «Аскетику» Василия Великого. Прежде всего он ссылался на изречения отцов пустыни, старцев. И поэтому он не только написал свое «Предание ученикам» и так называемый «Устав скитский» для научения настоящей монашеской жизни, но и основал скит на реке Соре и таким образом ввел на Руси традицию жизни старца с его учениками по примеру отшельнических поселений древних монахов-пустынников. С такой жизнью сам он познакомился на Афоне. Только так монах действительно может уйти от мира сего, где на его душу посягают злые силы, искушают его и склоняют к пагубным порокам, и подготовить себя для стяжания Духа Святого, Которым он и спасется, считает Нил и показывает это с помощью отеческого предания и учения синаитов-исихастов тем, кто хотел бы продолжить его традицию на реке Соре или где-либо в другом месте. Так говорит и живет Нил со своими учениками на Соре, так человек бывает спасен, так он спасается. («Спастися» — пассивный и медиальный2 залог одновременно, и этого нам нельзя забывать. Классический вопрос очарованного странника к духовному отцу в пустыне звучал так: «Pw`» swqw`?" И так в русском монашестве начинается долгая история «спастися».)
Вероятно, я тогда в своей книге допустила ошибку, недостаточно подчеркнув, что в свете монашества древности, о котором все время думает Нил в его ските, учение и жизнь едины, неотделимы друг от друга. И это особое единство — «императив и индикатив» — несет в себе монашество в своих первых исторических формах, так же как и слова Самого Иисуса Христа, особенно в традиции Евангелия от Матфея. Возможно, как раз здесь и скрыта причина того, что так огорчает меня все эти десятилетия после выхода в свет книги о Ниле Сорском. Моя работа вызвала всеобщее одобрение в кругах специалистов, но ее итоги никем не были по-настоящему восприняты, во всяком случае они не получили дальнейшего развития.
Только сейчас, в 1994 г., когда уже был подготовлен этот доклад, я нашла подлинное восприятие моих научных выводов и кое-какое их развитие, о чем я всегда мечтала. Томас Шпидлик в своей чрезвычайно важной книге «Русская идея» показал то значение, которое имел возврат Нила к пустынножительству для более позднего русского монашества3. Однако это произошло только сейчас, 30 лет спустя! И все это вошло в большой обзорный труд. Как было бы важно, если бы кто-нибудь, отталкиваясь от выводов, уже сделанных мною, поставил бы уже конкретный вопрос о том, какую роль Нил играл (или, возможно, не играл) во времена Ивана III, в контексте знаменитых «сомнений и шатаний». Эти мои сетования не означают, что за последние 30 лет о Ниле Сорском и о заволжских старцах совсем ничего не было написано, но за все прошедшее время я нигде не нашла дальнейшего развития идеи, которую тогда выразила так: Нил Сорский по существу хотел возрождения пустынножительства.
Сегодня, оглядываясь назад, я вижу главную причину того, что никто не развил основную научную идею моей книги, — вся дискуссия вокруг Нила Сорского и заволжских старцев всегда ограничивалась кругом вопросов и позициями, определенными в XIX в. Так было и в советское время, и не только в России, но и на Западе.
После того, как изжил себя взгляд на историю как на историю властителей, ее стали понимать в значительной мере как историю народов в национально окрашенном романтическом смысле, а собственно национальную историю (Гердер оказал сильное влияние на ее понимание) — как историю течений и направлений. И здесь в дальнейшем большую роль сыграли Гегель и его ученик Маркс. Тут речь шла об идеях, сталкивавшихся между собой, об их носителях и поборниках, или наоборот — об общественных силах, «классах» и их идеологиях, носителями которых («характерными масками») потом уже были конкретные личности.
Таким образом, во второй половине XIX в., судя по всему, больше шла речь о стяжателях и нестяжателях, т. е. о партиях в русском обществе, сложившихся в результате спора об имуществе, прежде всего о монастырских землях, об отношении в ведущих церковных кругах, среди «иосифлян» и заволжских старцев, к так называемым «новгородским еретикам», об отношении церкви к московскому великому князю и к его усилиям по созданию единого Русского государства с ним самим во главе, о его претензиях к церкви и о претензиях церкви к нему. Нил Сорский и рассматриваемый как его противник Иосиф Волоцкий4 выступают тут как идейные руководители противоборствующих сторон, или, скажем, как их представители.
