В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре,чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,младенец родился в пещере, чтоб мир спасти;мело, как только в пустыне может зимой мести.
Ему все казалось огромным; грудь матери, желтый париз воловьих ноздрей, волхвы — Бальтазар, Каспар, Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда.
Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,на лежащего в яслях ребенка издалека, из глубины Вселенной, с другого ее конца, звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд отца.
24 декабря 1987
Бегство в Египет
В пещере какой ни на есть, а кров надежней суммы прямых углов,в пещере им было тепло втроем. Пахло соломою и тряпьем. соломенною была постель. Снаружи молола песок метель.И, припоминая его помол, спросонья ворочались мул и вол.Мария молилась. Костер гудел. Иосиф, насупясь, в огонь глядел. Младенец, будучи слишком мал, чтоб делать что-то еще, — дремал.Еще один день позади с его тревогами, страхами, с «иго-го» Ирода, выславшего войска, и ближе еще на один — века. Спокойно им было в ту ночь втроем, дым устремлялся в дверной проем,чтоб не тревожить их. Только мул во сне — или вол — тяжело вздохнул.Звезда глядела через порог. Единственным среди них,кто мог знать, что взгляд ее означал,был младенец. Но он молчал.
декабрь 1995 г.
Сонет
М.Б.
Прислушиваясь к грозным голосам,стихи мои, отстав при переправеза Иордан, блуждают по лесам,оторваны от памяти и яви. Их звуки застревают (как я сам)на полпути к погибели и славе(в моей груди), отныне уж не вправекак прежде доверяться чудесам.
Но как-то глуховато, свысока,тебя, ты слышишь, каждая строкаблагодарит за то, что не погибла,за то, что сны, обстав тебя стеной,теперь бушуют за моей спинойи поглощают конницу Египта.
Август-сентябрь 1964 Норенская
Из стихотворения «От окраины к центру»
… Не до смерти ли, нет,мы ее не найдем, не находим.От рожденья на светежедневно куда-то уходим,Словно кто-то вдалив новостройках прекрасно играет.Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.
Значит, нету разлук.Существует громадная встреча.Значит, кто-то нас вдругв темноте обнимает за плечи,и полны темноты,и полны темноты и покоя,мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою.
Как легко нам дышать,оттого, что подобно растенью,в чьей-то жизни чужоймы становимся светом и теньюили больше того –от того, что мы все потеряемотбегая навек, мы становимся смертью и раем.
… То, куда мы спешим, этот ад или райское место,или попросту мрак,темнота, это все неизвестно,дорогая страна,постоянный предмет воспеванья,не любовь ли она? Нет, она не имеет названья
1962 г.
Диалог
« Там он лежит, на склоне.Ветер повсюду снует.В каждой дубовой кронесотня ворон поет ».« Где он лежит, не слышу. Листва шуршит на ветру.Что ты сказал про крышу, слов я не разберу ».
«В кронах, сказал я, в кронахтемные птицы кричат.Слетают с небесных троновсотни его внучат».« Но разве он был вороной: ветер смеется во тьму. Что ты сказал о кронах, слов твоих не пойму ».
«Прятал свои усильяон в темноте ночной.Все, что он сделал: крылья птице черной одной».« Ветер мешает мне, ветер.Уйми его, Боже, уйми.Что же он делал на свете, если он был с людьми ».
«Листьев задумчивый лепет, а он лежит не дыша. Видишь облако в небе, это его душа». « Теперь я тебя понимаю:ушел, улетел он в ночь. Теперь он лежит, обнимаякорни дубовых рощ ».
«Крышу я делаю, крышуиз густой дубовой листвы.Лежит он озера тише, ниже всякой травы. Его я венчаю мглою.Корона ему подстать».«Как ему там под землею». « Так, что уже не встать.Там он лежит с короной,там я его забыл ».«Неужто он был вороной».
«Птицей, птицей он был».
6 июня 1962 г.
* * *
Я входил вместо дикого зверя в клетку,выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,жил у моря, играл в рулетку,обедал черт знает с кем во фраке.С высоты ледника я озирал полмира,трижды тонул, дважды бывал распорот.Бросил страну, что меня вскормила.Из забывших меня можно составить город.Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,надевал на себя что сызнова входит в моду,сеял рожь, покрывал черной толью гумнаи не пил только сухую воду.Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;перешел на шепот. Теперь мне сорок.Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.Только с горем я чувствую солидарность.Но пока мне рот не забили глиной,из него раздаваться будет лишь благодарность.
24 мая 1980 г.
Из цикла «осенний крик ястреба» * * *
Как давно я топчу, видно по каблуку. Паутинку тоже пальцем не снять с чела.То и принято в громком кукареку, что звучит как вчера.Но и черной мысли толком не закрепить,как на лоб упавшую косо прядь.И уже ничего не снится, чтоб меньше быть,реже сбываться, не засорятьвремени. Нищий квартал в окнеглаз мозолит, чтоб, в свой черед,в лицо запомнить жильца, а не,как тот считает, наоборот.И по комнате, точно шаман, кружа,я наматываю, как клубок,на себя пустоту ее, чтоб душазнала что-то, что знает Бог.
(1984–1985)
×