О церковно-богослужебном языке
Самарские Епархиальные Ведомости, 1912, №23, с.692–696.
На страницах Самарских Епархиальных Ведомостей немало появилось статей по вопросу замены церковно-славянского богослужебного языка — русским. Суждения были «за» и «против». Чувствовалось, что те, которые стояли за замену церковно-славянского языка русским, писали, так сказать, «со скрижалей сердца», на основании действительной потребности в богослужебном русском языке, писали то, что им говорила сама жизнь, пастырская опытность. Суждения же сторонников церковно-славянского богослужебного языка отличались теоретичностью, чисто кабинетной работой, без знания жизни и ее потребностей, и хотя вызывались тени Аксакова и других авторитетов (последняя статья С. Богородицкого), но как-то выходило так, что «к ризе ветсе» пришивался «небеленый плат» и горша «дира» получалась. Словом, статьи о. Сергия Самуилова — это вопль искренне христианской души, жаждущей сознательной молитвы, сознательного богослужения, статьи С. Богородицкого и ему подобных — это мертвые петли для живой души, сознательного духа.
А между тем, как бы нам не прислушаться к заявлениям миссионеров, свидетельствующих, что делу миссии в борьбе с религиозными заблуждениями и неверием большую помощь оказала бы замена в богослужении церковно-славянского языка — русским. Припомните статью такого солидного органа, как Миссионерское Обозрение (1911 г. № 1), где вполне основательно разбираются все возражения против русского языка в богослужении. На пастырском собрании в Самаре, кажется, в третьем годе, был поставлен вопрос «о причинах неверия и безбожия». Глубокий знаток миссии епархиальный миссионер Александров в числе других причин, ведущих к неверию и безбожию, поставил и церковно-славянский богослужебный язык, как затемняющий богослужение и не удовлетворяющий религиозному сознанию народа. Если миссионеры, которым по роду их деятельности приходится сталкиваться со множеством людей разных религиозных оттенков и состояний, говорят о пользе замены церковно-славянского языка русским, то, кажется, им и книги в руки.
Каждому иерею с живой душой с первых дней поступления в приход приходится замечать, что церковно-славянский язык своей непонятностью народным массам мертвит богослужение, ведет к рассеянности и образованию у некоторых своих молитв, состоящих из набора слов, но понятных для богомольца, кои и шепчутся последними независимо от совершаемого богослужения. Желая избежать подобных дефектов и достигнуть того, чтобы прихожане «едиными устами и единым сердцем» славили Бога, я рискнул на всенощном богослужении завести чтение на русском языке псалма 33-го — «Благословлю Господа на всякое время», шестопсалмия, кафизм, канона, первого часа и апостола на Литургии. Делал сначала так: одну всенощную псалмодией читали на русском языке девочки церковно-приходской школы, другую — по-церковно-славянски ученики земской школы. Прислушался, что говорят прихожане. Заговорили так: «Как девочки хорошо, внятно и понятно читают, сразу видно, что в церковной школе учат хорошо, а у земских учеников ничего не поймешь, зачем их батюшка заставляет и читать?» Оказалось, народ не понял того, что девочки читают по-русски, оттого все им внятно и понятно, а мальчики по-церковно-славянски, оттого им и невразумительно. Когда я объяснил причину разности чтения, крестьяне крайне удивились и заявили: «Чего же ранее-то нам не читали по-русски, а держали в темноте?» Ни волнений, ни одного голоса в защиту церковно-славянского языка. Отсюда пугание новым расколом — излишние рассуждения.