Теперь, анализируя происшедшее в исторической перспективе, мы все яснее видим суть дебатов XIX в. Не в последнюю очередь этому способствовали философские замечания Карла Поппера, который не уставал подчеркивать, насколько серьезно взгляды исследователя на историю влияют, с одной стороны, на результаты его научных исследований, а с другой, сами эти взгляды определены заранее отношением ученого ко времени, в котором он живет, и к современным историческим проблемам. Сегодня мы видим, как серьезно отразилось на исследованиях историков XIX и XX вв., занимавшихся «иосифлянами» и заволжскими старцами, их собственное видение правильного решения проблем российской действительности в области отношений государства и церкви, церкви и государства с точки зрения того, как эти проблемы ставились в современной России. Историческое видение исследователей не в последнюю очередь зависело от их отношения к вопросу, ставшему предметом бурных дискуссий в России на рубеже XIX и XX вв., о смысле или бессмысленности монашества как такового в «современном» обществе. Эта проблема дискутировалась прежде всего вне церкви, но и внутри ее самой, особенно среди так называемого «белого священства», женатого клира. Эта дискуссия как в России, так и во всей Европе была в значительной степени определена различными полюсами существовавшей шкалы ценностей: «либеральный» — «консервативный», «прогрессивный» — «регрессивный». Постоянно ставились вопросы: кто же из двух «глав школ» прав в решении животрепещущих проблем современности? Должна ли церковь (о неточности этого выражения мало кто задумывался) отдать себя полностью во власть «православного царя», «помазанника Божьего», и таким образом получить от него защиту и обеспечить себе главенствующее положение, а в обмен на это благословить (безусловно?) его (царя) господство? Должна ли церковь требовать светско-правового приговора, даже смертной казни для выявленных ею и заклеймленных еретиков или ее долг состоит в том, чтобы молиться за заблудших и тем самым способствовать их исправлению? Имеет ли церковь (в XV-XVI вв. речь шла о монастырях) социальные обязательства перед народом? Под народом подразумевался церковный «laov»" из литургических текстов, но тем самым имелось в виду все общество страны, все бедные и нуждающиеся (тогда у Иосифа Волоцкого это звучало так: попечение о крестьянах приписанных к монастырю деревень в голодные времена, приют путешествующих, организация приютов для больных и престарелых в монастырях, подготовка смены для церковной иерархии). Или обязанностью «церкви» является «только» попечение об исцелении души ее духовных чад, что достигается только путем обращения? Монашество проповедует покаяние как путь к обращению, и само своей жизнью показывает пример покаяния. И исследователи-историки рассматривали вопрос об Иосифе Волоцком и об «иосифлянах», о Ниле Сорском (что и является предметом нашего сегодняшнего обсуждения) и о заволжских старцах уже с тех позиций, которые они занимали в отношении проблем своего времени. И, таким образом, в духе XIX в. Нил Сорский рассматривается уже как «либерал», сторонник принципа внутрицерковной критики, особенно в отношении современного ему монашества. С этих позиций он «отвергал чисто обрядовую религию», «выступал за религиозную правоспособность и самоопределение мирян», т. е. «за духовную свободу», «выступал против церковной клерикальной политической власти» и против церковного имущества как столпа, на который опирается эта власть. Нил Сорский и заволжские старцы «принадлежат к партии протеста» в русской церкви на рубеже XV и XVI вв., и т. д., и т. п. Таким образом, если рассматривать проблему с такой точки зрения, в конце концов получалось так, что Нил Сорский и его ученики, предположительно будучи внутренне близкими новгородским еретикам5 (а исследователи данного вопроса с симпатией относились к предмету своих исследований), были готовы выступить за реформу, либерализм, свободу совести и терпимость в собственном государстве, в обществе и церкви.
Советский период в русской исторической науке мало что изменил в таком отношении к великому старцу. Только с позиций марксизма-ленинизма односторонне на передний план был выдвинут вопрос об отношении Нила Сорского к монастырским землям, а также подчеркнута его поддержка набиравшего тогда все большую силу великого князя. Прежде всего те давние события должны были теперь рассматриваться как этап классовой борьбы. Советские историки, такие как Б.А. Рыбаков и авторы большой «Истории русской литературы» (том II), а также «Очерков истории СССР», высказывают предположение, что Нил Сорский происходил из боярского рода Майковых. Это им нужно для того, чтобы разглядеть под монашеским облачением «бархат боярского кафтана» (так у Рыбакова) и таким образом утверждать, что с идеями Нила Сорского связана борьба бояр за сохранение своих богатых вотчин и за власть в государстве, борьба против власти великого князя. Однако великий князь все-таки одержал победу в этой борьбе, и светские и церковные феодалы вынуждены были покориться ему.
Как и в XIX в., советская историческая наука пыталась классифицировать такие явления как Нил и его ученики, вместе с «иосифлянами» и «жидовствующими» по одной и той же шкале ценностей: регресс или стагнация, с одной стороны, и прогресс в истории, с другой. Вера в прогресс, этот плод нового времени, была в СССР нерушимой, только роли сторон были перераспределены.
Перевод с немецкого Галины Кириленковой
1 Доктор богословия, профессор Эрлангенского университета (Германия), Фери (Вера) фон Лилиенфельд является активной участницей православно-лютеранского диалога.
2 Залог, существовавший в индоевропейском языке, где наряду с активным был медиальный (средний) залог. Медиальный залог стоит посередине между активным и пассивным. В этом случае действие направлено на субъект и одновременно от него исходит. Следы этого залога сохранились только в готическом и древнеанглийском языках. В других германских языках этот залог отсутствует полностью. (Немецкий язык. Энциклопедия. Лейпциг, 1969). — Прим. перев.
3 Томаc Шпидлик. Русская идея. Иной взгляд на человека. Париж, 1994, с. 141 и последующие.
4 В исследовании И.С. Луриа-Лурье было показано, что квалификация обоих церковных деятелей как глав противоборствующих сторон очень спорна. Диссертация, защищенная Джоан Холанд в Оксфорде углубила это впечатление. Мои исследования тоже были направлены в это русло.
5 Сегодня, благодаря научным исследованиям последнего десятилетия, в частности, работе Джоан Холанд, мы видим, что необходимо пристально рассмотреть понятие «жидовствующие» и дать ему новое определение.