А русское чтение производило неотразимое впечатление и возбуждало религиозное воодушевление. Как-то невольно отдаешься молитве. Молитвенное настроение народа не оставляло желать лучшего, особенно оно достигало своей высоты, когда о. диакон выходил на середину церкви и около Евангелия начинал речитативом читать канон — по- русски. Волны молящегося народа сильно действовали на чтеца, он возбуждался еще более, чтение становилось задушевнее, а это все передавалось невольно молящимся, и чувствовалось, что вот когда церковь едиными устами и единым сердцем славит Бога. Многие из прихожан и даже заезжих интеллигентов наивно заявляли: «А мы и не знали, что так псалмы и вообще церковные чтения хороши». В селе проживает престарелая псаломщическая вдова. О чтении церковном выражается она так: «Прежнее чтение, бывало, не поймешь, а ныне все до одного слова понимаю и даже на старости лет заучила некоторые псалмы наизусть». И действительно, придя от всенощной, вперед пред зажженной лампадой прочитает по-русски псалом 100-й «Милость и суд буду петь», а потом уже раздевается. Ранее она шептала свои особенные молитвы, а ныне молится общею церковною молитвой. Как-то к нам ко всенощной попал везде бывалый и довольно развитой подрядчик-строитель церквей. Приехав после в то село, где он строил церковь, заявил священнику: «Ну, батюшка, был я в селе N у всенощной, так там хорошо читают и поют, что насильно заставляют молиться, — вот бы и вам так устроить службу». Священник немедленно приехал ко мне и спрашивает: как достигли того, что молящиеся в восторге от службы? Я объяснил: благодаря чтению на русском языке, понятному для богомольцев. Но этому священнику я не советовал вводить русское чтение в богослужении, так как я и сам делал лишь опыт, и разрешения от епархиальной власти на это не получал. Многие священники побывали у меня за всенощной, и все в один голос говорили о прекрасном и неотразимом влиянии русского чтения как на них самих, так и на богомольцев.
Но я все-таки совершал дело, неразрешенное епархиальным начальством, в душе тяготился невыясненностью положения и искал случая объясниться с преосвященным. Случай представился. 1911 года 8 сентября преосвященный Константин недалеко от моего села совершал освящение храма в инородческом (чувашском) селе. Пели три хора: два инородческих — по-чувашски и один — по-церковно-славянски, а один диакон-инородец говорил некоторые ектении на инородческом наречии. После литургии, за беседой, сопровождавший владыку ключарь собора заметил, что как только диакон-инородец начнет говорить ектении на инородческом языке, а инородческий хор петь, то довольно заметно усиливается молитвенное настроение богомольцев и часто кладется крестное знамение. Владыка подтвердил. Этим обстоятельством я воспользовался и стал говорить: «Раз на инородцев их родной язык в богослужении производит такое неотразимое влияние, то точно так же и русский язык с таким же успехом будет влиять на русский народ». И добавил: «Я, Владыко, в некотором роде пред Вами преступник, ибо без Вашего разрешения завел у себя в храме чтение на русском языке». Преосвященный сначала удивился моему заявлению и высказался, что лучше объяснять и переводить прихожанам непонятные слова, чем читать на русском языке. Мною было указано, что трудно и прямо невозможно, особенно при малоразвитости и безграмотности многих прихожан, научить всех церковно-славянскому языку, да еще при обилии богослужебного материала; приведен был в пример один священник, который каждый год переводит для себя слова «чермнуеть бо ся дряселуя небо» и обязательно через год забывает этот перевод, а между тем русский язык благотворно действует как на прихожан, так и всех странных, побывавших в храме. Тогда преосвященный Константин в ответ на мои речи произнес: «Раз вашим прихожанам нравится русский язык в богослужении, вы признаете его полезность, так с Богом, и служите на нем». Как камень с плеч моих свалились неопределенность и боязнь за введение русского языка в богослужении, и я ныне, к радости прихожан, славлю Бога на родном языке.
Вот живая картина с натуры. Слышали русское чтение в моем храме люди интеллигентные и простой народ, никому оно ухо не резало и не казалось странным, но все свидетельствовали о его необходимости и благотворности. И это при русском переводе с греческими оборотами, с своеобразными расстановками элементов предложения, свойственных византийскому стилю. А разве не может быть выработан особый церковно-богослужебный стиль в русской речи?!..
Пора, пора серьезно подумать о назревшей нужде — замене церковно-славянского богослужебного языка русским. Сама жизнь, потребность в религиозной осмысленности, необходимость сознательного в молитве общения с Богом — все это давно вопиет о живом, понятном для всех языке в богослужении. Я только при наличности русского языка в богослужении увидел, что наше православное богослужение есть самая лучшая проповедь о всем деле нашего спасения. Оно одно способно и умудрить, и наставить человека на пути к Царствию Божию. В эту великую сокровищницу все великие и святые мужи вкладывали все то, что «к животу и благочестию», и затемнять это, предлагать в неясном и непонятном виде есть большая и вредная ошибка.
